Хрусталь звенел так чисто и тонко, что Елене казалось, будто этот звук режет её по натянутым нервам. В огромной столовой загородного особняка Астаховых собрался весь «свет» их небольшого, но богатого круга общения. Люстры, казалось, соревновались в блеске с бриллиантами на шеях дам, а запах дорогих духов смешивался с ароматом запеченной утки под трюфельным соусом.
Елена сидела на самом краю стола, словно бедная родственница, которую пустили погреться. Хотя по документам она была здесь такой же хозяйкой — женой единственного сына Астаховых, Игоря. Но Тамара Павловна, её свекровь, умела расставлять акценты даже в рассадке гостей.
— Леночка, передай, пожалуйста, салфетку, — голос свекрови был мягким, как бархат, в который завернули кинжал. — Осторожнее только, это ирландский лен ручной работы. Пятна с него не выводятся. Хотя, откуда тебе знать о таких тонкостях? У вас дома, кажется, скатерти были только по праздникам, и то клеенчатые?
За столом повисла вежливая тишина. Гости — партнеры покойного свекра по бизнесу, нотариусы, врачи частных клиник — переглянулись с легкими, едва заметными улыбками. Игорь, сидевший по правую руку от матери, уткнулся в тарелку. Он никогда не защищал жену. Привычка быть удобным сыном богатой мамы въелась в него глубже, чем любовь к женщине.
— У нас были обычные скатерти, Тамара Павловна, — тихо ответила Елена, стараясь держать спину прямой. — Хлопковые.
— Ох, брось, милая! — Тамара Павловна рассмеялась, картинно запрокинув голову. Её идеально уложенные седые волосы не шелохнулись. — Мы же все свои. Зачем стесняться прошлого? Вот я сегодня вспоминала, как ты впервые пришла к нам в дом. В тех стоптанных ботинках… Как же они назывались? «Прощай, молодость»?
По столу прокатился смешок. Дама в синем платье, жена местного прокурора, прикрыла рот накрахмаленной салфеткой, скрывая улыбку.
Елена сжала вилку так, что побелели костяшки пальцев. Она помнила тот день. Ей было двадцать, она была студенткой медвуза и подрабатывала сиделкой у Виктора Петровича — отца Тамары Павловны, основателя всей этой империи. Старик тогда уже почти не вставал после инсульта. Родная дочь брезговала менять ему памперсы и кормить с ложечки, предпочитая нанимать персонал. Но персонал не задерживался — у Виктора Петровича был тяжелый характер. А Лена осталась. Она терпела его ворчание, читала ему газеты, рассказывала о своей жизни в общежитии.
Именно тогда она и познакомилась с Игорем, который иногда заходил к деду — скорее для галочки, чтобы не лишили наследства, чем из реальной заботы.
— Ну зачем вы так, Тамара Павловна, — лениво протянул кто-то из мужчин, хотя в его голосе не было сочувствия, лишь желание подогреть интригу. — Девушка ведь старалась, выбилась в люди. Удачно вышла замуж.
— Удачно? — свекровь прищурилась, отпивая вино из бокала стоимостью в месячную зарплату отца Елены. — Скажем честно: Лена вытянула счастливый билет. Золушка из трущоб. Знаете, она ведь до сих пор экономит на пакетах в супермаркете. Генетическая память нищеты — страшная вещь.
Елена чувствовала, как горят щеки. Этот ужин был устроен не просто так. Сорок дней со смерти Виктора Петровича. Сегодня должны были огласить завещание, хотя формально все и так знали: империя перейдет Тамаре, а крохи достанутся Игорю. Елена здесь была лишь декорацией, мальчиком для битья, на фоне которого величие Астаховых сияло бы еще ярче.
— Кстати, о генетике, — продолжила свекровь, входя в раж. Она чувствовала себя королевой бала. — Помните, Игорь рассказывал, как ездил знакомиться с её родителями в деревню? Говорит, удобства на улице, а на ужин — пустая картошка. И отец в майке-алкоголичке встречал дорогого гостя. Игорь тогда вернулся в шоке, пришлось костюм в химчистку сдавать, пропах коровником.
Игорь наконец поднял глаза, но не на жену, а на мать. В его взгляде читалась мольба: «Хватит». Но сказать вслух он не посмел.
— Мой отец, — голос Елены дрогнул, но затем окреп, наливаясь холодным металлом, — всю жизнь проработал ветеринаром. Он спасал животных в любую погоду, днем и ночью. А то, что у него не было смокинга для встречи вашего сына, не делает его плохим человеком.
— О, посмотрите! — всплеснула руками Тамара Павловна. — У котенка прорезались зубки! Как это мило. Защищает свои корни. Но давай будем честны, Леночка: если бы не мы, ты бы сейчас тоже лечила коров в навозе, а не сидела за этим столом, поедая фуа-гра, название которого ты даже выговорить правильно не можешь.
Гости уже не скрывали смеха. Унижение было публичным, тщательно спланированным и изощренным. Тамара наслаждалась каждой секундой. Она давно хотела развести сына с этой «нищебродкой», и сегодняшний вечер должен был стать финальной точкой. Показать Игорю, насколько они разные. Показать Елене её место — у параши, фигурально выражаясь.
— Я думаю, нам стоит поднять тост, — провозгласила свекровь, вставая. — За чистоту крови. За то, чтобы деньги шли к деньгам, а не утекали в дырявые карманы провинциальных искательниц удачи. За семью Астаховых, которая сегодня официально вступит в права владения всем, что построил мой отец.
Все подняли бокалы. Елена осталась сидеть, не прикасаясь к вину. Внутри неё всё кипело, но она дала себе слово: она не заплачет. Не доставит им такого удовольствия. Она уйдет. Прямо сейчас встанет и уйдет, и пусть Игорь остается со своими деньгами и мамочкой.
Она уже начала отодвигать стул, когда тяжелую дубовую дверь распахнул дворецкий. На пороге стоял невысокий, плотный мужчина с потертым кожаным портфелем. Он выглядел чужеродным элементом в этом сияющем великолепии, но в его глазах светилась такая уверенность, что даже Тамара Павловна осеклась.
— Прошу прощения за опоздание, господа, — громко произнес вошедший. — Пробки на выезде из города ужасные.
— Аркадий Семенович? — брови Тамары поползли вверх. — Нотариус? Мы ждали вас завтра утром в офисе. Зачем вы приехали сюда, да еще и в такой час?
— Обстоятельства изменились, Тамара Павловна, — сухо ответил нотариус, проходя к столу и кладя портфель прямо на «ирландский лен», о котором так пеклась хозяйка. — Процедура оглашения воли покойного Виктора Петровича имеет ряд нюансов, требующих немедленного присутствия всех заинтересованных лиц. А поскольку здесь собрались все… Я решил не тянуть.
Елена замерла. Она знала Аркадия Семеновича. Он часто приходил к деду, когда тот еще мог говорить. Они подолгу запирались в кабинете.
Тамара Павловна нервно рассмеялась:
— Ну что ж, к десерту подадут миллионы. Это даже пикантно. Присаживайтесь, Аркадий. Налейте ему вина!
Нотариус жестом отказался от бокала.
— Боюсь, после того, что я зачитаю, вино многим покажется уксусом.
В воздухе повисло напряжение. Веселое глумление над Еленой было забыто. Запахло большими деньгами, и хищники за столом почуяли кровь.
Аркадий Семенович медленно, с почти садистской тщательностью, извлек из портфеля папку с документами. Бумага была плотной, с гербовыми печатями. В комнате стало так тихо, что было слышно, как тикают старинные напольные часы в углу — бом, бом, бом.
Тамара Павловна, все еще держась уверенно, вальяжно откинулась на спинку стула.
— Давайте покончим с формальностями, Аркадий. Мы все знаем, что папа был эксцентричным, но в бизнесе он всегда был прагматиком. Заводы, акции, недвижимость — все это требует твердой руки. Моей руки.
— Безусловно, Виктор Петрович был прагматиком, — кивнул нотариус, поправляя очки. — Но в последние годы жизни его приоритеты, скажем так… сместились. Он много наблюдал. И много анализировал.
Игорь нервно ослабил узел галстука. Он чувствовал, что происходит что-то не то. Мать тоже это почувствовала — её улыбка стала натянутой, как струна, готовая лопнуть.
— Ближе к делу, — процедила она.
— Как угодно. — Нотариус развернул документ. — Итак, завещание Виктора Петровича Астахова, составленное три месяца назад в здравом уме и твердой памяти. «Я, нижеподписавшийся… всё моё движимое и недвижимое имущество, включая контрольный пакет акций холдинга "Астахов-Групп", загородный дом в поселке Барвиха, квартиру в центре Москвы, а также счета в зарубежных банках…»
Он сделал паузу. Тамара Павловна уже протянула руку, словно готовясь принять дар.
— «…завещаю своей единственной сиделке, человеку, который был со мной в самые темные дни моей болезни, и единственной, кто называл меня "дедушкой" не ради денег, а от чистого сердца — Елене Сергеевне Астаховой».
Тишина взорвалась не криком, а звуком разбитого бокала. Тамара Павловна выронила фужер. Красное вино, как кровь, растеклось по белоснежной скатерти, заливая тот самый ирландский лен.
— Что? — прошептала она. Голос сорвался на визг. — Что ты сказал?! Это шутка? Какой-то розыгрыш? Лена?!
Все головы повернулись к Елене. Она сидела, прижав руку ко рту, глаза её расширились от шока. Она ожидала чего угодно — что дед оставит ей какую-то сумму на обучение или старую машину, но всё?
— Это ошибка, — вскочил Игорь, опрокидывая стул. — Дед был не в себе! Он был сумасшедшим стариком под таблетками! Она его опоила! Она заставила его переписать!
— Сядьте, Игорь, — жестко оборвал его нотариус. — К завещанию приложено медицинское освидетельствование от трех независимых психиатров. Видеозапись подписания также имеется. Виктор Петрович был в полном рассудке. И он оставил письмо. Лично для вас, Тамара Павловна.
Нотариус протянул свекрови конверт. Её руки тряслись так сильно, что она с трудом смогла его разорвать. Она читала быстро, глаза бегали по строчкам, и с каждой секундой её лицо серело, превращаясь из лица светской львицы в маску старой, испуганной женщины.
— Читайте вслух, — тихо сказала Елена. Это были первые слова, которые она произнесла за последние десять минут. В ней вдруг проснулась странная сила. Страх ушел.
Тамара молчала, комкая бумагу.
— Хорошо, я зачитаю копию, — невозмутимо сказал Аркадий Семенович, доставая второй листок. — «Дорогая дочь. Ты всегда любила роскошь, но никогда не любила людей. Ты ждала моей смерти двадцать лет. Я слышал, как ты обсуждала с подругами, в какой цвет перекрасишь стены в моем кабинете, когда меня не станет. Ты ни разу за три года не спросила, больно ли мне. А Лена — спрашивала. Она мыла меня, когда мне было стыдно. Она читала мне книги. Она стала мне дочерью, которой у меня, по сути, не было. Ты хотела унизить её бедностью? Теперь она богаче тебя. А тебе я оставляю право проживания в моей квартире в Москве сроком на один месяц. После чего прошу освободить жилплощадь. Учись жить по средствам, Тамара. Твой папа».
В зале повисла гробовая тишина. Гости, те самые, что пять минут назад смеялись над «нищебродкой» Еленой, теперь смотрели на неё с выражением, в котором смешались страх и заискивание. Жена прокурора вдруг начала судорожно вытирать уголок рта, словно стирая следы своей насмешливой улыбки.
— Этого не может быть… — прохрипела Тамара. — Я оспорю! Я пойду в суд! Я уничтожу тебя, дрянь деревенская!
Она бросилась к Елене, но путь ей преградил нотариус.
— Не советую, Тамара Павловна. В завещании есть пункт: если кто-либо из родственников попытается оспорить волю покойного в судебном порядке, он лишается даже тех скромных ежемесячных выплат, которые Елена Сергеевна, по своему усмотрению, может вам назначить.
— Выплат? — переспросил Игорь, растерянно глядя на жену. — Лена, скажи им… Мы же семья. Мама просто… она просто расстроена.
Елена медленно встала. Теперь она казалась выше ростом. Она посмотрела на мужа — жалкого, испуганного, готового предать мать ради сохранения комфорта, так же как он предавал жену ради спокойствия матери.
— Семья? — переспросила Елена. — Семья, Игорь, это люди, которые защищают друг друга. А вы… вы просто сожители, объединенные жадностью.
Она обвела взглядом притихших гостей.
— Ужин окончен. Прошу всех покинуть мой дом.
— Твой дом?! — взвизгнула Тамара. — Это мой дом! Я здесь хозяйка! Я выбирала эти шторы!
— Этот дом записан на Виктора Петровича, — напомнил нотариус. — А значит, теперь он принадлежит Елене Сергеевне. У вас есть время до утра, чтобы собрать личные вещи.
Елена подошла к свекрови. Тамара Павловна тяжело дышала, опираясь руками о стол, пятно от вина на скатерти напоминало кровавую рану.
— Знаете, Тамара Павловна, — спокойно сказала Елена. — Вы были правы насчет одного. Я действительно знаю цену деньгам. И я знаю цену человеческому достоинству. А вы сегодня потеряли и то, и другое.
Она развернулась и пошла к выходу из столовой.
— Лена! Леночка! Постой! — Игорь бросился за ней, хватая за руку. — Ты не можешь так поступить с нами! Мы же не знали… Я люблю тебя!
Елена стряхнула его руку, как назойливое насекомое.
— Ты любишь деньги, Игорь. И мамин комфорт. А меня ты стыдился. Помнишь, ты говорил про «пустую картошку» у моих родителей? Так вот, теперь у тебя будет возможность есть её каждый день. Я подаю на развод.
Она вышла в холл, где уже суетилась прислуга, не зная, чьи приказы выполнять. Аркадий Семенович вышел следом за ней.
— Елена Сергеевна, — мягко сказал он. — Виктор Петрович просил передать вам еще кое-что лично.
Он протянул ей маленькую бархатную коробочку. Елена открыла её. Там лежал старый, потертый ключ.
— От чего это?
— От его старого сейфа в банке. Он сказал: «Там лежит то, что поможет ей не стать драконом, победив дракона». Это дневники его молодости. Когда он был бедным, но счастливым. Он хотел, чтобы вы их прочли, прежде чем большие деньги начнут менять вас.
Елена сжала ключ в руке. Из столовой доносились истеричные крики Тамары Павловны, звук бьющейся посуды и жалкие оправдания гостей, спешно покидающих «тонущий корабль».
Прошел месяц.
Огромный дом опустел. Елена уволила старый персонал — тех, кто поддакивал Тамаре Павловне и шпионил за ней. Она наняла новых людей, простых и профессиональных, без этого лакейского снобизма. Интерьер тоже менялся: помпезное золото и тяжелый бархат уступали место светлым тонам и живому дереву. Дышать в доме стало легче.
Елена сидела в кабинете деда — теперь её кабинете. На столе лежали стопки отчетов. Управлять холдингом оказалось адски сложно, но она училась. Она не собиралась становиться «свадебным генералом», она вникала в каждую деталь, чем приводила в ужас совет директоров, привыкший воровать при стареющем Викторе Петровиче.
Телефон на столе зазвонил. На экране высветилось имя: «Игорь». Это был уже десятый звонок за сегодня. Елена сбросила вызов и заблокировала номер. Развод был в процессе, и адвокаты Елены работали так же жестко, как когда-то работала сама жизнь с ней.
Секретарь по селектору сообщила:
— Елена Сергеевна, к вам Тамара Астахова. Говорит, что очень срочно. Охрана не пускает, но она устроила скандал у ворот.
Елена вздохнула. Этого следовало ожидать.
— Пусть войдет. Но только в приемную. В кабинет не пускайте.
Она вышла в приемную через пять минут. Тамара Павловна изменилась. Идеальная укладка исчезла, волосы были собраны в небрежный пучок, дорогой костюм выглядел помятым. В глазах больше не было того ледяного высокомерия — там поселился страх и заискивание. А еще — злоба, глубоко запрятанная, но тлеющая.
— Лена… Елена Сергеевна, — начала свекровь, комкая в руках сумочку. — Нам надо поговорить. По-семейному.
— У меня нет с вами семьи, Тамара Павловна, — холодно ответила Елена, не предлагая присесть. — Что вам нужно?
— Ты… ты заблокировала счета. Игорю не на что заправить машину! Нам пришел счет за квартиру, ту, в которую мы переехали… Цены просто космические!
— Вы живете в трехкомнатной квартире в центре. Это не трущобы. А счета… Добро пожаловать в реальный мир. Большинство людей работают, чтобы их оплачивать.
— Работать? — Тамара задохнулась от возмущения. — Игорю сорок лет! Он никогда не работал по найму! А я? Ты предлагаешь мне идти мыть полы?
— Почему нет? Это честный труд. Я мыла полы в больнице, когда училась. Я мыла вашего отца, когда вы брезговали.
Тамара Павловна вдруг упала на колени. Это было так театрально и так жалко одновременно.
— Лена, не губи! Мы пропадем. Ну хочешь, я прощения попрошу? Хочешь, я при всех скажу, что ты лучшая? Верни нам содержание! Хотя бы половину! Дед был не в себе, он не мог так поступить с родной дочерью!
Елена смотрела на женщину, которая годами вытирала об неё ноги. Внутри не было злорадства. Была только усталость и понимание, насколько эта женщина пуста.
— Встаньте, — сказала Елена. — Не позорьтесь.
Тамара поднялась, с надеждой заглядывая ей в глаза.
— Я не верну вам прежнюю жизнь, — твердо произнесла Елена. — Деньги развратили вас, сделали инвалидами души. Виктор Петрович был прав: единственный шанс для вас стать людьми — это начать жить самостоятельно. Но…
Тамара замерла.
— Я оплачу курсы переквалификации для Игоря. Если он захочет работать в компании — начнет с позиции младшего менеджера. На общих основаниях. Никаких поблажек. Если справится — будет рост. Если нет — уволю.
— А я? — тихо спросила свекровь.
— А вам я назначу пенсию. Равную средней по региону. Ни копейкой больше. Хватит на еду и коммуналку. На фуа-гра и ирландский лен не хватит. Хотите больше — ищите работу.
— Ты чудовище… — прошептала Тамара Павловна. — Ты наслаждаешься этим.
— Нет, — покачала головой Елена. — Я просто восстанавливаю баланс. Вы смеялись над моим бедным детством? Теперь вы поймете, что бедность — это не порок. Порок — это быть паразитом. Охрана!
Два крепких парня в костюмах появились мгновенно.
— Проводите гражданку Астахову. И проследите, чтобы она больше не беспокоила персонал.
Когда дверь за свекровью закрылась, Елена вернулась в кабинет. Она подошла к окну. Вид на огромный сад был прекрасен, но она думала не о нем. Она думала о своих родителях. Вчера она отправила к ним машину с подарками и деньгами на ремонт дома. Отец звонил, плакал, говорил, что не нужно так много.
Она достала из ящика стола старый дневник Виктора Петровича. Открыла на закладке. Почерк деда был еще твердым, молодым:
«Богатство — это не то, сколько у тебя денег. Это то, кем ты остаешься, когда денег нет. Я боюсь за Тому. Я дал ей всё, и этим забрал у неё главное — способность быть человеком. Надеюсь, я смогу это исправить, пока не поздно. Или это сделает кто-то другой после меня».
Елена закрыла дневник.
— Я постараюсь, дедушка, — прошептала она в тишину кабинета. — Я постараюсь не стать драконом. Но и овцой я больше никогда не буду.
Она нажала кнопку селектора:
— Собирайте совет директоров. У нас много работы.
Жизнь продолжалась. И теперь правила игры диктовала она.
Поезд дернулся и медленно потянулся мимо серых панельных окраин, уступая место полям, редким лескам и перекошенным остановкам с облупленной краской. Елена смотрела в окно и впервые за много недель позволила себе просто сидеть без телефона, совещаний и кипы документов. Она ехала туда, откуда когда‑то мечтала уехать навсегда, — в свою деревню.
Мама плакала в трубку, когда узнала, что дочь стала наследницей целой империи. Отец смущенно хмыкал, повторяя, что «такие деньги простому человеку до добра не доводят». Они звали её в гости с той же осторожной радостью, с какой когда‑то провожали в большой город: гордость вперемешку со страхом, что их девочку этот город отнимет окончательно.
Теперь всё было наоборот. Город, казалось, отдал её обратно — но уже не ту худую студентку с потертым чемоданом, а женщину, от чьего решения зависели сотни сотрудников, контракты и нули в отчетах.
— Девочка моя… — мама прижала её к себе так крепко, что Елена едва не задохнулась, выбравшись из старой «Нивы», которую деревенский сосед подогнал к станции. — Не изменилась совсем. Только в глазах что‑то другое. Как будто стала старше.
— Работа, мам, — улыбнулась Елена, вдыхая запахи детства: дым от печных труб, кислый аромат мокрого сена и пирогов с капустой. — Большие деньги — это, оказывается, очень шумно и очень утомительно.
Отец вышел на крыльцо, вытирая руки о старое полотенце. На нем был тот самый свитер, в котором он встречал Игоря много лет назад. Тогда Елена стеснялась его дырочек на локтях, теперь — нет.
— Ну здравствуй, хозяйка, — хмыкнул он, но глаза его блестели. — Чего ж ты к нам на вертолёте не прилетела? Говорят, у богатых теперь так принято.
— Пап, если я сюда на вертолёте прилечу, корова у тети Нюры молоко даст прямо под потолок, — рассмеялась Елена. — И потом, это вы меня воспитали, а не «Астахов‑Групп».
Дом встретил её так же, как всегда: скрипучим полом, на который мама так и не накопила денег для замены, облезлыми обоями и идеально натертым столом, на котором уже стояли пироги, картошка в мундире и соленые огурцы. Никакой фуа‑гра, никаких трюфелей. Но тут, за этим столом, было то, чего никогда не было за огромным дубовым столом в Барвихе, — безусловное принятие.
— Лен, — осторожно начала мама, когда они немного поели, — ты уж не обижайся, что мы тут… как жили, так и живём. Нам и так хорошо. Не надо нам дворцов. Главное, чтобы ты не пропала в этом всём.
— Я не пропаду, — тихо ответила Елена. — Знаешь, дед… Виктор Петрович… Оставил мне дневники. Там он совсем другой — бедный, упрямый, голодный студент. Пишет, как ночевал на вокзале, как закусывал чёрный хлеб луком и обещал себе, что «его дети никогда так жить не будут».
— Вот и обещание сбылось, — вздохнул отец. — Только иногда, когда людям всё слишком легко достаётся, они потом и людей не видят за деньгами.
Елена знала, о ком он говорит, даже если имена не прозвучали. О Тамаре Павловне, об Игоре, о том узком кругу людей вокруг них, для которых любой «без бренда» — почти что пустое место.
Под вечер, когда мама возилась у плиты, а отец ушёл к соседу помогать с телёнком, Елена вышла к старому пруду за домом. Там, на выщербленной лавочке, когда‑то мечтала о Москве, о белых халатах и о большой любви.
Она присела, глядя на мутную воду. В отражении показалась будто другая женщина — увереннее, строже, с линией рта, в которой поселилась твёрдость.
— Даже не поздоровалась, — раздался сзади знакомый голос. — Совсем город тебя испортил.
Елена обернулась. Перед ней стоял Андрей — её школьный друг, тот самый, с которым они когда‑то вместе зубрили химию по вечерам. Он стал шире в плечах, чуть лысоват на висках, но в глазах всё та же ирония.
— Андрей? — она не сдержала улыбки. — Ты что здесь делаешь?
— Живу, вообще‑то, — усмехнулся он. — В отличие от некоторых, не променял наше болото на ваши пробки. Ветеринарная амбулатория, родители, коровы… Полный набор. Слышал, ты теперь у нас почти олигарх.
— Слово «почти» здесь ключевое, — ответила Елена. — А ты всё там же, в конюшнях и коровниках?
— Да. Только теперь, когда ты будешь приезжать на «Майбахе», я могу тебе официально выписать справку, что корова на тебя не чихала, — поддел он. — Ну что, пойдём до школы дойдём? Там качели ещё не развалились.
Они шли по знакомой улице, и каждый шаг стирал слой той новой, столичной брони, которой Елена успела обрасти. Здесь никто не смотрел на её одежду, никто не задавал вопросов о марке телефона. Люди интересовались только одним: «Ты как? Всё ли у тебя в порядке?»
— Видел новости в интернете, — сказал Андрей, когда они остановились у старых качелей. — Видео с того ужина. Там кто‑то снимал на телефон, потом выложил. Твоя свекровь… Ну… такая истерика. И ты, стоящая как каменная.
— Это было неприятно, — призналась Елена. — Я не хотела, чтобы это стало шоу. Но, видимо, у людей жадность и злорадство кликабельнее, чем новости о благотворительности.
— Главное, чтобы ты сама не стала таким же шоу, — серьёзно ответил он. — Деньги — самая коварная зараза. Они вроде помогают, а вроде и убивают всё живое вокруг.
Елена кивнула. В сумке лежал тот самый ключ от сейфа с дневниками. Она уже начала читать — и каждый листок был как прививка от гордыни.
Вечером, лежа на старом диване в своей комнате, она открыла очередную тетрадь Виктора Петровича.
«Сегодня я в очередной раз ругался с Томой, — писал он тридцать лет назад. — Ей стыдно, что я до сих пор помню, как пахнет вокзальный зал ожидания. Она говорит, что я “слишком много думаю о нищете”. А я боюсь, что она вообще о ней не думает. Деньги, полученные легко, закостеневают в душе. Может, внуки будут другими. Или… чужие дети окажутся ближе, чем свои».
Елена закрыла глаза. Сейчас она была тем самым «чужим ребёнком», который оказался ближе. И от того, какой она станет хозяйкой — и в бизнесе, и в собственной душе, зависело многое.
На следующий день она уехала обратно в город не в восторге от собственных богатств, а с тихим, упрямым решением внутри: не дать деньгам прогрызть в ней такую же дыру, как в Тамаре Павловне.
Тем временем в жизни Тамары Павловны всё расползалось по швам. Сначала отключили привычный «платиновый» тариф на телефоне — за неуплату. Потом пришло уведомление о задолженности за коммуналку в новой квартире. Соседи сверху громко слушали музыку, снизу орали дети, лифт застревал через день. Никто не спешил стелить перед ней дорожку.
— Вы вообще понимаете, кто я такая?! — в очередной раз сорвалась она на девушку в управляющей компании. — Я Астахова! Мой отец…
— Ваш отец умер, — устало ответила девушка, не отрываясь от монитора. — И квартира оформлена не на него. Оплачиваете квитанции — всё будет в порядке. Не оплачиваете — будут санкции. Следующий.
Тамара вышла на улицу, чувствуя, как подкашиваются ноги. В руках дрожали листки с суммами, которые раньше казались ей мелочью, не достойной внимания. Теперь каждая цифра резала по глазам.
Игорь тоже не справлялся с новой реальностью. Он устроился по знакомству на склад одной из дочерних компаний холдинга — по тому самому предложению Елены. Первые дни ходил с видом оскорбленного аристократа, дотрагивающегося до коробок с товарами, как до чего‑то грязного.
— Выше голову, Игорь Викторович, — подбадривал бригадир, мужчина с мозолистыми руками. — Мы все когда‑то где‑то начинали. Не развалитесь.
Но у Игоря разваливалось всё: спина, когда приходилось таскать ящики, и самолюбие, когда он слышал, как молодые ребята шутят над его дорогими, но уже потерявшими актуальность кроссовками. Он пил по вечерам, жалуясь матери, что «Лена специально придумала ему унизительную должность».
— Она наслаждается, — шипела Тамара, протирая до дыр единственный оставшийся у них хороший сервиз. — Ей хочется видеть нас на дне. Но мы ещё поднимемся. Мы своё возьмём.
Однако «своё» почему‑то не поднималось с дивана и не платило по счетам.
В это время Елена сидела в своем — теперь уже привычном — кресле на совете директоров. Напротив — серьезные мужчины, еще недавно считавшие её серой тенью при влиятельной семье. Теперь они пытались улыбаться, но в глазах читалось одно: «Как бы обвести девчонку вокруг пальца».
— Итак, — начал главный финансовый директор, пододвигая к ней папку, — вот предложение по инвестициям в новый проект. Перспективный, прибыльный, всё просчитано.
Елена скользнула взглядом по цифрам. Насмотревшись дедовских записей, она научилась видеть несостыковки. В отчете явно были раздуты расходы, чтобы кто‑то мог тихо положить разницу себе в карман.
— Слишком высокий процент на услуги подрядчика, — спокойно сказала она. — И странное совпадение: учредители подрядной фирмы зарегистрированы по одному адресу с вашим двоюродным братом.
В зале повисла пауза.
— Вы что, следите за мной? — попытался пошутить финансист.
— Нет, — ответила Елена. — Я просто читаю документы. И дневники человека, который построил эту компанию с нуля и очень не любил воров.
Она закрыла папку.
— Проект отклонен. А вы, — её голос стал жестким, — пишете заявление по собственному. Сегодня.
Совет директоров зашумел, но Елена подняла руку.
— Кто не согласен с новой политикой прозрачности — выход там. Кто согласен — завтра жду ваши предложения по аудиту всех дочерних компаний за последние пять лет.
В этот момент она ясно почувствовала, что впервые по‑настоящему вошла в роль хозяйки. Не по бумажкам и не по фамилии, а по сути.
Вечером её снова ожидал не ресторан с белыми скатертями, а маленькое кафе недалеко от офиса. Там, за столиком у окна, её ждал Андрей — он приехал в город на курсы повышения квалификации.
— Ну что, как твоя армия чиновников и «эффективных менеджеров»? — поинтересовался он, когда официант принес чай и простой пирог.
— Ревут, — усмехнулась Елена. — Когда забирают возможность тихо воровать, у них начинается ломка.
— Главное, чтобы у тебя не началась другая ломка, — серьёзно сказал он. — От того, что можно всё.
— Нельзя всё, — покачала головой она. — Каждый вечер открываю дневники. Понимаешь, дед тоже когда‑то был готов растоптать любого ради успеха. Но потом ему стало страшно от самого себя. И теперь он, уже мёртвый, пытается меня удержать от тех же ошибок.
Андрей посмотрел на неё внимательно.
— Ты изменилась, Лена. Раньше ты всё время извинялась за своё существование. А сейчас… ты просто есть. Не сверху, не снизу — просто на своём месте.
Она поймала себя на том, что эти слова важнее для неё, чем любые комплименты от деловых партнёров.
— А ты не изменился, — мягко улыбнулась она. — Всё так же считаешь, что корова умнее половины людей.
— Потому что она хотя бы не притворяется, — ответил Андрей. — Кстати, насчёт людей. Твоя бывшая свекровь сегодня приходила… ко мне в амбулаторию. С собакой соседской.
Елена удивлённо подняла брови.
— С какой стати?
— Денег у хозяйки собаки нет на платную клинику, а твоя Тамара… видно, решила заработать. Привела, мол, «знакомому врачу по старой дружбе». Стояла с таким видом, как будто это она даёт мне работу. Я её еле узнал, если честно.
Елена задумчиво покрутила чашку.
— Жизнь учит её по‑своему, — произнесла она. — Вопрос только, выучит ли она хоть что‑то.
Прошло полгода. Дом в Барвихе больше не напоминал музей маниакальной роскоши. Громоздкие позолоченные статуэтки исчезли, тяжёлые портьеры сменились на легкие светлые шторы. В гостиной стоял рояль, на котором по вечерам играла приглашенная студентка консерватории за небольшую стипендию — Елена поддерживала талантливых, но небогатых ребят.
В холдинге кипела работа. Часть старой команды ушла, хлопнув дверью, часть осталась и неожиданно раскрылась с лучшей стороны. Елена запустила фонд имени Виктора Петровича для поддержки сельских клиник и ветеринарных амбулаторий — память о собственных корнях и о тех, кого когда‑то презирала её свекровь.
На презентации фонда в первом ряду сидели её родители. Отец неловко держал в руках новый пиджак — к нему всё никак не мог привыкнуть, — мама украдкой смахивала слёзы, когда дочь уверенным голосом рассказывала со сцены о важности доступной медицины в глубинке.
— Она у нас всегда такая была, — шепнула мама соседке по креслу, — упёртая. Если за своё возьмётся — горы свернёт.
После мероприятия к Елене подошёл Игорь. Он похудел, лицо осунулось, в глазах поселилась усталость.
— Можно на минуту? — спросил он, опуская взгляд.
— Говори здесь, — спокойно ответила она. — У меня нет от тебя тайн.
— Меня уволили со склада, — выдохнул он. — Сказали, что опаздываю, ленюсь, что коллектив жалуется. Я… Я не привык так работать, Лена. Я не умею.
— Умеешь, — возразила она. — Просто никогда не пробовал по‑настоящему.
— Я думал, ты поможешь, — он поднял глаза с надеждой. — Ну… вернёшь на прежний уровень. Может, дашь какой‑нибудь пост…
— На каких основаниях? — перебила она. — Ты хороший специалист в чём‑то, кроме умения тратить деньги? Ты готов встать к станку, поехать в филиал в провинцию, жить в дешёвой гостинице и разбираться с реальными проблемами?
Игорь молчал.
— Тогда мне нечего тебе предложить, — тихо сказала Елена. — Я не мщу тебе. Просто больше не играю по тем правилам, где родство важнее компетенции.
Он хотел что‑то сказать, но в этот момент к ней подошли журналисты с камерами, и разговор был исчерпан.
Тамара Павловна не пришла на презентацию. Она в это время сидела за старым столом в маленьком бухгалтерском офисе в спальном районе, щурясь в экран устаревшего компьютера. Новая начальница — полная, шумная женщина лет пятидесяти — ходила мимо и время от времени бросала:
— Тамара Павловна, вы там с отчётом за март не задерживайтесь, а то налоговая нас съест.
Когда‑то такие слова могла произнести она сама, обращаясь к подчинённым. Теперь её самой подгоняли.
— Я в крупном холдинге отделами руководила, — как‑то раз не выдержала Тамара, пытаясь вернуть себе хотя бы крошку прежней значимости.
— А теперь у нас первичку вбиваете, — равнодушно ответила начальница. — У всех бывают взлёты и падения. Поторапливайтесь, пожалуйста.
По вечерам она возвращалась в скромную квартиру, включала телевизор и видела там Елену — уверенную, спокойную, рассказывающую о новых программах фонда, о модернизации заводов, об открытии стипендий для сельских студентов.
— Ведь это должна была быть моя жизнь, — шептала Тамара экрану, сжимая пульт так, что белели пальцы. — Моё лицо, мои интервью, мои аплодисменты…
Но экран не отвечал.
Однажды, собравшись с духом, она всё‑таки позвонила Елене.
— Нам не о чем говорить, — услышала в трубке спокойный голос.
— О семье всегда есть о чем говорить, — упрямо произнесла Тамара. — Я… я заболела. У меня давление. Врачи говорят — нужны хорошие лекарства, а пенсии не хватает.
— Я назначила вам пенсию, — напомнила Елена. — Ровно такую, какую получает большинство пенсионеров. Этого достаточно, чтобы жить. Не шиковать — но жить.
— Ты же понимаешь, что я привыкла к другому, — вырвалось у Тамары.
— В этом и беда, — отозвалась Елена. — Вы всю жизнь привыкали. Пора хотя бы немного привыкнуть к ответственности.
Повисла пауза.
— Лена… — голос Тамары дрогнул. — Я тогда, на ужине… Я перегнула палку. Мне казалось, если поставить тебя на место, Игорь очнётся и поймёт, кто ему пара. Я… Я не думала, что всё так повернётся.
Елена слушала и понимала: это не извинение. Это попытка торговаться с прошлым.
— Вы думали только о себе, — сказала она наконец. — О том, как сохранить привычный мир, где вы — королева, а остальные — фон. Этот мир закончился. Я не собираюсь мстить. Но я не собираюсь и спасать вас каждый раз, когда вы сталкиваетесь с реальностью.
— Значит, ты меня бросаешь? — сорвалась Тамара. — После всего, что я для вас делала?!
Елена вспомнила язвительные комментарии про «майку‑алкоголичку» её отца, смешки за столом, когда она краснела от стыда.
— Именно этого вы и добивались, — тихо ответила она. — Чтобы я зависела от вас. Теперь всё иначе. До свидания, Тамара Павловна.
Она положила трубку и долго сидела молча, глядя в окно. Внизу во дворе дети играли в мяч, молодая мама кричала сыну, чтобы тот не лез в лужу. Жизнь продолжалась, не зная ни о каких миллионах и завещаниях.
Через несколько месяцев Елена снова приехала в деревню. На этот раз — не просто к родителям, а с рабочей поездкой: фонд финансировал ремонт местной амбулатории и закупку нового оборудования. Андрей встречал её у порога обновлённого здания, пахнущего свежей краской.
— Ну вот, — развёл он руками. — Из нашего захолустья ты делаешь витрину прогресса.
— Ничего подобного, — улыбнулась Елена. — Просто возвращаю долги. За детство, за людей, которые меня вытянули.
После официальной части, фотографий и рукопожатий они пошли к тому самому пруду.
— Ты теперь в новостях чаще, чем погода, — поддел Андрей. — Страшно с тобой рядом стоять — вдруг папарацци где‑нибудь в камышах сидят.
— Пусть сидят, — пожала плечами она. — Я уже не боюсь, что кто‑то увидит моё «бедное детство». Теперь это не повод для стыда, а часть моей силы.
— Ну и как, — задумчиво спросил он, — не стала драконом?
Елена усмехнулась.
— Иногда чувствую, как изнутри что‑то шепчет: «Купи это, отомсти тем, возьми то». Тогда открываю дневники. Там есть одна фраза, я её переписала и повесила над столом.
— И какая же?
— «Богатство — это экзамен, который многие заваливают, даже не поняв, что его сдавали», — ответила она. — Я просто стараюсь не завалить.
Они сидели рядом на скамейке и молчали. Вечернее солнце окрашивало воду в золотистый оттенок, вдалеке каркала ворона, пахло травой и дымом. Здесь, в этой простой картине, Елена чувствовала себя спокойнее, чем в любом из своих блестящих кабинетов.
— Знаешь, — нарушил тишину Андрей, — если вдруг устанешь быть хозяйкой империи, у меня в амбулатории всегда найдётся место для ещё одного врача. Работа тяжёлая, платят мало, зато пациенты благодарные — даже если у них рога и копыта.
— Льготный пакет: коровы, телята и козы? — рассмеялась она.
— Именно, — кивнул он. — И ни одной свекрови в придачу.
Елена посмотрела на него — и впервые за долгое время не как на напоминание о прошлом, а как на возможность будущего, в котором деньги не будут главной мерой ценности человека.
Вечером, вернувшись к родителям, она села за тот самый скрипучий стол. На нём стояла та же самая картошка, салат из огурцов и помидоров и компот в старом графине.
— Ну что, хозяйка империи, — подмигнул отец, — у нас сегодня меню без трюфелей. Потянет?
— Ещё как, — ответила она и вдруг почувствовала, что смеётся искренне, без тени горечи.
Где‑то далеко, в маленькой квартире, Тамара Павловна в очередной раз включила телевизор и переключала каналы в поисках передачи, где говорили бы о ней. Но там снова говорили о другой женщине — той самой, которую она когда‑то попыталась унизить при гостях. Теперь смеялась жизнь, а считали убытки уже не только они, но и все, кто путал богатство с правом топтать других.
А Елена, сидя за скромным деревенским столом, понимала: настоящий капитал — это не счета в банках и не дома в Барвихе. Настоящий капитал — люди, которые остаются рядом, даже когда от твоего состояния ничего не остаётся. И эту проверку она наконец‑то проходила не краснея.
