В доме заслуженного архитектора Виктора Сергеевича Шереметьева тишина всегда была особенной — звенящей, стерильной, словно в музее, где экспонаты важнее живых людей. Надя, прожившая в этом доме уже три года, так и не научилась ходить по натертому паркету бесшумно. Каждый её шаг казался ей грохотом, нарушающим священный покой «высшего общества».
— Надежда, милочка, ты снова шаркаешь, как старая бабка в галошах, — голос Инессы Павловны долетел из гостиной. Свекровь сидела в кресле-бержере, держа в руках томик Ахматовой, но Надя знала: она не читает, она наблюдает. — Подними ноги. У нас не сельский клуб, а приличный дом.
Надя замерла, сжимая в руках поднос с кофейным сервизом. Ей было двадцать пять, но в присутствии семьи мужа она чувствовала себя нашкодившей школьницей. Она была «той самой». Простой. Без роду и племени. Девочкой из поселка с неблагозвучным названием Грязево, которую Сергей, единственный сын и наследник фамилии, привел в дом, повинуясь какой-то глупой, по мнению родителей, химической реакции.
За столом уже собралась вся «элита». Виктор Сергеевич, мужчина с благородной сединой и вечно недовольным складкой меж бровей, просматривал биржевые сводки на планшете. Алина, младшая сестра Сергея, двадцатилетняя студентка факультета истории искусств, лениво ковыряла вилкой в салате с рукколой и креветками.
— Сережа, ты слышал? — Алина подняла глаза, густо подведенные черным. — Ленка Соболева выходит замуж за сына дипломата. Вот это партия! А не то, что... — она выразительно покосилась на Надю, которая расставляла чашки. — Кстати, Надя, ты чашки кипятком обдала перед подачей? Мама любит, чтобы фарфор был теплым.
— Обдала, Алина, — тихо ответила Надя. — И сливки подогрела.
— Удивительно, — хмыкнула Инесса Павловна, откладывая книгу. — Дрессировка дает плоды. Еще пару лет, и, возможно, ты перестанешь говорить «покласть» вместо «положить». Хотя, говорят, деревню можно вывезти из девушки, но девушку из деревни...
Сергей, сидевший во главе стола, поморщился, но промолчал. Он любил Надю — по-своему, тихо и безвольно. Но авторитет матери был для него чем-то вроде гравитации: сопротивляться бесполезно. Он уткнулся в тарелку, делая вид, что его очень интересует узор на скатерти.
Надя привыкла. Первые полгода она плакала в подушку каждую ночь. Вторые полгода пыталась заслужить любовь: пекла пироги, которые называли «тяжелой мучной бомбой», крахмалила рубашки, которые потом перестирывала домработница, учила французские фразы, над которыми смеялась Алина.
Но на третий год что-то внутри Нади затвердело. Она поняла: для них она всегда останется обслуживающим персоналом с кольцом на пальце. «Трудолюбивая лошадка», как однажды выразилась свекровь по телефону подруге, думая, что Надя не слышит.
— Надя, ты сегодня свободна вечером? — спросила Алина, не глядя на нее. — У меня вечеринка, нужно платье отпарить. То, зеленое, шелковое. Ты же умеешь с утюгом обращаться, у тебя рука набита с детства, наверное?
— Я занята, Алина, — спокойно ответила Надя, наливая кофе Виктору Сергеевичу.
За столом повисла тишина. Звякнула ложечка. Инесса Павловна медленно повернула голову.
— Чем же, позволь узнать? Очередная лекция в твоем... как его... сельскохозяйственном техникуме?
— В аграрном университете, Инесса Павловна. У меня защита диплома через месяц. И сегодня я еду проверять свои опытные образцы.
— Опытные образцы! — расхохотался Виктор Сергеевич, впервые подав голос. — Звучит как наука! Навоз ты едешь месить, Наденька, уж называй вещи своими именами. Агроном — это звучит гордо только в поле, а здесь, в центре города, это пахнет... землей.
Надя ничего не ответила. Она молча закончила сервировку, сняла накрахмаленный передник, который заставляла её носить свекровь «для порядка», и вышла из комнаты.
Никто из них не знал, что «опытные образцы» Нади — это не просто грядки с картошкой. Три года назад, поняв, что в «золотой клетке» она задохнется, Надя тайком взяла в аренду заброшенный пай земли за городом. Она начала с малого: выращивала редкие сорта пряных трав для ресторанов. Потом пошли цветы. Не голландские, напичканные химией, а живые, ароматные, стойкие.
Её руки, которые Инесса Павловна брезгливо разглядывала через лорнет, творили чудеса. Надя обладала редким даром — «зеленым пальцем». Всё, что она сажала, росло буйно и ярко. К сегодняшнему дню у неё было уже три больших профессиональных теплицы, контракт с лучшей сетью цветочных бутиков города и счет в банке, о котором Сергей даже не догадывался.
Она вела двойную жизнь. Утром — бессловесная невестка-служанка, вечером и по выходным — жесткая, расчетливая бизнес-леди в резиновых сапогах, управляющая маленькой бригадой рабочих. Она копила. Копила яростно, отказывая себе во всем, кроме книг по селекции и качественных удобрений. Месяц назад она купила дом. Недостроенный коттедж в тридцати километрах от города, который бывшие хозяева продавали за долги. Она вложила в него всё, наняла бригаду и к сегодняшнему дню он был готов.
Вечером того же дня в доме Шереметьевых случился скандал. Надя вернулась поздно, пахнущая дождем и осенними листьями. В прихожей её встретила разъяренная Алина.
— Ты испортила мне вечер! Я пошла в мятом платье!
— Утюг стоит в гардеробной, — устало ответила Надя, снимая куртку.
— Я не нанималась гладить! У меня маникюр! — взвизгнула золовка. — Мама! Скажи ей!
Инесса Павловна вышла из гостиной, поджав губы в тонкую нитку.
— Надежда, мы пустили тебя в этот дом, дали тебе фамилию, статус. Неужели так сложно проявить элементарную благодарность и помочь сестре мужа? Ты становишься наглой. Это дурное влияние твоей... среды.
— Я устала, Инесса Павловна, — Надя посмотрела ей прямо в глаза. Впервые за три года она не опустила взгляд. — Я работаю. И учусь. Я не прислуга.
— Ты — никто без нас! — рявкнула свекровь, теряя аристократическое самообладание. — Ты ноль! Пустое место! Если бы не Сергей, ты бы сейчас коровам хвосты крутила!
Надя молча развернулась и пошла в спальню. Она начала собирать вещи.
— Ты что делаешь? — испуганно спросил Сергей, входя в комнату.
— Я уезжаю, Сережа. Я так больше не могу.
— Куда? На ночь глядя? Надь, ну потерпи, у мамы давление...
— У меня тоже давление, Сережа. Давление вашей спеси. Я переезжаю к себе.
— К себе? В общагу?
— В свой дом. Если захочешь — приезжай. Но только ты. Твоей родне там места нет.
Она уехала той же ночью, вызвав такси. Сергей остался. Он не посмел пойти против матери, которая театрально хваталась за сердце и кричала, что «эта девка» сведет её в могилу.
Прошло полгода. Надя жила в своем доме, дышала полной грудью и развивала бизнес. С Сергеем они созванивались, иногда встречались в кафе, но отношения трещали по швам. Он был слишком привязан к комфорту и маминой юбке.
А потом грянул гром. Гром этот имел вполне конкретное экономическое название — банкротство. Строительный холдинг Виктора Сергеевича, казавшийся незыблемым, как пирамида Хеопса, рухнул за один день. Выяснилось, что отец Сергея, желая спасти падающие доходы, ввязался в рискованную авантюру с кредитами под залог всего имущества.
Надя узнала об этом не от мужа. Она увидела сюжет в новостях: описывают имущество известного архитектора. Квартира, дача, машины, счета — всё ушло с молотка за долги.
Через три дня ей позвонил Сергей. Он был пьян и плакал.
— Нас выселяют, Надя. Завтра. Нам некуда идти. У отца предынфарктное состояние, мать в истерике. Друзья отвернулись. Мы звонили всем... Никто не берет трубку.
Надя стояла на веранде своего дома, глядя на закат над своими розариями. Она могла бы положить трубку. Могла бы сказать: «Это карма». Могла бы злорадствовать. Но она была «деревенской». А там, откуда она родом, лежачего не бьют. Даже если этот лежачий всю жизнь плевал в тебя сверху вниз.
— Приезжайте, — коротко сказала она. — Адрес скину смс-кой.
Переезд семьи Шереметьевых напоминал трагикомическое бегство свергнутой монархии. Такси — старенький минивэн, который согласился везти их скарб за город, — было забито до отказа. Но везли они не то, что нужно для жизни. Вместо теплой одежды и посуды Алина набила чемоданы вечерними платьями, Инесса Павловна везла коллекцию шляпных коробок и остатки фамильного серебра, которое удалось спрятать от приставов, а Виктор Сергеевич прижимал к груди тубус с чертежами своих нереализованных проектов.
Всю дорогу они молчали. Алина всхлипывала, уткнувшись в воротник норковой шубы, хотя на улице было всего плюс десять. Инесса Павловна смотрела в окно с выражением брезгливого ужаса, словно за стеклом проплывали не пейзажи средней полосы, а картины из ада.
— Боже, какая глушь, — простонала Алина, когда асфальт сменился гравийной дорогой. — Мама, мы здесь умрем. Тут наверняка нет интернета, и волки воют.
— Замолчи, — процедил Виктор Сергеевич. Он выглядел сломленным. Его мир, построенный на связях и репутации, рассыпался в прах.
Когда машина остановилась у высоких кованых ворот, семья замерла. Они ожидали увидеть покосившуюся избушку с удобствами во дворе. Но перед ними стоял добротный двухэтажный дом из красного кирпича, окруженный ухоженным садом. Вдали виднелись длинные, современные теплицы, поблескивающие стеклом на солнце. Дорожки были вымощены камнем, на веранде стояла плетеная мебель.
Это не было похоже на лачугу бедняка. Это было похоже на поместье.
Надя вышла на крыльцо. Она сильно изменилась за эти полгода. Исчезла та сутулость, с которой она ходила в квартире свекрови. Плечи расправлены, взгляд прямой и спокойный. Она была одета просто: плотные джинсы, фланелевая рубашка в клетку, волосы собраны в тугой узел. Но от неё веяло такой уверенностью и силой, что Инесса Павловна невольно поправила прическу.
— Здравствуйте, — ровно произнесла Надя, не делая попытки обнять родственников. — Проходите.
Они выгружались из машины неловко, как пришельцы на чужой планете. Алина поскользнулась на мокрой траве и выругалась, испачкав свои белые итальянские сапоги.
— Черт! Надя, почему у тебя тут грязь?!
— Потому что это земля, Алина. Она имеет свойство быть грязной после дождя, — ответила Надя, подхватывая одну из сумок. — Обувь снимаем на веранде. В доме ходим в тапочках или носках.
Внутри дом поражал чистотой и уютом. Пахло деревом, сушеными травами и свежей выпечкой. Мебели было немного, но вся она была добротной, из массива. Никакого вычурного барокко, к которому привыкли Шереметьевы, только функциональный минимализм и кантри-стиль.
— Ваши комнаты на втором этаже, — Надя показала на лестницу. — Сергей знает, где что. Располагайтесь. Обед через сорок минут.
Первый ужин в новом доме стал испытанием для всех. Стол ломился от еды, но это была не та еда, к которой они привыкли. Густой борщ с пампушками, запеченная курица с картошкой, соленые огурцы, квашеная капуста.
Инесса Павловна ковыряла ложкой в борще, словно искала там яд.
— Надя, а... полегче ничего нет? Бульон, овощи на пару? У Виктора диета.
— В холодильнике есть творог, — ответила Надя, отрезая ломоть хлеба. — Свежий, деревенский. Могу дать. Готовить отдельно диетическое меню у меня нет времени. Я встаю в пять утра.
— В пять?! — ужаснулась Алина. — Ты что, чокнутая?
— Я работаю, Алина. У меня хозяйство. И кстати, о правилах. — Надя отложила вилку и обвела взглядом притихшее семейство. — Вы живете здесь бесплатно. Я не беру с вас денег за аренду и еду. Но у меня нет прислуги. Я не буду за вами стирать, убирать ваши комнаты и мыть за вами посуду. Это делает каждый сам за себя.
— Ты предлагаешь мне мыть унитаз? — голос Инессы Павловны дрогнул от возмущения. — Я — кандидат наук!
— А я — хозяйка этого дома, — жестко отрезала Надя. — Здесь ваши звания не имеют веса. Здесь весит только труд. Не хотите мыть — нанимайте клининг. Ах да, я забыла, у вас же арестованы счета. Значит, график уборки висит на холодильнике.
Сергей сидел, опустив голову. Ему было стыдно перед женой, стыдно перед родителями, стыдно за свою беспомощность. Он понимал, что Надя права, но привычка быть «барчуком» сидела слишком глубоко.
Ночь прошла кошмарно. Городским жителям мешала тишина. Она давила на уши. Потом залаяла собака. Утром, ровно в пять, где-то закричал петух. Алина вышла к завтраку с опухшим лицом и в истерике.
— Я не могу здесь спать! Тут воняет навозом! Я хочу домой!
— Дома больше нет, — глухо сказал Виктор Сергеевич, глядя в окно на грядки. — Привыкай, дочка. Мы теперь... деревенские.
Первая неделя стала настоящей ломкой. Алина пыталась саботировать уборку, «случайно» рассыпая мусор. Инесса Павловна целыми днями лежала с мигренью, требуя чая с лимоном в постель. Надя чай приносила, но молча, с таким видом, что свекровь давилась каждым глотком.
Конфликт достиг пика, когда Надя попросила Сергея помочь с ремонтом системы полива в теплице.
— Надь, ну я же архитектор, а не сантехник, — заныл муж. — Я не разбираюсь в трубах.
— Разберешься, — сказала она. — Или мы потеряем урожай роз на полмиллиона. А это значит, что в следующем месяце нам не на что будет покупать продукты. Ты хочешь есть, Сережа?
Он пошел. Ковырялся полдня, вымок, испачкался, но сделал. Когда вечером он пришел ужинать, руки у него дрожали от усталости, но в глазах впервые за долгое время светилось что-то осмысленное. Он не просто нарисовал дом на бумаге — он спас реальное дело.
— Вкусно, — сказал он, уплетая картошку. — Никогда такой вкусной не ел.
Надя улыбнулась ему. Впервые искренне. Но это было только начало. Главная битва за перевоспитание была впереди.
Прошел месяц. Осень вступала в свои права, окрашивая сад в золото и багрянец. Дни становились короче, а работы в хозяйстве Нади только прибавлялось. Нужно было готовить теплицы к зиме, обрезать кусты, фасовать урожай поздних овощей.
Финансовая ситуация семьи Шереметьевых оставалась катастрофической. Виктор Сергеевич пытался устроиться консультантом в другие фирмы, но его репутация была испорчена банкротством — никто не хотел связываться со «сбитым летчиком». Алина, привыкшая жить на карманные деньги отца, с ужасом обнаружила, что у нее закончился любимый шампунь, а купить новый не на что.
Однажды утром Надя зашла на кухню, где семья пила пустой чай (кофе закончился, а новый Надя покупать не спешила, сказав, что это предмет роскоши).
— У меня к вам предложение, — сказала она, ставя на стол большой ящик с собранной облепихой. — Мне нужно перебрать пятьдесят килограммов ягоды для заказчика. Работа нудная, мелкая, пальцы колет. Мои рабочие заняты на укрытии роз. Я готова заплатить. По рыночной ставке.
Повисла тишина. Инесса Павловна поправила воротник халата.
— Ты предлагаешь нам... батрачить на тебя? За копейки?
— Не за копейки, а за честный труд, — спокойно возразила Надя. — Три тысячи рублей за этот объем. Деньги наличными, сразу.
Алина фыркнула:
— Три тысячи? Это цена моего ланча в центре!
— Которого у тебя больше нет, — напомнила Надя. — И не будет в ближайшее время. Выбор за вами. Ягода ждет до вечера, потом она потечет и я её выброшу.
Надя ушла в теплицы. Когда она вернулась к обеду, картина на кухне заставила её остановиться в дверях. За столом сидела Инесса Павловна. Перед ней стояла миска с оранжевой ягодой. Её ухоженные пальцы с остатками дорогого маникюра были перепачканы соком, на лбу выступила испарина. Рядом, бурча под нос проклятия, сидела Алина и ножницами срезала веточки.
Они работали. Молча, сосредоточенно, со злостью, но работали. Когда ящик был пуст, Надя, не говоря ни слова, достала из кармана деньги и положила на стол.
— Спасибо. Здесь чисто, без мусора. Хорошая работа.
Инесса Павловна взяла купюры. Её руки дрожали. Это были первые деньги, которые она заработала физическим трудом за всю свою жизнь. Она не сказала «спасибо», но в её взгляде исчезло то высокомерие, которое Надя видела годами. Там появилась растерянность и... уважение. К этим бумажкам. И к той, кто их дал.
Но настоящий перелом случился через неделю. На регион надвигался ураган. МЧС присылало тревожные смс, небо почернело уже к обеду. Надя металась между теплицами, пытаясь укрепить конструкции. Ветер усиливался, срывая листы поликарбоната. Одна она не справлялась. Её помощники жили в соседней деревне и не могли добраться из-за размытой дороги.
— Сережа! — крикнула она, вбегая в дом, мокрая насквозь. — Мне нужна помощь! Ветер срывает крышу с зимней оранжереи! Если пленку унесет, всё вымерзнет за ночь!
Сергей вскочил с дивана. Но Надя смотрела не только на него. Она смотрела на Виктора Сергеевича и даже на Алину.
— Мне нужны все. Пожалуйста. Это... это всё, что у меня есть. Это мой труд за пять лет.
Виктор Сергеевич молча встал. Он пошел в прихожую и надел старый ватник, который нашел в шкафу.
— Алина, вставай, — скомандовал он дочери.
— Папа, там ливень! Я заболею!
— Вставай! — рявкнул он так, как не кричал даже на стройплощадках. — Мы едим её хлеб! Идем спасать хлеб!
Следующие три часа были адом. Ветер выл, дождь хлестал по лицам ледяными плетьми. Семья Шереметьевых, аристократы духа, стояли по колено в грязи, удерживая огромные полотнища пленки, пока Надя и Сергей прибивали их рейками. Виктор Сергеевич подавал инструменты, Инесса Павловна (!) держала фонарь, укрывая его полой плаща, Алина таскала кирпичи, чтобы придавить края.
Они промокли до нитки, перепачкались в глине, сорвали ногти. Но они спасли оранжерею.
Когда они вернулись в дом, сил не было даже разговаривать. Надя растопила камин. Она достала бутылку домашней настойки и разлила всем по стопкам.
— За победу, — тихо сказала она.
Виктор Сергеевич выпил залпом, крякнул и посмотрел на свои руки. Они были черными от земли и ссадин.
— Знаешь, Надя, — сказал он хрипло. — Я ведь строил небоскребы. Торговые центры. Но я никогда не чувствовал такого... драйва. Мы отвоевали это у стихии. Сами.
— Вы молодцы, — Надя посмотрела на них. На Алину, с которой текла тушь, на Инессу Павловну, у которой на носу было пятно грязи. — Правда. Без вас я бы не справилась. Спасибо.
— Тебе спасибо, дочка, — вдруг сказала Инесса Павловна. Тихо, едва слышно. — Что не выгнала нас. Что терпишь. Мы ведь... мы ведь ужасные люди были.
Алина всхлипнула.
— Надя, а можно я завтра с тобой поеду на доставку? Мне нужно в город... Я хочу попробовать продать свои старые платья в комиссионку. Не хочу больше сидеть на шее. И... может, тебе в ларьке помощь нужна? Я умею красиво упаковывать. У меня же художественный вкус, как-никак.
Надя улыбнулась.
— Нужна, Алина. Очень нужна. Завтра большой заказ на свадьбу, рук не хватает.
Жизнь не стала сказкой в одночасье. Были еще ссоры, было непонимание, были трудности с деньгами. Но то, главное, что разделяло их — стена снобизма и презрения — рухнуло в ту штормовую ночь.
Родственники мужа, которые годами говорили «она деревенская», теперь стояли в очереди к ней. Но не с протянутой рукой за подачкой, а за заданием.
— Надя, что сегодня делать? Яблоки сортировать?
— Надя, я починил калитку, посмотришь?
— Надя, я составила новую композицию для букетов, оценишь?
Они поняли простую истину, которую Надя знала с рождения: в деревне, как и в жизни, человека ценят не по диплому и не по фамилии. А по тому, как крепко он стоит на земле и готов ли подставить плечо, когда налетает буря. И эта «деревенская наука» оказалась для них важнее всех университетских курсов.
