Все начиналось с хрусталя. Нина всегда представляла, что ее помолвка будет окутана ореолом счастья, похожим на игру света на гранях дорогого бокала. Она сидела в уютном кафе, том самом, где они с Игорем впервые встретились, и крутила в пальцах скромное колечко с фианитом. Оно было холодным. Таким же холодным, как и взгляд человека, сидящего напротив.
Игорь отхлебнул эспрессо, отставил чашку и откашлялся. Его движения были резкими, лишенными привычной небрежной грации.
– Нина, нам нужно поговорить серьезно.
У нее екнуло сердце. «Серьезно» в устах Игоря редко сулило что-то хорошее. Обычно это означало непредвиденные расходы, необходимость занять денег или срочный отъезд по «важным делам», детали которых оставались туманными.
– Я слушаю, – тихо сказала она, инстинктивно прикрыв ладонью еще плоский живот. Она еще не сказала ему. Ждала подходящего момента. Ждала, когда он будет в хорошем настроении, когда они будут одни, когда все будет идеально. Идеального момента, похоже, не существовало.
– Дела на работе идут не очень, – начал он, избегая ее взгляда. – Проект закрыли, бонусы урезали. В общем, я подсчитал все расходы… Свадьба, ипотека, которую мы планировали… Это все огромные деньги. Неподъемные.
– Но мы же договорились, – голос Нины дрогнул. – Мы можем скромно, не обязательно шиковать. Главное – чтобы мы были вместе.
– Вместе? – он усмехнулся, и в этом звуке не было ни капли тепла. – Вместе быть легко, когда есть чем платить по счетам. А у тебя что? Зарплата библиотекаря? Это даже на коммуналку не потянешь.
Нина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она работала в библиотеке не из-за денег. Она любила книги. Любила тишину читальных залов, запах старой бумаги, ощущение причастности к чему-то вечному. Для Игоря же это всегда было «синекурой для неудачниц».
– Я найду другую работу, – попыталась она возразить, но он резко перебил ее.
– Хватит сказок, Нина! Мир жесток. Он строится на деньгах. А у тебя их нет. И не предвидится.
Он помолчал, собираясь с мыслями, и выпалил то, что, видимо, давно вынашивал:
– Я встречаюсь с другой. Ее отец – совладелец строительной компании. У нее есть будущее. А у тебя… – он бросил на нее уничижительный взгляд, – у тебя есть твои книжки и наивные мечты.
Мир рухнул. Беззвучно, как падающий с неба лепесток. Нина не плакала. Она просто смотрела на него, и сквозь его отутюженный костюм, дорогие часы и ухоженное лицо вдруг увидела чужого, холодного и расчетливого человека. Все, что она считала любовью, оказалось иллюзией, удобной для него, пока она не стала обузой.
– Ты… бросаешь меня? – прошептала она, все еще не веря.
– Я делаю выбор в пользу выживания, – поправил он, отодвигая стул. – Мы не подходим друг другу, Нина. Ты мне не нужна. Прости.
Он встал, бросил на стол купюру, чтобы оплатить свой кофе, и вышел, не оглянувшись. Колокольчик над дверью звякнул весело и бессердечно. Нина сидела одна, сжимая в ледяных пальцах помолвочное кольцо. Оно вдруг стало казаться ей невероятно тяжелым. Таким же тяжелым, как комок боли, подкативший к горлу.
Она не помнила, как добралась до своей маленькой квартирки-студии. Дверь закрылась, и ее накрыло волной отчаяния. Она slid вниз по стене на пол, обхватив колени руками, и наконец разрешила себе плакать. Тихо, безнадежно, в полный голос. Предательство жгло изнутри, как раскаленный штырь.
И тогда, сквозь слезы, к ней вернулось воспоминание. Далекое, стертое, но от этого не менее болезненное.
Ей было шесть. Она стояла на пороге большого казенного здания с высокими потолками и пахло странно – капустой, хлоркой и чем-то чужим. Мама, ее красивая, всегда улыбающаяся мама, плакала, прижимая ее к себе так сильно, что больно.
– Прости нас, Ниночка, прости… У нас нет денег… Мы не можем… Папа заболел… Это ненадолго, мы обязательно тебя заберем! Обязательно!
Ее пальцы впились в мамино пальто, не желая отпускать. Потом сильные руки чужой тети в белом халате оторвали ее, отняли у самого дорогого, что у нее было. Дверь закрылась, заглушив мамин отчаянный крик. Она осталась одна в этом холодном, пахнущем чужим бельем и тоской коридоре.
«Ненадолго» растянулось на всю жизнь. Родители так и не пришли. Сначала приходили письма, потом все реже, а потом и вовсе прекратились. Воспитатели, видя ее тоску, говорили: «Они хотели для тебя лучшего, детка. Им было тяжело». Лучшего. Какое это было лучшее? Одиночество? Постоянное чувство, что ты никому не нужен? Что тебя бросили, потому что ты – лишняя обуза?
И вот теперь история повторилась. Ее снова бросили. Снова потому, что «нет денег». Снова потому, что она – «не нужна». Цикл боли замкнулся.
Она медленно подняла голову и посмотрела на свое отражение в темном экране телевизора. Измученное, заплаканное лицо. И тогда ее рука снова легла на живот. Внутри нее билась новая жизнь. Ее дочь. Та, которую никто не сможет у нее отнять. Та, для которой она никогда не будет обузой.
– Все, – прошептала она, вытирая слезы. – Хватит. Я не позволю тебе пройти через то, через что прошла я. Мы справимся. Одни.
Беременность стала для Нины не временем слабости, а временем собирания сил. Каждый день был битвой. Битвой с тошнотой по утрам, с усталостью после работы, с постоянным страхом перед будущим. Она уволилась из библиотеки – декретные были мизерными, а денег нужно было много. Устроилась офис-менеджером в небольшую фирму. Работа была скучной и нервной, но платили немного лучше.
Она экономила на всем. Продала ноутбук, подаренный Игорем. Перестала покупать новую одежду, обходилась тем, что было. Вечерами, после работы, она сидела за шитьем – подруги отдали ей старый бабушкин комод с тканями, и она училась шить распашонки и пеленки для малышки. Игла колола пальцы, слезы иногда застилали глаза, но она продолжала. Каждый стежок был обещанием. Обещанием, что ее дочь будет любима, защищена и никогда не узнает, что значит быть брошенной.
Иногда, глубокой ночью, ее накрывало паникой. А что, если она не справится? Что, если заболеет? Что, если денег не хватит даже на самое необходимое? Она лежала в темноте, прислушиваясь к шевелению внутри, и шептала: «Все будет хорошо. Я с тобой. Мы с тобой».
Она выбрала имя для дочки – Анна. В честь бабушки, о которой знала лишь по фотографии, – сильной женщины, пережившей войну и поднявшей троих детей одна. Это имя стало для нее талисманом, символом стойкости.
Игорь не звонил. Не писал. Он исчез так же бесследно, как и ее родители когда-то. И в каком-то смысле это было к лучшему. Его молчание было лекарством, горьким, но очищающим. Оно окончательно убивало в ней последние надежды и иллюзии.
Роды были долгими и трудными. Нина лежала в предродовой палате, одна, сжимая поручень кровати до побеления костяшек. Рядом с другими женщинами суетились мужья, матери, сестры. Кто-то держал за руку, кто-то утирал лоб, кто-то шептал слова поддержки. У нее никого не было. Только строгая акушерка и тиканье часов на стене.
В самые тяжелые схватки она закрывала глаза и представляла себе лицо своей дочери. Неясное, размытое, но такое желанное. Она мысленно разговаривала с ней: «Держись, малышка. Скоро мы встретимся. Сколько всего тебя ждет… Я покажу тебе мир. Мы будем гулять в парке, читать сказки перед сном… Я научу тебя быть сильной».
И когда раздался первый крик – пронзительный, чистый, полный жизни, – все боли и страхи отступили. На ее уставшее, мокрое от пота и слез лицо лег светлый, как луч солнца, лучик безмерного счастья.
– Девочка, – сказала акушерка, и в ее голосе прозвучала редкая улыбка. – Здоровая, крепкая.
Маленький, теплый сверточек положили ей на грудь. Нина смотрела на крошечное личико, на сморщенный кулачок, и сердце ее готово было разорваться от любви. Это была ее семья. Ее крошечная, но самая настоящая семья.
– Анна, – прошептала она, целуя дочь в макушку. – Анечка. Моя девочка.
День выписки из роддома выдался солнечным и ясным. Казалось, сама природа радовалась вместе с ней. Нина, держа на руках запеленутую Анечку, медленно шла по больничному коридору к выходу. Она чувствовала себя уставшей, но невероятно счастливой. В ее сумке лежали самые необходимые вещи, а в кармане – все ее сбережения, которых должно было хватить на несколько месяцев скромной жизни.
Она вышла на крыльцо, зажмурилась от яркого света и глубоко вдохнула свежий воздух. Свобода. Новая жизнь. Теперь все будет по-другому.
И тут она увидела его.
У подъезда, прислонившись к старой, потертой иномарке, стоял пожилой мужчина. Он был одет в простую, но чистую куртку и брюки. Его лицо было изборождено морщинами, а в глазах стояла такая тоска и надежда, что Нина невольно остановилась. Он смотрел прямо на нее, и в его взгляде было что-то неуловимо знакомое.
Он сделал несколько неуверенных шагов ей навстречу.
– Нина? – его голос дрожал. – Нина, это ты?
Она инстинктивно прижала к себе дочь. Кто он? Откуда знает ее имя?
– Да… А вы кто?
Мужчина замер, словно боясь спугнуть этот момент. Он сжал руки в кулаки, и она заметила, как они у него трясутся.
– Я… – он сглотнул. – Я твой отец.
Мир снова замер. Но на этот раз не от боли, а от шока. Нина смотрела на этого седого, уставшего человека, пытаясь найти в его чертах того молодого папу с единственной пожелтевшей фотографии, которую она хранила все эти годы.
– Отец? – повторила она, не веря своим ушам. – Какой отец? У меня нет отца. Он… он давно умер.
Это была правда. В ее сердце он умер в тот день, когда они оставили ее в приюте.
– Нет, – покачал головой мужчина, и по его щекам покатились слезы. – Нет, дочка, я не умер. Я жив. И я искал тебя… Все эти годы я искал тебя.
Он подошел ближе, но не решался прикоснуться.
– Прости нас. Прости меня и твою мать. Мы совершили самую страшную ошибку в нашей жизни. Мы думали, что так будет лучше… У нас не было денег, я тяжело заболел… Мама не выдержала, она… она ушла в запой, а потом ее не стало… А я… я выкарабкался, встал на ноги, но тебя уже перевели, следы затерялись…
Он говорил сбивчиво, торопливо, словно боялся, что она развернется и уйдет.
– Я нашел тебя только недавно, через архив… Узнал, что ты здесь, в этом городе, что ждешь ребенка… Я каждый день дежурил здесь, у роддома, надеясь увидеть тебя… Прости, пожалуйста. Я знаю, что не имею права просить о прощении. Но я хочу… я хочу быть рядом. Если ты позволишь.
Нина стояла, не в силах вымолвить ни слова. Вся ее жизнь, все ее обиды, вся боль брошенного ребенка столкнулись с этим изможденным, плачущим лицом. Она ждала этой встречи двадцать пять лет. Ждала и ненавидела. И вот он здесь. Не успешный и сильный, а сломленный и старый. Но он пришел. Он искал ее.
Ее дочь, Анечка, кряхтела у нее на руках, напоминая о том, что жизнь продолжается. О том, что у нее самой теперь есть дитя, которое она никогда не сможет бросить. И в этом осознании родилось что-то новое. Не прощение – еще нет. Слишком свежи были раны. Но понимание. Понимание того, что люди могут ошибаться. Что страх и отчаяние могут заставить совершить непоправимое.
Она медленно выдохнула.
– Мама… так и не пришла за мной?
– Она не смогла, дочка, – прошептал он, смахнув слезу. – Она так и не простила себя. Умерла от горя и водки… Ее последними словами были: «Найди Нину».
Нина закрыла глаза. Перед ней проплыли образы: плачущая мама в тот страшный день, холодные стены приюта, одинокие ночи. И тут же – образ этой маленькой девочки у нее на руках, которую она клялась защищать до последнего вздоха. Цепь предательств должна была прерваться. Здесь и сейчас.
Она открыла глаза и посмотрела на отца. В его глазах была не просто надежда. Была мольба.
– Как тебя зовут? – тихо спросила она.
– Виктор, – ответил он. – Виктор.
– Хорошо, Виктор, – сказала Нина, и имя отца впервые за двадцать пять лет прозвучало из ее уст. – Поедем домой. Познакомишься со своей внучкой. Ее зовут Анна.
Она не сказала «папа». Не бросилась ему в объятия. Слишком много боли разделяло их. Но она сделала первый шаг. Шаг из прошлого в будущее. Шаг к тому, чтобы дать шанс не только ему, но и себе. Шанс иметь семью.
Виктор заплакал, не стесняясь слез. Он кивнул, не в силах выговорить ни слова, и потянулся к ее сумке.
– Позволь, я донесу.
И в этот самый момент, когда он взял сумку, из-за угла больницы вышел Игорь.
Он был таким же ухоженным и самоуверенным, как и прежде. В руках он держал огромный букет роз. Увидев Нину, он ускорил шаг, на его лице играла наигранная, слащавая улыбка.
– Нина! Дорогая! Я тут, встречаю тебя! – он бросил взгляд на Виктора, и в его глазах мелькнуло пренебрежение. – А это кто? Таксист?
Нина замерла. Старая боль, страх и унижение на мгновение вернулись, сжав ее сердце ледяной рукой. Но потом она посмотрела на свою дочь, сладко посапывающую у нее на груди, на своего отца, который стоял рядом, выпрямив плечи и смотря на Игоря с немым вопросом. И она почувствовала незнакомую до сих пор силу.
– Это мой отец, – четко произнесла она.
Игорь на секунду опешил, но быстро пришел в себя.
– О, здорово! Рад познакомиться! – он кивнул Виктору, не протягивая руки, и снова обратился к Нине. – Нина, я все обдумал. Я был неправ. Глупым, ослепленным. Я хочу быть с тобой. Хочу быть отцом для нашей дочери. Давай все начнем сначала.
Он протянул ей цветы. Нина не взяла их. Она смотрела на него, и в ее глазах не было ни злобы, ни обиды. Было лишь спокойное, холодное презрение.
– Ты опоздал, Игорь, – сказала она тихо, но так, что каждое слово прозвучало, как удар хлыста. – На два месяца. А может быть, и на всю жизнь. Ты сказал, что я тебе не нужна. И ты был прав. Ты мне не нужен. Мне не нужен человек, который видит в близких лишь финансовую выгоду. Мне не нужен человек, который бросает в трудную минуту. Моей дочери не нужен такой отец.
Игорь побледнел. Его уверенность начала таять.
– Но… но я же ее отец! Я имею право!
– Ты отказался от своих прав, когда ушел, узнав о моей беременности, – холодно парировала Нина. – Юридически и морально. Теперь у моей дочери есть дедушка. А у меня – отец. Этого нам достаточно.
Она повернулась к Виктору.
– Поехали, папа.
Это слово – «папа» – сорвалось с ее губ неожиданно даже для нее самой. Но оно прозвучало так естественно, так правильно. Виктор вздрогнул, и его глаза снова наполнились слезами, но на этот раз – слезами счастья.
Игорь стоял как громом пораженный, с глупым видом сжимая в руках никчемный букет. Он что-то пробормотал, пытался возразить, но они его уже не слушали.
Виктор открыл дверь своей скромной машины, помог Нине с ребенком устроиться на заднем сиденье, аккуратно положил сумку в багажник и сел за руль. Дверь захлопнулась, отделяя их от прошлого.
Он завел мотор и посмотрел на Нину через зеркало заднего вида.
– Куда, дочка? – спросил он.
Нина прижалась щекой к теплому комочку дочери и улыбнулась. Впервые за долгие месяцы ее улыбка была по-настоящему счастливой и безмятежной.
– Домой, папа. Домой.
Машина тронулась с места и плавно поехала по улице, увозя их от больницы, от Игоря, от боли и одиночества. Впереди была новая, неизведанная жизнь. Жизнь, в которой было место прощению, надежде и настоящей, безусловной любви. Нина смотрела в окно на проплывающие мимо дома и деревья и знала – самое страшное позади. Впереди их ждало счастье. Маленькое, хрупкое, как ее дочка, но такое же настоящее и сильное. Они были вместе. Втроем. И это было только начало.
