Нина Петровна никогда не называла свою квартиру просто «жилплощадью». Для неё это было почти живое существо — старый сталинский дом с толстенными стенами, скрипучим паркетом, широкими подоконниками, на которых зимой удобно грелись коты с улицы. Здесь прошла вся её взрослая жизнь: свадьба, рождение дочери, ночные дежурства у кроватки, первый класс, выпускной, проводы в институт.
В прихожей по‑прежнему висело потускневшее зеркало в резной раме, которое они когда‑то с мужем нашли на блошином рынке. Рядом — крючок, на котором до сих пор висел его старый плащ. Семнадцать лет как его не было в живых, а выбросить плащ у Нины Петровны так и не поднялась рука. «Пусть лучше висит и стареет вместе со мной», — привычно подумала она, поправляя шарф.
В воскресенье у неё был свой ритуал: генеральная уборка, пирог, бульон и звонок дочери с вопросом: «Мам, что готовишь? Мы заглянем?» Последние два года это «заглянем» звучало всё более настойчиво и нервно, а за ним всё явственнее торчали уши зятя Сергея.
Сегодня они опоздали почти на час. Суп давно остыл, пирог с капустой остыл тоже, но аромат всё ещё держался — тёплый, домашний, успокаивающий. Нина Петровна машинально поправила салфетки под приборами, прислушиваясь. В коридоре хлопнула входная дверь, затем раздался громкий мужской голос:
— Нина Петровна, ну у вас и замок, как в сейфе! Чего вы боитесь, взломщиков или налоговой? — бодро произнёс Сергей, вваливаясь в прихожую.
Он прошёл в комнату, не разуваясь до конца, привычным движением стянул ботинки пяткой об пятку. Лена, наоборот, аккуратно сняла обувь, поставила её ровненько в угол и тихо кивнула матери:
— Привет, мам.
Нина Петровна быстро окинула дочь взглядом. За эту осень Лена заметно сдала: похудела, плечи опустились, волосы собраны кое‑как в хвост, на шее — свежий синюшный след, явно от чьей‑то грубой хватки. «Поскользнулся ли, интересно, у тебя там шкаф на шею?» — мрачно отметила Нина, но промолчала.
— А запах‑то какой! — уже стаскивая пиджак, восторженно произнёс Сергей. — Вот, Ленка, говорю же, у твоей мамы талант. В ресторан ходить не надо. Да, мама?
Он любил называть её «мамой», особенно когда пытался добиться своего. В голосе звучала нагловатая фамильярность.
— Садитесь, — сухо сказала Нина. — Пирог с капустой, рассольник, котлеты куриные. Кто‑то у нас рыбу не любит, верно, Сергей?
— Да ну её, рыбу, — отмахнулся он. — На хлеб заработаем, а на красную — ещё лучше.
Он ел быстро, шумно, с аппетитом. Вилка мелькала в его руке, как лопата, — широкими движениями он загребал в рот всё, что лежало на тарелке, не забывая запивать вином. Лена ковыряла котлету, будто не чувствуя вкуса.
Минут десять за столом царила обычная, почти уютная суета: разговоры о погоде, о пробках, о том, как подорожали продукты. Нина слушала вполуха, внутренне напрягаясь, как кошка перед прыжком. Она знала: сейчас начнётся главное.
И не ошиблась.
— В общем, Нина Петровна, — Сергей поставил бокал, откинулся на спинку стула и сцепил руки на животе. — Мы с Леной подумали... И решили, что тянуть уже некуда.
Лена вздрогнула и уткнулась взглядом в тарелку.
— Куда тянуть? — холодно уточнила Нина, хотя прекрасно понимала, о чём пойдёт речь.
— Ну как куда? — Сергей даже обиделся. — С жильём вопрос решать. Мы с вашей дочкой, между прочим, уже третий год в съёмной дыре. Хозяин каждую осень аренду поднимает. На ипотеку проценты конские. А у вас, — он обвёл рукой комнату, — роскошь. Центр города, сталинка, метраж какой! И живёте вы тут одна.
Нина Петровна поставила чашку на блюдце, стараясь, чтобы фарфор не звякнул — пальцы вдруг ослабели.
— Я вам уже говорила, — ровно произнесла она. — Помогу с первоначальным взносом. Может, даже часть кредита закрою. Но сама я отсюда уезжать не собираюсь.
— Мам, — тихо вмешалась Лена. — Мы же обсуждали...
— Обсуждать — не значит соглашаться, — перебила её Нина. — У вас двое здоровых рук, головы на плечах. Работаете оба. Чем вы хуже других, кто берёт ипотеку?
Сергей усмехнулся и сделал вид, что терпеливо объясняет глупому ребёнку:
— Нина Петровна, вы же бухгалтер, вы должны понимать. Ипотека — это кабала. А вы человек в возрасте, вам нужна забота, рядом семья, внуки. Мы бы сюда переехали, сделали нормальный ремонт, не вот это всё... — он пренебрежительно кивнул на старенький сервант. — Вы бы пожили с нами, посмотрели, как ребёнок растёт. А потом мы бы вам студию взяли, небольшую, уютную, с лифтом. Вам же тяжело по лестнице уже.
Он всё говорил мягко, почти ласково, но каждое слово било, как молотком по наковальне. Нина чувствовала — в этих «заботливых» фразах нет ни грамма любви. Один холодный расчёт.
— Пока ещё хожу, — тихо ответила она. — И по лестнице, и до работы. Спасибо за заботу.
За столом повисла неловкая тишина. За окном, за высокими окнами, лениво тянулся по небу дым от соседней котельной, на подоконнике распушил хвост дворовый кот Колька, которого Нина подкармливала уже третий год. Он по‑хозяйски заглядывал внутрь, как будто проверял, всё ли здесь по‑прежнему.
Сергей тем временем сменил тактику.
— Ладно, — он усмехнулся. — Не хотите с нами жить — ваше право. Но давайте по‑взрослому. Перепишите квартиру на Лену. Дарственную оформите. Мы вас никуда не выгоним, живите хоть до ста лет, но зато будет понятно, что квартира семейная, не достанется черт‑знает‑кому.
— То есть не достанется тем, кого вы считаете черт‑знает‑кем, — уточнила Нина. — А именно — государству, фондам, приютам, племянникам и прочим, да?
— Ну да, — откровенно хмыкнул Сергей. — Дочь у вас одна. Логично же. Разве вы хотите, чтобы после вас эти стены ушли какому‑нибудь дальнему родственнику, который к вам и не ездил?
Он говорил уверенно, напирая на «логично». Он вообще очень любил это слово — как будто любая его выгода автоматически становилась здравым смыслом.
Нина Петровна взглянула на Лену. Та сжалась, как побитый щенок, и почти неслышно прошептала:
— Мама, подпиши. Так будет спокойнее. Все сейчас так делают.
Нина почувствовала, как нечто тяжёлое опускается ей на грудь. Чужой голос — голос Сергея — пророс в дочери, и теперь Лена повторяла его мысли, как заученный текст.
После ухода молодых в квартире стало особенно тихо. Тикающие часы будто били громче. В прихожей ещё витал одеколон Сергея — резкий, тяжёлый, навязчивый. Нина открыла окно настежь, впуская холодный воздух.
Она ходила из комнаты в комнату, дотрагиваясь до вещей: до потёртого подлокотника кресла мужа, до полки с книгами, до фотографий в рамках. На одном снимке — девочка лет пяти, Лена, в костюме снежинки, сияющая, доверчивая. Тогда она ещё тянула к маме руки, а не к тому, кто громче всех обещал.
Телефонный звонок вырвал её из тяжёлых дум. Звонила Вера, однокурсница, с которой они дружили ещё с тех времён, когда сами были молоды и снимали комнату на двоих.
— Нинка, ты чего такая убитая? — сразу спросила Вера, услышав глухой голос подруги. — Случилось что?
— Случилось, — вздохнула Нина. — Верка, мне, кажется, войну объявили. Домашнюю, семейную.
Она коротко пересказала разговор за ужином. Вера молчала, только на другом конце провода слышалось частое щёлканье — наверняка она постукивала ручкой по столу, как делала всегда, когда думала.
— Плохой у тебя зять, — наконец сказала Вера. — Очень плохой. Я таких насмотрелась, Нин. Они как шакалы: пока живые есть, кружат, выжидают.
— Думаешь, он пойдёт дальше, чем разговоры?
— Уверена. Сначала уговоры, потом давление, потом шантаж. А если ты сдашься, перепишешь на Лену — квартира окажется в залоге, в кредите, в долге, в бизнесе, где он всё проиграет. Сценариев миллион. Но итог один: ни у тебя, ни у дочери ничего не останется.
— Я не знаю, что делать, — призналась Нина. — Я Лёнку люблю. Не хочу, чтобы она между нами оказалась.
— А она уже оказалась, — отрезала Вера. — Её муж загнал её туда, где ему удобно. Слушай, приезжай ко мне завтра в нотариальную. Я посмотрю, что можно сделать. И... Нин, ты же по выходным в приют ходишь, да?
— Хожу, — удивилась Нина. — А при чём тут приют?
— А ты подумай, — загадочно сказала Вера. — И не вздумай ничего подписывать, что тебе Сергей принесёт. Ни под каким предлогом, слышишь?
На следующий день Нина Петровна после работы заехала в приют «Верный друг». Там пахло мокрой шерстью, лекарствами и чем‑то ещё очень тёплым, почти детским — может быть, надеждой. Собаки лаяли, кто‑то тянулся через сетку, толкаясь за право быть поглаженным.
— О, Нина Петровна! — обрадовался директор, невысокий седой мужчина с усталыми глазами и доброй улыбкой. — Как всегда вовремя. Корм привезли?
— Привезла, — кивнула она, кивая на пакеты. — И заодно... приехала попрощаться.
— Это с кем же? — опешил он.
— Со своей прежней жизнью, Иван Ильич, — усмехнулась она. — Похоже, мне придётся кое‑что изменить. И, возможно, вы окажетесь в выигрыше.
Он ничего не понял, но сочувственно посмотрел. Нина присела на скамейку рядом с вольерами, и к её ногам сразу прижался лохматый пёс с одним глазом.
— Вот, Жулик, — погладила она его. — У тебя хотя бы всё честно: один глаз, одна миска, один вольер. Никто не делит, не отбирает.
В ту ночь она почти не спала. Достала из серванта папку с документами, долго перебирала бумаги, читала старые письма мужа. На одном из конвертов его знакомым почерком было написано: «Ниночке и Лёльке — на память». Она раскрыла — там лежала фотография, где они втроём на пляже, смеются, прищурившись на солнце.
«Что бы ты сделал?» — обратилась она мысленно к мужу. Ей казалось, что он ответил бы не колеблясь: «Защити дом. И дочь — от самой себя, если надо».
К утру решение созрело. Боли оно будет всем, но по‑другому нельзя.
Через несколько дней Лена появилась снова — с папкой под мышкой, с красными глазами.
— Мам, — голос дрожал, — пожалуйста, подпиши. Он... он сказал, что уйдёт. Он уже чемодан собрал. Сказал, что нашёл женщину с квартирой.
Вот оно, давление. Сергей не менял схем.
— Оставь, — Нина мягко отодвинула от себя документы. — Я должна показать их юристу. Одной подписью такие вещи не делаются.
Лена уткнулась ей в плечо, как в детстве, когда разбила коленку. Нина гладила её по голове и чувствовала, что это может быть последний раз, когда дочь прижимается к ней не из расчёта, а от отчаяния.
Когда дверь за Леной закрылась, Нина наконец набрала номер Веры.
— Ну что, — только и сказала та. — Созрела?
— Созрела, — ответила Нина. — Давай оформлять. Только всё сделаем аккуратно, по закону. Я хочу, чтобы, сколько бы он ни орал потом, схватить было не за что.
Нотариальная контора Веры находилась в старом доме на соседней улице, с облупившейся штукатуркой и тяжёлой дверью, которая скрипела, как старый сундук. Внутри пахло бумагой, чернилами и кофе. Вера сидела за большим столом, заваленным папками.
— Садись, — она подвинула стул подруге. — Я тут прикинула варианты. Можно завещание написать, можно договор ренты, но... — она качнула головой. — Завещание можно оспорить. Ренту — тоже. А вот дарственную на фонд с правом пожизненного проживания — сложнее. Особенно если всё грамотно оформить и подстраховать.
— На фонд? — переспросила Нина. — Ты серьёзно?
— Абсолютно. Ты же сама говорила, что эти стены не хочешь отдавать Сергею. А фонд — дело благородное, и, судя по тому, в каком состоянии их вольеры, деньги им нужны позарез. К тому же, — Вера хитро прищурилась, — никто не запрещает в договор включить дополнительные условия. Например, создание попечительского совета. Или право проживания определённого лица. Или то, что отчуждение квартиры возможно только при согласии всех членов совета.
— Но Лена? — тихо спросила Нина. — Неужели она совсем ни при чём останется?
— Это уже зависит от тебя, — спокойно ответила Вера. — Хочешь — включай её в попечители. Не хочешь — не включай. Но учти: если сейчас перепишешь квартиру на Лену напрямую, в тот же день она окажется фактически у Сергея. Давление, манипуляции, слёзы — ты же сама всё видишь. А тут — ты, по крайней мере, сможешь её защитить от его жадности. Даже если она сама пока этого не понимает.
Подписывая документы, Нина Петровна чувствовала странное облегчение. Как будто тяжёлый чемодан, который она таскала за собой всю жизнь, наконец поставили на пол. Конечно, было и больно — мысль о том, что формально квартира теперь ей не принадлежит, царапала гордость. Но рядом сидела Вера, строгая и надёжная, а за окном шёл тихий снег — первые хлопья этой зимой, лёгкие и чистые.
— Вот, — Вера аккуратно сложила бумаги в бархатную тёмно‑синюю папку. — Дарственная зарегистрирована. Справка от психиатра — тут. Заключение терапевта — тут. Все подписи, печати, свидетели. Ты теперь официально здорова, вменяема и доброй воли. Пусть потом попробуют доказать обратное.
— Спасибо, — искренне сказала Нина. — Я тебе обязана.
— Ты мне ничего не должна, — отмахнулась Вера. — Только одно пообещай: не сомневайся потом. Самое страшное — начать жалеть о принятом решении.
Нина кивнула, хотя где‑то глубоко внутри уже ворочалось щемящее «а вдруг...».
К ужину в тот день она готовилась, как к спектаклю. Достала из шкафа лучшее платье, то самое, в котором когда‑то ходила с мужем в театр. Перегладила скатерть, поставила на стол старый фамильный хрусталь, вынула из серванта тонкие рюмки для вина. Пирог удался особенно пышным, рассольник наваристым, утка с яблоками — румяной, словно с картинки из кулинарной книги.
Сергей явился в приподнятом настроении, даже принёс с собой торт из дорогой кондитерской.
— По такому случаю, — пояснил он, подмигивая. — Всё‑таки событие — решение судьбы квартиры.
Лена шла рядом, сжавшись, как будто предчувствовала бурю. Глаза красные, подводка размазана — видно, опять плакала.
За столом Сергей был словоохотлив. Он рассказывал анекдоты, вспоминал какие‑то истории из детства, подливал всем вино, как заботливый хозяин. Он явно ощущал себя победителем, и эта уверенность лилась из него через край.
— Ну что ж, — наконец проговорил он, откинувшись на спинку стула и похлопав себя по животу, — перейдём к главному, а, мама? Не будем тянуть кота за хвост. Документы у вас?
Нина Петровна вытерла пальцы салфеткой, встала и прошла к серванту. Сердце колотилось где‑то в горле, но руки были удивительно твёрдые. Она достала ту самую синюю папку и вернулась к столу.
— Ты просил оформить квартиру, Сергей, — медленно сказала она. — Я оформила. Вот.
Он жадно потянулся к папке, но Нина не отдала, а сама раскрыла её и положила поверх на стол выписку.
— Квартира по адресу... — она прочитала вслух. — На праве собственности принадлежит Благотворительному фонду помощи бездомным животным «Верный друг». Право пожизненного безвозмездного проживания в указанном жилом помещении сохраняется за гражданкой Волковой Ниной Петровной...
Губы Сергея беззвучно шевельнулись. На секунду он даже не понял, что прочитал. Лена тихо ахнула, прижимая ладонь к губам.
— Подожди... — наконец выдавил Сергей. — Какому ещё фонду? Какому приюту? Ты... ты что, издеваешься?
— Совершенно нет, — спокойно ответила Нина. — Ты говорил, что молодым нужно жильё. Я посчитала, что эти молодые — щенки и котята, которых выбросили на улицу. Им некуда идти. А у тебя, насколько я помню, есть руки, голова и возможность заработать самостоятельно.
Лицо Сергея покраснело, потом стало пятнистым. Вены на шее вздулись.
— Ты спятила! — заорал он. — Трёхкомнатную квартиру в центре — шавкам?! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит?!
— Прекрасно понимаю, — отрезала Нина. — И именно поэтому хочу, чтобы эти деньги однажды пошли на что‑то, что имеет смысл. На операционные, на корм, на новые вольеры. А не на очередной твой «бизнес‑проект» и машину последней модели.
— Это незаконно! — он вскочил, стул с грохотом упал. — Я тебя уничтожу! Мы в суд подадим! Оспорим! Докажем, что ты ненормальная! Лена, скажи ей! Скажи, что она не имеет права!
Лена сидела каменным изваянием. Глаза её метались между мужем и матерью, как у ребёнка, оказавшегося посреди родительской ссоры.
— Имею, — тихо сказала Нина. — Я — собственник. Была. И распорядилась своим имуществом по своему усмотрению. В здравом уме. Вот заключение врача, вот заключение психиатра, вот подтверждение нотариуса. Всё по закону.
Сергей со злостью смахнул бумаги со стола. Папка упала, листы разлетелись по полу.
— Ты нас ограбила! — прорычал он. — Украла у собственной дочери будущее! Ты понимаешь, что из‑за тебя мы остались ни с чем?!
— Не «мы», — жёстко ответила Нина. — А ты. У Лены есть работа, у неё есть голова на плечах. Она справится. А ты рассчитывал жить за её счёт. И за мой.
Он бросился к Лене, схватил её за плечо.
— Пошли отсюда, — процедил он сквозь зубы. — Сейчас же. И запомни, — он ткнул пальцем в сторону Нины, — у тебя больше нет матери. Есть сумасшедшая старуха, которая променяла родную семью на блохастых псов.
— Сергей, не надо... — начала Лена, но он уже тянул её к выходу.
— Лена, — остановила её Нина тихим голосом. — Подожди.
Дочь обернулась. В глазах — слёзы и паника.
— Я не стану тебя удерживать, — спокойно сказала мать. — Но запомни: муж, который бросает женщину только потому, что у неё нет квартиры, — не муж. Это перекупщик. Он любит не тебя, а метры. И чем раньше ты это поймёшь, тем меньше крови он у тебя выпьет.
— Хватит! — заорал Сергей. — Она пойдёт со мной, ясно тебе? Я — её семья!
Он потащил Лену к двери, как мешок. Та всё‑таки вырвала руку и, всхлипнув, бросилась к матери, быстро чмокнула её в щёку.
— Прости, мам... — прошептала она. — Я ничего не понимаю...
Дверь хлопнула. Шаги стихают по лестнице. Потом во дворе зарычал двигатель машины, визгнула резина. Нина Петровна подошла к окну. Внизу, возле подъезда, Сергей что‑то яростно выкрикивал, размахивая руками. Лена стояла рядом, сгорбившись, как побитая.
Машина рванула с места, облила грязью прохожих, и только потом к обочине медленно подошла Лена. Она не села. Она осталась стоять, глядя вслед красным огням.
Нина Петровна отступила от окна и медленно опустилась в кресло. Руки дрожали. Казалось, что весь дом дышит вместе с ней — тяжело, прерывисто. Но вместе с болью внутри постепенно поднималось иное чувство — странное, почти забытое. Ощущение, что впервые за много лет она сама распорядилась своей жизнью, а не позволила другим делать это за неё.
Телефон зазвонил через час. Вера.
— Ну что? — спросила она вместо приветствия. — Взорвалась бомба?
— Взорвалась, — устало ответила Нина. — Осколки ещё собираю.
— Держись, — твёрдо сказала Вера. — Первые дни будут самые тяжёлые. Они будут давить, звонить, упрекать. Но это пройдёт. Главное — не отматывать назад. И помни: ты не только от зятя защитилась, ты и Лену, по сути, спасла. Хотя она этого пока не понимает.
— Я... — Нина запнулась. — Я кое‑что ещё придумала. Про Лену. Завтра расскажу тебе, ты скажешь, реально ли.
Ночь прошла беспокойно. То снился муж, то маленькая Лена, прыгающая по дивану, то огромная стая собак, заполняющих всю квартиру. Они бегали по коридорам, прыгали на кровать, лаяли, махали хвостами — и в этом хаосе было какое‑то удивительное счастье.
Утром, умываясь холодной водой, Нина поймала себя на мысли, что ей впервые за долгое время не хочется плакать. Она наложила позже немного помады, пригладила волосы и пошла на работу.
В бухгалтерии гудело, как в улье, но Нина работала, как обычно, чётко и сосредоточенно. Только однажды, во время обеденного перерыва, она достала из сумки листок — набросок того самого дополнительного соглашения, о котором говорила Вере. Глаза пробежали по строчкам: «создание попечительского совета», «председатель — Е.С. Волкова», «право проживания»...
«Лена ещё вернётся, — подумала она. — Вопрос только — в каком состоянии. И тогда ей нужна будет не квартира, а возможность встать на ноги. И хоть что‑то, во что можно поверить».
Октябрь в этом году выдался сырой, тяжёлый. Дождь почти не прекращался, асфальт всё время блестел, как намасленный. Люди спешили, кутаясь в куртки, зонтики выворачивало ветром.
Нина Петровна шла домой с работы, придерживая пакет с продуктами. Вечер опустился рано, в окнах светились жёлтые квадраты. Ей всегда нравилось возвращаться в свою квартиру — как будто за этой тяжёлой дверью существовал отдельный мир, не подчиняющийся общему хаосу.
Звонок раздался, когда она только успела снять пальто. Звонок был нерешительным, словно человек за дверью ещё мог передумать.
В глазок — Лена. Мокрые волосы прилипли к лицу, тушь потекла, куртка промокла до нитки. В руках — маленький чемодан.
— Мам, — хрипло сказала она, когда дверь открылась. — Пустишь?
Внутри у Нины всё оборвалось. Первая, дикая мысль: «Сергей выгнал её, а теперь будет ждать, чтобы она уговорила меня всё вернуть назад». Вторая: «Это всё равно моя дочь».
— Заходи, — произнесла она и отступила, освобождая проход.
Лена прошла на кухню, как всегда, автоматически, будто её ноги помнили маршрут лучше головы. Села на стул, положила ладони на стол — дрожащие, синеватые.
— Чаю? — спокойно спросила Нина.
Лена кивнула, глядя в одну точку. Когда кружка оказалась перед ней, обхватила её ладонями, как спасательный круг.
— Он... — голос сорвался. — Он подал на развод. Сказал, что я ему мешаю жить. Что он «засиделся» со мной, что с моими возможностями он давно мог бы жить в собственном доме, а так — «нищета и позор». Говорит, я виновата, что ты не дала квартиру.
— Вы поссорились из‑за этого? — уточнила Нина.
Лена горько усмехнулась:
— Как будто мы когда‑то не ссорились из‑за квартиры. Но в этот раз было по‑другому. После того ужина он сначала орал, разбил тарелку, потом на неделю исчезал по вечерам, приходил под утро. Я спрашивала, где был — отмахивался. А пару дней назад заявил, что познакомился с нормальной женщиной, у которой есть мозги и метры. Сказал, что уходит, а я... — она сглотнула, — я для него пустое место. «Бесприданница», так и сказал.
— И как ты сюда попала? — мягко спросила Нина. — Он же обещал порвать все отношения.
— Долго думала, куда идти, — призналась Лена. — Подруге не хочу навязываться, к Сергеевой маме — тем более. А потом поняла, что... куда ещё, как не домой.
Слово «домой» прозвучало неожиданно тепло. Нина почувствовала, как что‑то медленно оттаивает в груди.
— Чемодан — это всё, что у тебя есть? — спросила она.
— Почти, — Лена криво усмехнулась. — Он требует разделить телевизор, стиральную машину и даже пылесос. Говорит, что всё это он покупал. А я, по его словам, жила за его счёт. Хотя большую часть зарплаты отдавала в семейный бюджет. Но у него своя математика.
Они долго сидели молча. Часы тикали, чай остывал, за окном дождь барабанил по подоконнику. Наконец Нина заговорила:
— Живи здесь, сколько хочешь. Квартира большая, места хватит. Никто тебя не выгонит.
— А потом? — глухо спросила Лена. — Когда тебя не станет? Я видела документы. В интернете сейчас всё можно найти. Я искала по кадастру. Правда, что квартира не твоя?
— Правда, — без обиняков ответила Нина. — Собственник — фонд. Приют.
Лена шмыгнула носом.
— Значит, я... никем не буду. Без мужа, без квартиры. С тридцати пяти лет начинать с нуля.
— Будешь, — спокойно сказала Нина. — Собой будешь. Не «женой Сергея», не «дочерью Нины Петровны», а просто Леной. А насчёт квартиры... — она помолчала, глядя на дочь. — Тут есть нюансы, о которых ты не знаешь.
Она встала, прошла в комнату, вернулась с аккуратно сложенной бумагой.
— Когда я оформляла дарственную, — начала Нина, — мы с Верой предусмотрели один момент. Я всё‑таки надеялась, что у тебя рано или поздно глаза откроются. Поэтому в договор включили пункт о создании попечительского совета фонда «Верный друг». И вот это, — она положила бумагу перед дочерью, — дополнительное соглашение.
Лена взяла лист. Слова расплывались — то ли от слёз, то ли от усталости, но она всё же смогла прочитать: «Председателем попечительского совета назначается Волкова Елена Сергеевна. Председателю предоставляется право проживания в жилом помещении... при исполнении им обязанностей по контролю за использованием имущества фонда, в том числе распоряжения указанной квартирой...»
— Я не понимаю, — прошептала она. — Это что значит?
— Это значит, — терпеливо объяснила Нина, — что фонд не может продать или сдать эту квартиру без согласия попечительского совета. А председатель совета — ты. Формально квартира не твоя, но фактически ты будешь отвечать за то, что с ней происходит. И жить здесь на законных основаниях, пока исполняешь обязанности.
— Но... зачем ты так сделала? — в голосе Лены было искреннее удивление. — Ты же могла просто переписать её на меня.
— Могла, — кивнула Нина. — И тогда через месяц‑два Сергей уговорил бы тебя взять кредит под залог квартиры, вложиться в его дела, «выйти на новый уровень». И в один прекрасный момент вы бы оба остались без крыши над головой. Я видела таких историй достаточно. А так — он в любом случае ничего не получил бы. Ни при разводе, ни при браке. А ты получила бы и жильё, и работу, и... смысл.
Лена растерянно провела пальцем по строчкам.
— Работу?
— Ну да, — усмехнулась Нина. — Директор приюта давно жалуется, что ему нужен толковый администратор. Человек, который будет заниматься бумагами, донорскими программами, отчётностью. Я тебя знаю: ты и компьютеры потянешь, и с людьми можешь, когда хочешь. Попечительский совет как раз и будет заниматься надзором. Не только сидеть в кресле, но и реально работать.
Лена всхлипнула — на этот раз уже не только от горя, но и от какого‑то странного облегчения.
— Значит... — она подняла глаза на мать, — значит, ты обо мне думала, даже когда... отдавала квартиру?
— Я всегда о тебе думаю, — тихо ответила Нина. — Просто иногда защищать ребёнка приходится не конфетами, а горькими лекарствами. Ты сейчас считаешь себя обманутой. Но через пару лет поймёшь: вовремя потерянный муж — это выигрыш, а не поражение.
Они долго сидели, держась за руки. С улицы доносился лай — кто‑то выгуливал собаку во дворе. Этот звук вдруг показался им удивительно уместным.
Через неделю Лена впервые поехала в приют — уже не как случайный гость, а как будущий член команды. Иван Ильич встретил её настороженно, но в глазах мелькнула надежда: он давно мечтал о молодом, грамотном специалисте, который сможет помочь вытащить «Верного друга» из вечной дыры нехватки средств.
— Ну что ж, — сказал он, пожимая ей руку. — Добро пожаловать. Только предупреждаю: здесь плакать некогда, работы выше головы.
Лена кивнула. Плакать она уже наплакалась.
В первые дни ей было тяжело. Запахи приюта, грустные глаза старых псов, худые коты — всё это резало сердце. Но с каждой новой заполненной таблицей, с каждым ответом благотворителю, с каждым пристроенным в семью щенком внутри что‑то медленно выравнивалось.
По вечерам она возвращалась в ту самую квартиру, где теперь жила с матерью почти как соседка. Они учились разговаривать заново — без истерик, без упрёков. Иногда ссорились по мелочам, иногда смеялись над старыми фотографиями.
Сергей ещё несколько раз напоминал о себе — звонками с неизвестных номеров, сообщениями в мессенджере. Сначала требовал «вернуть его честно заработанное», потом умолял «подумать о втором шансе», наконец перешёл к угрозам судами. Но, узнав, что квартира принадлежит фонду и делить ему с Леной нечего, а в случае чего придётся ещё и алименты платить, быстро сдулся. Появились новые фотографии в социальных сетях: он с ярко накрашенной блондинкой на фоне чужого коттеджа.
Однажды, вернувшись с работы, Лена застала Нину на кухне, окружённую пакетом лекарств.
— Опять давление? — насторожилась она.
— Бывает, — отмахнулась та. — Не переживай. Я ж не девочка.
— Мам, — Лена села напротив, внимательно вглядываясь в лицо матери. — Если с тобой что‑то случится... Я... я справлюсь. Правда. И с квартирой, и с фондом. И без Сергея. Ты мне только одно пообещай: если тебе что‑то нужно — говори. Не таись, как всегда.
Нина улыбнулась. В этой улыбке было и облегчение, и тихая гордость.
— Обещаю, — сказала она. — А ты мне пообещай другое: больше никогда не выбирать мужчину по его отношению к квартире. Только по отношению к тебе.
Лена засмеялась — устало, но искренне.
— Это ты у меня отняла такой «критерий отбора», — поддела она. — Но, пожалуй, я не в претензии.
Зимой, когда за окном пушился снег, а в приюте всё чаще несли выброшенных щенков и котят «до весны», в квартире на третьем этаже старого дома стало особенно тепло. На подоконнике дремали два уже своих кота — один из приюта, другой бывший дворовый Колька, так и прописавшийся у Нины окончательно. На кухне пахло пирогами, в спальне — лекарствами и валерьянкой, а в гостиной — новой жизнью.
Иногда к ним заходила Вера, приносила тортик и свежие сплетни про клиентов.
— Ну что, — хитро щурилась она, — как там наш фонд? Не пожалела, что отдала квартиру псам и кошкам?
— А я её никому не отдавала, — медленно отвечала Нина, наливая чай. — Она как была домом, так и осталась. Просто теперь этот дом работает ещё и как спасательный круг. Для тех, кто слабее.
Лена, пододвигая к себе ноутбук с отчётом по пожертвованиям, иногда ловила себя на мысли, что благодарна матери именно за этот жестокий, на первый взгляд, поступок. Если бы не та дарственная, она бы всё ещё жила в иллюзии — в съёмной конуре, выслушивая лекции о своей никчемности. А так — у неё был дом, пусть и не записанный на неё в свидетельстве, и дело, которое имело смысл.
Сергей же всё дальше уходил в прошлое, как плохой сон, о котором спустя годы вспоминаешь с удивлением: «Неужели это было со мной?»
Иногда, проходя по коридору мимо старого плаща отца, Лена незаметно гладили его рукав. Ей казалось, что где‑то там, наверху, он, как и мать, одобрительно кивает: семья — это не квадратные метры, а те, кто готов идти с тобой, даже когда у тебя ничего нет. И иногда, чтобы это понять, нужно сначала потерять то, что, как тебе казалось, было главным.
А внизу, под окнами, всё так же важно прохаживался бывший бездомный кот Колька, теперь уверенный в своём статусе. Он окидывал двор внимательным взглядом и, кажется, тоже понимал: в этом доме есть кому постоять и за людей, и за животных.
