После выпускного бала Лера Синицина уехала из своего затерявшегося среди лесов городка Кедровска в Питер. Золотая медалистка, красавица, будущее светило архитектуры уезжала покорять большой город. Мать, Тамара Васильевна, одиноко махала платочком на перроне.
В Питере Лера погрузилась в учёбу с головой. Первую сессию сдала на одни пятёрки. А на втором курсе, в промозглый ноябрьский вечер, подруга-одногруппница Яна затащила её в модный арт-клуб «Граффити». Там, среди дыма, громкой музыки и разговоров о концептуальном искусстве, Лера встретила Егора.
Питерец в третьем поколении, высокий, с пронзительными серыми глазами и привычкой говорить чуть свысока. Родители его, дипломаты, уехали на два года в Швейцарию, оставив Егору трёхкомнатную квартиру на Петроградской.
— Ты не похожа на наших местных, — сказал он, прикуривая, и протянул ей стакан с чем-то сладким и крепким. — В глазах… деревня, что ли?
Она обиделась, хотела уйти, но он засмеялся, взял её за руку.
— Я шучу. Это комплимент. Здесь все такие… замызганные душой. А ты чистая.
Она влюбилась мгновенно, безумно, как может влюбиться только девушка, вырвавшаяся из глухой провинции в бушующий океан большого города. Через месяц она, бросив общежитие, переехала к Егору.
Жили на широкую ногу — родители Егору деньги присылали щедро. Каждый день — то вернисаж, то квартирник, то ночные загулы в барах. Лера сначала терялась в этом вихре, потом втянулась. Понравилось быть частью красивой, шумной жизни. Её скромные платья сменились на дерзкие кожаные мини, а учебники по сопромату пылились под кроватью.
Опомнилась она только в январе, когда декан вызвал её к себе и, глядя поверх очков, сухо сообщил, что из-за академической задолженности и семи пропусков подряд, вопрос о её отчислении уже решён. Мир рухнул. Она пришла домой, где Егор с друзьями устроил вечеринку с непонятным перформансом.
— Ты что такая бледная? — обнял её Егор, пахнущий виски и дорогим табаком.
— Меня отчисляют, — прошептала она.
— Да брось! — Он махнул рукой. — Всех пугают. Договоримся, деньги решают всё. Иди к нам, Серёга привёз потрясающий абсент из Праги.
Но на этот раз она не пошла. Заперлась в спальне, достала учебники. Крики, смех и музыка доносились из гостиной. Она прикрыла уши наушниками. За две недели аврала она, на удивление, пересдала всё. Но внутри что-то надломилось. Однажды ночью, когда Егор, довольный и пьяный, прилёг рядом, она сказала:
— Егор, давай завяжем с этими бесконечными тусовками. У тебя же дипломная работа скоро. А я… я хочу учиться.
Он повернулся к ней, его лицо в свете уличного фонаря показалось чужим.
— Лерка, очнись. Один раз живём! Молодость — как шампанское: выдохнется, и не заметишь. Когда ещё жить, как не сейчас?
Стыд за свою веселую жизнь не позволял ей говорить правду матери. Когда та звонила, Лера, глядя в стену, врала тоненьким голоском:
— Всё хорошо, мам. Да-да, всё сдала. Квартира? Ну… мы с Егором живем, так получилось… Нет, не совсем чтобы вместе… Ну, в общем, скоро распишемся, когда его родители вернутся. Свадьбу тогда и сыграем.
Весной, на лекции по истории архитектуры, её внезапно затошнило. Закружилась голова, в глазах поплыли зелёные круги. Она с ужасом стала вспоминать даты и поняла, что последние месяцы пролетели в таком тумане, что она и не заметила очевидного. Тест, купленный в ближайшей аптеке, показал две жирные полоски.
Срок был маленький. Егор, узнав, впервые вышел из себя.
— Ты что, с ума сошла? Какие дети? Тебе двадцать, Лера! Двадцать! Я тебе не говорил, что хочу семью?
— Но это же наш ребёнок, — плакала она.
— Не наш, а твой… Сделай аборт. Сейчас это два часа в клинике. Я оплачу, лучшую.
— Я не хочу.
— Тогда ищи другого папашу для своего ребенка! — рявкнул он и, хлопнув дверью, ушёл.
Он не появлялся два дня. Лера металась по квартире, не ела, не спала. На третий день ключ заскрипел в замке. Вошёл Егор, но не один. На его плече висела худая, как жердь, рыжая девушка в серебристом платье, едва державшаяся на ногах.
— Милые мои, это Лера. Лера, это Стелла, — беспечно бросил Егор, направляясь к дивану.
В Лере что-то оборвалось. Вся боль, страх, унижение вырвались наружу.
— Выгони её! Немедленно! — закричала она, перекрывая хриплый смех Стеллы.
Егор медленно обернулся. Его лицо исказилось.
— Она останется. А если тебе не нравится, проваливай. Вали отсюда, дура истеричная.
Он шагнул к ней, и его открытая ладонь со всей силы шлепнула девушку по лицу. Звон в ушах, вкус крови на губах. Не думая, Лера схватила первое, что попалось под руку — старое драповое пальто, — и выбежала на улицу. Шла пешком через весь город, до своего общежития на окраине. С опухшей губой, в размазанной туши, она постучала в знакомое окно вахты. Пожилая вахтёрша, тётя Глаша, вздохнула, увидев её, но впустила.
Наутро пришёл Егор. Без Стеллы и с цветами. Упал на колени в грязном коридоре общаги, рыдал, клялся, что это был срыв, что он сойдёт с ума без неё, что никогда больше...
И Лера, положив руку на пока еще плоский живот, поверила. Ради ребёнка.
Первый курс она кое-как закончила. Лето нависало тяжёлой угрозой. Ехать домой? Признаться матери во всём? Оставаться? Скоро вернутся родители Егора. А она — с животом, бледная, с синяками под глазами от бессонных ночей.
Родители Егора вернулись в августе. Строгие, подтянутые, пахнущие альпийским воздухом. Мать Егора, Ирина Витальевна, осмотрела Леру, как на испорченную вещь. Отец, Владимир Сергеевич, позвал их с Егором в кабинет, для разговора.
— Садитесь, — указал он на кожаный табурет. — Я понимаю, ситуации бывают разные. Но давайте начистоту. Вы — провинциальная девочка на втором курсе. Егор — молодой человек со своими планами. Какие могут быть дети? — Он положил на стол плотный конверт. — Здесь сумма, которой хватит, чтобы спокойно родить и прожить пару лет в вашем… Кедровске. Возьмите и оставьте моего сына в покое. Поверьте, это в ваших же интересах. Какой из него отец?
Лера смотрела на конверт. От обиды и стыда горело всё внутри. Она искала глазами Егора, но он стоял у окна, спиной к ней, и курил.
— Спасибо, — прошептала она, вставая. — Но не надо.
Потом она сто раз пожалеет об этой гордости.
Лера собрала свой нехитрый скарб в один чемодан и уехала на автобусе домой. Мать открыла дверь и замерла, уставившись на её живот.
— Ну, заходи, — наконец буркнула Тамара Васильевна, не пуская дальше прихожей. — Одна, значит? То-то я смотрю, про свадьбу больше не лопочешь. Натешился городской хлыщ и выкинул? Хоть отступные дал?
— Мама!
— Не ори. Я спрашиваю: деньги дал? Али на красивые глазки повелась?
— Мне его деньги не нужны!
— А ко мне, значит, приехала? — голос матери зазвенел. — Я думала, дочка умная, выбьется в люди, за границу меня возить будет. Ан нет — с пузом припёрлась. И где мы тут разместимся? Вчетвером?
— Вчетвером? — Лера обмерла.
— А то как? Пока ты в Питере баловалась, у меня мужчина появился. Михалыч. Что? Я, по-твоему, в монастырь должна была уйти? Всю жизнь на тебя положила, а теперь и для себя хочу пожить. Он тут часто ночует. Не хочу, чтоб на тебя глазки пялил.
Лера почувствовала, как ноги подкашиваются.
— Мам, куда ж мне идти? Мне скоро рожать…
— А к папаше иди, кто бы он там ни был. Он тебя обрюхатил, пусть и отвечает.
Мать стояла твёрдо, как скала. В её глазах не было ни капли жалости, только холодное раздражение. Лера взяла свой чемодан, вышла и, отойдя от дома, рухнула на деревянную скамейку у детской площадки. Рыдала так, что казалось, вот-вот разорвётся грудь. Думала о том, чтобы встать и шагнуть под грузовик, мчавшийся по трассе. Но в животе шевельнулось. Маленький, едва ощутимый толчок.
— Лера? Это ты?
Перед ней, перегородив солнце, стояла девушка в застиранной футболке и джинсах, с добрым, широким лицом.
— Я Оля, Ольга Белова. Мы же в одной школе учились. Что с тобой?
Лера, не в силах выговорить ни слова, расплакалась ещё сильнее. Оля села рядом, обняла её за плечи и тут заметила живот.
— Боже… Пойдём ко мне. Родители на юге до сентября. Побудь у меня, окей? Не на улице же ночевать.
И Лера, у которой не оставалось сил, покорно пошла за ней. Квартира Ольги пахла лекарствами.
— Располагайся, — сказала Ольга, указывая на широкий диван. — Я, кстати, в медколледже учусь. На каникулах в хосписе подрабатываю. Слышала, ты в Питере грызёшь гранит?
— Грызла, — тихо ответила Лера, проваливаясь в мягкие подушки.
Через пару дней Ольга вернулась с работы взволнованная.
— У нас в хосписе бабушка одна, Клавдия Петровна. После инсульта, не ходит, но в ясном уме. Дочь её сегодня вызывали — выписывать пора. Та приехала, вся в бриллиантах, как ёлка новогодняя. И отказалась брать мать! Говорит, живёт в Сочи, муж не позволит. Места нет. Ищет кого-то в сиделки. Платить не хочет, но жильё и еду предоставит. Пенсию бабушкину отдаст на расходы. Я сразу про тебя подумала. Пойдём, познакомлю?
Лера в ужасе всплеснула руками.
— Оля, мне же рожать скоро! Как я за лежачей ухаживать буду?
— Я научу! Буду помогать каждый день. Лер, это шанс! Крыша над головой, еда. А там видно будет. Родишь — потом разберёмся. Давай попробуем?
И Лера, скрепя сердце, согласилась.
Дочь Клавдии Петровны, дородная женщина по имени Элеонора, осмотрела Леру с ног до головы.
— Беременная? Справишься?
— Справится, — бойко вступилась Ольга. — Ей некуда идти, муж выгнал.
— Мне-то что, — фыркнула Элеонора. — Пусть ухаживает. Только чур, квартиру не надейтесь получить. Детей у меня трое, у самой денег в обрез. Согласны за угол и еду мамульку мою смотреть? Вот её пенсионная карта. На неё и живите. Квитанции оплачивайте, продукты покупайте. Вот мой номер, только не дергайте по пустякам.
Элеонора, не простившись, удалилась, громко стуча каблуками.
Комната Клавдии Петровны была залита солнцем. На кровати лежала маленькая, сморщенная женщина с удивительно ясными и печальными глазами. Она посмотрела на живот Леры.
— Да, я в положении, — сказала Лера, подходя ближе. — Но я постараюсь вам помогать. Меня Лера зовут.
— Её родная мать её выгнала, — сообщила Ольга.
Клавдия Петровна что-то невнятно промычала.
— Она говорит, что всё понимает, — перевела Ольга. — Видишь, вы уже находите общий язык.
Так началась их странная совместная жизнь. Лера ухаживала за Клавдией Петровной: кормила, переворачивала, мыла, читала ей вслух книги. Рассказывала про Питер, про Егора, про свою несчастную любовь. Бабушка слушала, и слёзы медленно текли по её морщинистым щекам. Лера вытирала их уголком простыни.
Через месяц Лера родила сына. Назвала Артёмом. Ольга на это время ухаживала за Клавдией Петровной. Элеоноре не позвонили, та про мать и не вспоминала.
Возвращение с ребёнком на руках в квартиру к лежачей больной стало адом. Артём плакал по ночам, Лера не спала сутками, разрываясь между ним и Клавдией Петровной. Однажды, в полном отчаянии, она поставила люльку с сыном рядом с кроватью старушки, а сама побежала на кухню — молоко убегало. Вернувшись, она застыла на пороге: Клавдия Петровна, не поднимая головы, тихо, на один мотив, напевала что-то без слов. А Артём, притихнув, слушал её хриплое мычание и засыпал.
С этого момента всё изменилось. Клавдия Петровна стала неким подобием радионяни. Её монотонное бормотание убаюкивало малыша лучше любой колыбельной. Лера получила передышку. Она научилась управляться с двумя немощными существами, нашла в себе невиданную прежде силу.
Артём уже пытался ползать, когда Клавдия Петровна стала угасать. Она умерла тихо, во сне, одной из осенних ночей. Лера позвонила Элеоноре.
Та примчалась через два дня, уже в чёрном, с оценщиком.
— Собирайте вещи, — бросила она, не глядя на Леру. — Квартиру продаю. Вам тут делать нечего.
— Можно пожить, пока не продадите? Мне некуда…
— Ваши проблемы меня не колышут.
Разбирая мамины пожитки, Элеонора наткнулась на конверт. Вскрикнула так, что Артём расплакался.
— Это что ещё за пасквиль?! — заорала она, тыча пальцем в листок. — Завещание? Квартира — Лере? Да ты аферистка! Вы её, наверное, уговорили, пока она в беспамятстве была! Я в суд подаю! Может, ты её и прикончила, чтобы жильё заполучить?
Лера, ничего не понимая, в слезах позвонила Ольге. Та прибежала через полчаса.
— А, нашла? — спокойно сказала Ольга, глядя на трясущуюся от ярости Элеонору. — Клавдия Петровна, как только Лера в роддом уехала, потребовала нотариуса. Я и врача привела, который засвидетельствовал её вменяемость. Соседи все подтвердят, что вы за год ни разу не приехали, а Лера выхаживала вашу мать. Попробуйте оспорить.
Суд, куда Элеонора всё-таки подала иск, оставил квартиру Лере.
«Нет оснований сомневаться в добровольности и адекватности волеизъявления наследодателя, — значилось в решении. — Истец не представила доказательств противоправных действий ответчика».
Лера выдохнула. Артём пошёл в ясли, она устроилась в поликлинику медрегистратором, по ночам брала подработку — расшифровывала аудиозаписи для историков. Жизнь, наконец, начала налаживаться. И в этот момент на пороге появилась Тамара Васильевна.
Она вошла, постаревшая, согбенная, опираясь на палочку, и, не снимая пальто, опустилась на табуретку в прихожей.
— Доченька… — её голос дрожал. — Прости меня, старую дуру…
Оказалось, у неё обнаружили опухоль. Операция дорогая. Она продала свою квартиру, чтобы оплатить лечение, и теперь ей некуда идти. Просилась пожить остаток дней. Лера смотрела на эту больную женщину, и прежняя обида смешивалась с жалостью. Это же мать.
— Оставайся, — тихо сказала она.
Мать поселилась. Она стонала, кашляла, еле передвигалась по квартире. Лера оберегала её, всё делала сама. Артём, уже подросший, дичился бабушки, прятался за маму.
Однажды весенним днём Лера, Ольга и Артём собрались в парк. Светило яркое солнце, воздух пах талым снегом и почками.
— Ой, телефон забыла! — всплеснула руками Лера уже на улице.
— Да и чёрт с ним, — засмеялась Ольга.
— Мама вдруг позвонит, если плохо станет. Вы тут погуляйте, я мигом.
Она влетела в квартиру на цыпочках, чтобы не разбудить мать, если та спит. Но из комнаты доносился приглушённый голос Тамары Васильевны. Лера взяла телефон с тумбочки и уже развернулась, когда услышала:
— …Нет, она гуляет, не слышит… Я тоже, милый, скучаю… Потерпи чуть-чуть. Я почти скопила. Квартирную плату коплю… Да какая я актриса… Ради нас с тобой стараюсь.
Лера застыла, не веря своим ушам. Потом медленно подошла к приоткрытой двери. Мать сидела на кровати, прямая, бодрая, с телефоном у уха, и на лице её играла молодая, хитрая улыбка.
— Мама, — выдавила из себя Лера.
Тамара Васильевна вздрогнула, выронила телефон, лицо её моментально исказила привычная маска страдания.
— Дочка… я… это не то, что ты подумала…
— Всё я правильно подумала. Операция, продажа квартиры… Ты просто снова влюбилась? И решила за мой счёт своего ухажёра содержать, пока я за тобой, как за маленькой, ухаживаю?
— Он в долгах… Ему грозили… Я хотела помочь, а потом всё рассказать…
— Как рассказала тогда, когда я беременная к тебе приехала? — голос Леры сорвался на крик. — Ты выгнала меня на улицу! А теперь приползла обманом? Ты не мать, ты — чудовище.
— Лера, прости…
— Когда я вернусь с прогулки, чтобы тебя здесь не было. Слышишь?
Она вышла, громко хлопнув дверью. На улице Ольга сразу поняла, что что-то не так.
— Что случилось? С мамой?
— С мамой всё в порядке, — сквозь слёзы сказала Лера. — Просто она снова меня предала. Не было никакой болезни. Она притворялась, чтобы я её содержала, пока она копила деньги на своего альфонса. Слышала бы ты, как она с ним говорила… ласково так…
Они молча шли по парку.
— И что будешь делать? — спросила Ольга.
— Не знаю. Не могу я её простить. Не могу забыть, как она меня тогда выставила. Ты же помнишь, через что я прошла? Если бы не ты…
— Родителей не выбирают, Лер. Моя рано умерла, а я до сих пор ей письма в стол пишу… Мне кажется, надо прощать. Иначе сама станешь таким же сухим пнем.
Лера слушала её и думала, что Оля не понимает. Не может понять ту пропасть предательства, которая зияла между ней и матерью.
Дома матери не было. Ушла. Лера ощутила странную пустоту — смесь облегчения и какой-то ноющей, незнакомой боли под ложечкой.
Мать вернулась в свою квартиру, выгнав квартирантов. Любовнику её это очень не понравилось и он быстро нашёл другую «спонсоршу».
А через год к Лере пришло письмо от соседки Тамары Васильевны. Мать действительно серьёзно заболела. На этот раз по-настоящему. Рак, последняя стадия.
Лера долго сидела с этим письмом в руках. Перед ней стоял выбор, который был хуже любой беды. Она посмотрела на Артёма, который собирал пазл на полу, на скромный уют своей, выстраданной квартиры. Вспомнила слова Ольги. Вспомнила холод в глазах матери тогда, на пороге. И горячие, беззвучные слёзы Клавдии Петровны.
Она пошла к матери. Не из чувства долга или прощения. А чтобы разорвать эту цепь. Чтобы ненависть матери не перешла по наследству к её сыну.
Лера до конца ухаживала за Тамарой Васильевной. Та была тихая, испуганная, жалкая. Ни разу не попросила прощения. Только однажды, перед самой смертью, схватила Леру за руку ледяными пальцами и прошептала:
— Всё… зря…
Лера не стала спрашивать, что именно. Она просто вытерла матери влажный лоб. Ненависть порождает ненависть. А любовь… Любви тут не было. Было только тяжёлое, взрослое понимание. И выбор — не уподобляться.
Когда всё было кончено, и Лера вернулась домой. Артём встретил её на пороге:
— Мама, а бабушка поправилась?
Лера взяла его на руки, прижала к себе, чувствуя его тёплое, живое дыхание у щеки.
— Нет, сынок. Она умерла.
— А ты плачешь?
— Нет, — сказала Лера, хотя слёзы катились по её лицу сами. — Это просто дождь.