Летом 1994 года на объект действительно поставили охрану. Косова узнала об этом случайно от знакомого из Министерства обороны. Два солдата, вахтовый метод, смена раз в неделю. Задача – не пускать посторонних, больше ничего. Вопрос о вывозе бочек отложили на неопределённый срок. Причина – отсутствие финансирования. Республика только встала на ноги. Денег не хватало даже на зарплаты.
Утилизация опасных материалов советского времени была в самом конце списка приоритетов. Косова ожидала именно этого. Объект снова забудут. Законсервируют на бумаге, но фактически оставят как есть. Она продолжала работать в управлении, жизнь шла своим чередом. Но мысли о канале номер 13 не отпускали. Особенно по ночам, когда не спалось. Она думала о Ручьёве. Где он? Жив ли? Нашёл ли то, что искал? Или исчез, как те люди в 50-х, о которых писал водитель.
Осенью того же года к Косовой домой пришёл человек. Поздно вечером, без предупреждения. Постучал в дверь. Косова открыла через глазок. Мужчина, лет 50, в тёмном пальто, лицо усталое. Попросил разрешение войти и сказал, что хочет поговорить о важном деле. Косова не стала впускать. Спросила через дверь:
— Кто вы?
Мужчина ответил:
— Меня зовут Олег Викторович. Мы не встречались, но вы слышали обо мне от Бориса Игнатьевича Ручьёва.
Косова замерла. Олег Викторович. Шадрин. Тот самый, кто исследовал канал вместе с Ручьёвым, который потом исчез. Косова медленно открыла дверь. Шадрин вошёл, снял пальто. Выглядел измождённым, под глазами тёмные круги. Косова провела его на кухню, заварила чай. Спросила:
— Откуда вы знаете, где я живу?
Шадрин ответил:
— От Ручьёва. Он оставил мне ваш адрес на случай, если что-то случится.
Косова почувствовала холод. Спросила:
— Он жив?
Шадрин кивнул:
— Жив, но не здесь.
Шадрин достал из кармана письмо, запечатанное, адресованное Косовой. Почерк Ручьёва. Косова взяла конверт дрожащими руками, вскрыла. Внутри один лист, написан от руки. Дата — май 1991 года. Текст короткий.
Ручьёв писал, что уезжает, не может больше оставаться в Туркмении: слишком опасно. Он узнал то, о чём лучше было бы не знать. Просил Косову хранить материалы и никому не отдавать, пока не появится Шадрин. Ему можно доверять. В конце — приписка: «Прости, Рая, я должен был остановиться, но не смог. Теперь поздно».
Косова подняла глаза на Шадрина, спросила:
— Что он узнал?
Шадрин молчал. Потом ответил:
— То, что канал номер 13 никогда не был просто хранилищем. Это была исследовательская база. Закрытая, засекреченная. Работы там велись до конца 80-х годов. Возможно, продолжаются до сих пор.
Косова не поверила:
— Невозможно. Мы были там с комиссией. Объект заброшен.
Шадрин покачал головой:
— Вы видели то, что вам показали: основной тоннель. А есть ещё уровни, глубже.
Косова вспомнила слова Ручьёва из письма: «Узнал то, о чём лучше не знать». Спросила:
— Откуда вы это знаете?
Шадрин ответил:
— Я работаю в архивах четыре года. Москва, Ленинград, Свердловск. Искал документы по программе К-4. Нашёл немного, но достаточно. Программа началась в конце 40-х, сразу после войны. Цель – исследование воздействия радиации на живые организмы в условиях длительной изоляции. Подопытные животные, потом, возможно, люди. Объектов было несколько, разбросаны по Союзу. Канал номер 13 – один из них. Построен в 51-м, работал до 53-го активно. Потом – авария. Несколько человек погибли, объект законсервировали, но не закрыли полностью.
Косова слушала, не перебивая. Шадрин продолжил:
— В 60-х программу возобновили. Уже под другим названием, под контролем Минсредмаша. Канал расширили, добавили новые секции. Работы велись тихо, без огласки. В 70-х добавили ещё один уровень, глубже первого. Туда уже не грузовики ездили, а вертолёты, ночные рейсы.
Косова спросила:
— Откуда такие подробности?
Шадрин ответил:
— Из документов. Я нашёл служебную переписку между Ашхабадом и Москвой, 74-й год. Там упоминается расширение объекта «Точка Бахарден-9», выделение дополнительного финансирования, завоз оборудования вертолётами. И ещё одна деталь переписки – упоминается фамилия Стрельцова. Он не исчез в 50-х. Он продолжал работать на объекте, только уже не инженером, а консультантом. До конца 70-х точно. Дальше след теряется.
Косова вспомнила запись журнала дежурств: «Стрельцов, август 52-го. Температура в камере повышена». Спросила:
— Что там делали, какие исследования?
Шадрин ответил:
— Точно не знаю. Документы фрагментарные, многое уничтожено. Но, судя по косвенным данным, изучали влияние радиации на изолированные биологические системы. Эксперименты длительные, годами. Результаты засекречены.
Косова почувствовала тошноту. Спросила:
— На людях?
Шадрин развёл руками:
— Не могу утверждать, но подозреваю.
Косова встала, прошлась по кухне. Остановилась у окна, смотрела в темноту. Спросила, не оборачиваясь:
— Зачем вы мне это рассказываете?
Шадрин ответил:
— Потому что у вас есть материалы Ручьёва, и я прошу вас их отдать.
Косова обернулась:
— Зачем они вам?
Шадрин ответил:
— Я пишу книгу о секретных объектах СССР. Материалы Ручьёва – важная часть. Они подтверждают то, что я нашёл в архивах.
Косова покачала головой:
— Ручьёв просил хранить их, никому не отдавать.
Шадрин кивнул:
— Понимаю, но он имел в виду других людей, тех, кто хочет скрыть правду. Я хочу её раскрыть.
Косова задумалась, потом спросила:
— А если я откажу?
Шадрин ответил:
— Это ваше право, но подумайте: Ручьёв рисковал жизнью, собирая эту информацию. Он хотел, чтобы люди узнали.
Косова вернулась к столу, села, спросила:
— Где он сейчас?
Шадрин ответил:
— В Москве. Живёт тихо, не светится, сменил фамилию, боится.
Косова спросила:
— Чего?
Шадрин ответил:
— Тех, кто до сих пор контролирует объект.
Косова решила не отдавать материалы сразу. Попросила время подумать. Шадрин согласился. Оставил номер телефона гостиницы, где остановился. Сказал, что пробудет в Ашхабаде три дня.
Косова проводила его до двери, закрыла на замок. Села на кухне, перечитала письмо Ручьёва. Потом достала конверт с материалами, долго держала в руках, думала. Ручьёв доверял Шадрину, оставил ему адрес, значит, считал, что ему можно доверять. Но что, если это ловушка? Что, если Шадрин работает на тех самых людей, которых боится Ручьёв? Косова не знала, что делать.
Утром позвонила по номеру гостиницы. Попросила администратора соединить с Шадриным. Шадрин ответил сразу. Косова сказала:
— Я согласна отдать материалы, но при одном условии. Хочу поговорить с Ручьёвым лично.
Шадрин помолчал. Потом ответил:
— Это сложно. Он не хочет выходить на связь.
Косова настояла:
— Тогда нет.
Шадрин вздохнул:
— Дайте мне день, попробую связаться.
Вечером того же дня Шадрин позвонил снова. Сказал:
— Завтра в полдень приходите в гостиницу, будет телефонный разговор.
Косова согласилась.
Пришла она на следующий день ровно в двенадцать. Шадрин ждал в холле, провёл её в свой номер. На столе стоял стационарный телефон. Шадрин набрал номер, передал трубку Косовой. Несколько длинных гудков, потом щелчок. Голос Ручьёва, знакомый, но осторожный:
— Рая?
Косова ответила:
— Да, это я.
Ручьёв помолчал. Потом сказал:
— Прости, что так получилось. Я не мог остаться, слишком близко подобрался. Они предупредили.
Косова спросила:
— Кто?
Ручьёв ответил:
— Неважно. Главное, что ты жива и в безопасности. Отдай материалы Олегу. Он знает, что с ними делать.
Косова спросила:
— А ты вернёшься?
Ручьёв помолчал:
— Не знаю, может быть, когда-нибудь.
Положил трубку. Косова стояла с трубкой в руке, слушая гудки. Потом отдала трубку Шадрину. Сказала:
— Хорошо, приходите завтра вечером. Отдам всё.
На следующий день Шадрин пришёл к восьми вечера. Косова передала ему конверт. Шадрин открыл, бегло просмотрел содержимое, кивнул. Сказал:
— Это ценно, очень ценно.
Косова спросила:
— Когда выйдет книга?
Шадрин ответил:
— Не скоро. Год, может, два. Нужно проверить каждый факт, найти подтверждение. Но выйдет – обязательно.
Косова попросила:
— Когда выйдет, пришлите экземпляр.
Шадрин пообещал. Попрощался, ушёл.
Косова закрыла дверь, вернулась на кухню. Села у окна, смотрела в темноту. Чувствовала пустоту. Материалы, которые она хранила четыре года, больше не с ней. Теперь они в чужих руках. Правильно ли она поступила? Время покажет.
Прошло три месяца. Шадрин не звонил, не писал. Косова попыталась найти его через гостиницу. Ей сказали, что он выехал на следующий день после их встречи. Куда – не указал. Косова позвонила по номеру телефона, который он оставлял. Номер не отвечал. Через полгода она поняла, что больше его не увидит. Материалы исчезли вместе с ним.
Косова пыталась не думать об этом. Работа, быт, повседневные заботы заполняли время. Но иногда, особенно по вечерам, она вспоминала Ручьёва. Его упорство, его веру в то, что правда важна. Он искал ответы и нашёл их. Но ответы оказались опасными.
Косова не знала всей правды. Знала только то, что рассказал Шадрин. Исследовательская база, эксперименты, авария, продолжение работ в 70-х, глубокие уровни, куда не пускали даже комиссию. Всё это звучало как плохой фильм. Но это была реальность. Советская реальность, где секретные программы работали десятилетиями, а люди, узнавшие лишнего, исчезали без следа.
Косова думала, может, лучше было бы не знать, жить спокойно и не задавать вопросов. Но поздно. Она уже знала. И это знание было грузом, который нельзя сбросить.
Зимой 95-го года Косова вышла на пенсию. Ей было 58, здоровье пошаливало, работать стало трудно. Она ушла тихо, без торжественных проводов. В последний день зашла в архив, где проработала 30 лет. Постояла между стеллажами, провела рукой по крючкам папок. Где-то здесь, в спецфонде, до сих пор лежали документы по каналу №13. План, опись, переписка. Никто к ним не обращался после той комиссии. Никто не интересовался. Объект снова забыт.
Косова вышла из архива, закрыла дверь. Подумала, может, так и надо. Пусть лежит. Пусть забудется. Навсегда.
Весной 2001 года в Ашхабаде открылся небольшой музей истории геологоразведки Туркменистана. Частная инициатива, финансировал местный предприниматель, увлечённый краеведением. Косову пригласили на открытие как ветерана отрасли. Она пришла, посмотрела экспозицию: старые карты, образцы минералов, фотографии геологических партий 50-х–60-х годов.
В одном из залов висели портреты заслуженных работников. Косова остановилась перед стендом, посвящённым послевоенному периоду. Среди фотографий увидела знакомое лицо. Глеб Фадеевич Стрельцов. Чёрно-белый снимок, подпись под ним: «Инженер Гервак. Участник изысканий в Каракумах. 1948–1954 годы». Косова подошла ближе, всмотрелась. Высокий, худой мужчина в очках, серьёзное лицо. Тот самый человек, которого искал Ручьёв, которого упоминал Шадрин.
Косова спросила у работника музея:
— Откуда фотография?
Тот ответил:
— Из архива управления. Передали вместе с другими материалами.
Косова кивнула, ничего не сказала.
После открытия музея Косова не могла выкинуть из головы эту фотографию. Стрельцов. Человек, который работал на канале №13 с самого начала. Который, по словам Шадрина, продолжал работать там консультантом до конца 70-х. Что он видел? Что знал? Косова решила попытаться найти хоть какие-то следы.
Она вернулась в управление, попросила разрешения поработать в архиве. Ей не отказали: пенсионерка, ветеран, никакой опасности. Косова подняла личное дело Стрельцова, которое изучала ещё в 89-м. Перечитала внимательно. Обратила внимание на деталь, которую раньше пропустила. В графе «Место жительства после увольнения» указан адрес в Красноводске: улица Портовая, дом 17, квартира 4. Косова переписала адрес. Решила съездить, посмотреть. Вдруг там ещё кто-то живёт из родственников или соседи помнят.
В июне того же года Косова поехала в Красноводск. Город теперь назывался Туркменбаши. Многое изменилось за годы независимости. Нашла улицу Портовую. Старый район, двухэтажные дома, построенные ещё до войны. Дом 17 стоял на углу. Облупленная штукатурка, покосившиеся ставни. Косова поднялась на второй этаж, нашла квартиру 4. Постучала. Никто не ответил. Постучала ещё раз, громче. За дверью зашаркали шаги, открыла старая женщина лет 80-ти в платке.
Косова представилась, объяснила, что ищет информацию о человеке, который жил здесь в 50-х годах. Старуха нахмурилась:
— Зачем?
Косова сказала:
— Для музея, собираем истории о геологах.
Старуха помолчала, потом впустила.
Квартира маленькая, две комнаты, пахнет старостью и лекарствами. Старуха усадила Косову за стол, налила воды из графина. Сказала, что живёт здесь с 47-го года, помнит почти всех соседей. Стрельцова помнит тоже. Жил один, тихий, необщительный. Работал на каких-то объектах, часто уезжал на недели.
Косова спросила:
— Когда он уехал отсюда?
Старуха задумалась:
— Точно не помню, в конце 50-х, кажется. Уехал и не вернулся. Квартиру потом отдали другой семье.
Косова спросила:
— А вы не знаете, куда он уехал?
Старуха покачала головой:
— Не знаю, но помню, что перед отъездом он был странный, нервный. Несколько раз видела его ночью, стоял у окна, курил, смотрел в сторону моря, как будто чего-то ждал.
Косова спросила:
— Может, он кому-то что-то рассказывал? Соседям, знакомым?
Старуха покачала головой:
— Он ни с кем не общался. Только один раз я слышала, как он разговаривал с кем-то во дворе. Поздно вечером. Я выходила мусор выносить. Стрельцов стоял с каким-то мужчиной. Говорили тихо, но я услышала обрывки. Мужчина спрашивал что-то про работу, про какой-то объект. Стрельцов отвечал: «Не могу больше, совесть не позволяет». Мужчина сказал: «Не твоё дело, делай, что велено». Потом они разошлись. Больше я того мужчину не видела.
Косова поблагодарила старуху, оставила ей немного денег. Вышла на улицу, прошлась по набережной. Думала. Стрельцов уехал в конце 50-х. Сказал: «Совесть не позволяет». Значит, видел что-то такое, что не мог больше выносить. Эксперименты? Аварию? Косова не знала. Но чувствовала, что Стрельцов – ключевая фигура. Человек, который знал всё. Или почти всё.
Она вернулась в Ашхабад на следующий день. Попыталась найти следы Стрельцова дальше: где он жил после Красноводска, где работал. Обращалась в архивы, в пенсионный фонд. Ничего. Как будто после 50-х человек растворился. Косова оставила попытки. Поняла, что дальше не продвинется. Слишком много времени прошло. Слишком много следов стёрто.
Но одна мысль не давала покоя. Стрельцов был жив в конце 50-х. Может быть, дожил до 70-х, даже до 80-х? Что, если он где-то оставил записи, дневники, письма, воспоминания? Что, если кто-то их хранит?
Летом 2003 года в Ашхабаде начались масштабные работы по сносу старых зданий. Новый президент страны проводил политику модернизации столицы. Старые районы сносили, на их месте строили новые проспекты и мраморные дворцы. Косова наблюдала за этим с грустью. Уходила история, стирались следы прошлого.
Однажды она проезжала мимо своего старого дома, где жила в 80-х. Здание уже снесли, на месте пустырь. Косова остановилась, постояла. Вспомнила, как в этом доме хранила конверт Ручьёва, как передала его Шадрину, как потом жалела об этом. Прошло девять лет, ни от Шадрина, ни от Ручьёва вести не приходили. Книга, о которой говорил Шадрин, так и не вышла. Косова перестала ждать. Поняла, что материалы потеряны навсегда или уничтожены.
Она вернулась домой, села у окна. Думала о том, что осталось, что она знает. Канал номер 13 существует, под песками пустыни. С камерами, бочками, журналами дежурств. С глубокими уровнями, куда её не пустили. С историей, которую скрыли дважды: в 50-х и в 80-х. Что там сейчас? Стоит ли охрана? Или объект снова забыт?
Осенью 2005 года Косова случайно встретила Тахирова, того самого инженера из Министерства обороны, который руководил комиссией в 1994-м. Встретились в поликлинике, оба пришли на приём. Узнали друг друга, разговорились. Тахиров постарел, располнел, уже не служил, вышел на пенсию год назад.
Косова спросила:
— Что стало с объектом?
Тахиров усмехнулся:
— Ничего. Охрану сняли через два года, денег не было. Бочки так и лежат, никому не нужны.
Косова спросила:
— А вы туда больше не ездили?
Тахиров покачал головой:
— Зачем? Там всё мёртвое.
Косова хотела возразить: «Не всё, там глубже, есть ещё уровни», но промолчала.
Тахиров добавил:
— Знаете, я потом разговаривал с одним человеком из российского Минатома, спросил про ту программу К-4. Он сказал, что такой программы официально не существовало. Всё, что с ней связано, рассекретили в 93-м, но документы уничтожили.
Косова спросила:
— Почему уничтожили, если рассекретили?
Тахиров пожал плечами:
— Не знаю, может, там было что-то такое, что лучше не показывать.
Косова кивнула, попрощалась, вышла из поликлиники. Шла домой пешком, думала. Документы уничтожили. Материалы Ручьёва исчезли. Стрельцов пропал. Объект заброшен и забыт. Всё стёрто, как будто ничего не было.
Зимой 2007 года Косова тяжело заболела. Воспаление лёгких, осложнение. Две недели в больнице, потом долгое восстановление дома. Она лежала в постели, смотрела в потолок, думала о прожитой жизни. О работе, о людях, которых знала. О Ручьёве, который исчез. О Шадрине, который обманул или сам исчез. О Стрельцове, который знал правду и не смог с ней жить. О канале №13, который продолжает существовать где-то там, под песками. Тайну, которую никто не раскроет, потому что все, кто знал, либо мертвы, либо молчат.
Косова подумала, может, так и надо? Может, некоторые вещи лучше оставить в прошлом? Не копать, не искать, не задавать вопросов? Но потом вспомнила лицо Ручьёва, когда он передавал ей конверт на вокзале. Его уверенность, его веру в то, что правда важна. И поняла: нет, нельзя забывать. Нельзя молчать, даже если никто не слушает.
Весной 2008-го Косова почувствовала себя лучше. Вышла на прогулку впервые за три месяца. Погода была тёплая, солнечная. Косова дошла до центра города, зашла в тот музей, где видела фотографию Стрельцова. Музей работал, но посетителей почти не было. Косова прошла в зал с портретами. Фотография Стрельцова висела на месте. Косова постояла перед ней, всмотрелась в лицо. Серьёзный, замкнутый человек. Инженер, который строил тоннели и знал, что в них происходит. Который в конце не выдержал и сказал, что совесть не позволяет.
Косова подумала: «Что ты видел там, Глеб Фадеевич? Какие эксперименты? Какие ужасы? И где ты сейчас? Жив ли? Или давно покоишься в безымянной могиле?»
Косова вышла из музея. Солнце слепило глаза. Она прикрыла их рукой, постояла. Подумала: «Я больше ничего не узнаю. Всё, что можно было найти, я нашла. Всё, что можно было спросить, я спросила. Остальное навсегда останется тайной».
Косова пошла домой медленным шагом. По дороге думала о том, что когда-нибудь, может быть, кто-то другой продолжит поиск. Найдёт новые документы, новых свидетелей. Раскроет правду. Или нет. Может, канал номер 13 так и останется забытым объектом в пустыне. С бочками, которые никто не вывезет. С камерами, куда никто не войдёт. С историей, которую никто не расскажет.
Летом 2009 года Косова получила письмо. Обычный конверт без обратного адреса. Почтовый штамп – московский. Внутри одна страница, напечатанная на принтере. Текст короткий, без подписи: «Раиса Андреевна, это Борис. Я жив, живу в Подмосковье. Недавно узнал, что Олег Викторович умер три года назад. Инфаркт. Материалы, которые вы ему передали, не нашли. Возможно, он их уничтожил. Возможно, кто-то забрал после его смерти. Прошу прощения, что так получилось. Я надеялся, что книга выйдет, что люди узнают, но не вышло. Может, так лучше? Берегите себя».
Косова прочитала письмо три раза. Потом сложила, спрятала в ящик стола. Села у окна, смотрела на город. Ручьёв жив, это главное. Материалы потеряны, это тоже факт. Книга не вышла. Правда не рассказана. Косова вздохнула. Подумала: «Значит, всё зря. Все усилия, все риски. Ручьёв сбежал, Шадрин умер. Материалы исчезли. Канал остался тайной».
Косова закрыла глаза, устала. От поисков, от вопросов, от этой истории, которая тянется уже 20 лет. Пора отпустить, забыть, жить дальше. Но глубоко внутри она знала: не забудет. Никогда.
Весной 2011 года в Ашхабаде открылась выставка архивных документов, посвящённая 60-летию Геологической службы Туркменистана. Косову пригласили как ветерана. Она пришла неохотно. Здоровье уже не то, ходить тяжело. Выставка размещалась в здании Национального архива, три зала, стенды с фотографиями и документами. Косова медленно обходила экспозицию, останавливалась у знакомых лиц, вспоминала.
В третьем зале, в углу, висел небольшой стенд с документами 50-х годов. Среди бумаг Косова заметила знакомый план. Схема тоннеля. Канал номер 13. Она подошла ближе, всмотрелась. Тот самый план, который она видела в архиве 30 лет назад. Рядом висела пояснительная табличка: «Подземное сооружение для хранения стратегических материалов, построено в 1951 году, законсервировано в 1953». Никаких подробностей, никаких упоминаний программы, экспериментов, аварий. Просто сухая справка.
Косова постояла перед стендом, потом подошла к организатору выставки:
— Кто отбирал документы?
Организатор ответил:
— Комиссия из архива по согласованию с Министерством культуры.
Косова спросила:
— А почему только этот план? Были же другие документы по объекту?
Организатор пожал плечами:
— Отобрали то, что разрешили показать. Остальное осталось в спецфонде.
Косова кивнула, ничего больше не спросила.
Вышла из архива, села на скамейку у входа. Думала. Даже сейчас, через 60 лет, информацию контролируют, показывают минимум. То, что не опасно. План тоннеля без подробностей, без имён, без дат, без объяснений. Удобная версия истории. Чистая, безопасная, неполная. Косова вздохнула. Встала, пошла домой.
По дороге думала о том, сколько таких объектов разбросано по бывшему Союзу. Заброшенных, забытых, засекреченных. С историями, которые никто не расскажет. С людьми, которые исчезли и которых никто не ищет. С экспериментами, которые проводили и о которых молчат.
Летом того же года к Косовой пришла молодая женщина. Представилась как журналист независимого интернет-издания. Сказала, что пишет материал о секретных объектах советского времени. Услышала, что Косова работала в геологическом управлении. Хотела задать несколько вопросов. Косова впустила её. Усадила на кухне. Женщина достала диктофон, блокнот. Спросила:
— Знаете ли вы что-нибудь о подземных сооружениях в районе Бахардена?
Косова насторожилась:
— Откуда вы знаете про Бахарден?
Женщина ответила:
— Нашла упоминания в интернете, на форуме любителей заброшенных объектов. Кто-то писал, что там есть старый тоннель, охраняемый. Хотела узнать подробности.
Косова задумалась. Потом сказала:
— Да, там был объект. Построен в 50-х, законсервирован.
Женщина спросила:
— А что там было?
Косова ответила:
— Не знаю точно. Хранилище, вроде.
Женщина записала, спросила:
— А вы там были?
Косова кивнула:
— Была. Один раз, с комиссией, в 94-м.
Женщина оживилась:
— И что вы там видели?
Косова рассказала коротко:
— Тоннель, камеры, бочки с неизвестным содержимым, журнал дежурств.
Женщина записывала быстро, задавала уточняющие вопросы. Потом спросила:
— А вы не знаете, работает ли объект сейчас?
Косова покачала головой:
— Не знаю. Охрану сняли давно, может, заброшен окончательно.
Женщина задумалась, потом сказала:
— Я хочу туда съездить, посмотреть. Можете дать координаты?
Косова ответила:
— Не помню точно. Прошло 17 лет.
Женщина настаивала:
— Примерно, район, ориентиры.
Косова колебалась. Потом всё-таки описала: между Бахарденом и старым руслом Теджена. У подножия небольшой возвышенности.
Продолжение следует...