Дождь начался незаметно. Сначала редкие капли забарабанили по подоконнику квартиры на пятом этаже, потом полилось со стекол сплошными, тяжелыми потоками. Мария смотрела в окно, не видя ни размытого дождем сквера, ни прохожих, спешащих укрыться под зонтами. Она видела семнадцатилетнюю Лену в ярко-красном плаще, который та сама купила на сэкономленные деньги. Дочь бежала по этой же улице много лет назад, бежала от неё.
Мария овдовела рано, когда Лене едва исполнилось три года. Муж умер внезапно, от инфаркта, оставив после себя тишину в двухкомнатной квартире, фотографию в черной рамке на комоде и ощущение, что земля ушла из-под ног. Осталась работа бухгалтером в небольшой конторе и маленькая девочка с огромными, как у отца, серыми глазами, которые постоянно вопрошали: «А когда папа придет?».
Мария заполняла пустоту тотальным служением дочери. Она стала и матерью, и отцом, и стражем, и надзирателем. Всё своё время, силы, мысли она посвятила Лене. Контролировала каждый шаг дочери: что съела за завтраком, как завязала бант, с кем играла во дворе, какие оценки получила в школе.
Любила ли? Да. Безумно, до дрожи в коленях, до панического страха что-нибудь упустить, недосмотреть. Так, что сама порой задыхалась от этой любви, а Лена росла в тени матери — тихой, послушной, предпочитающей книгу шумным компаниям, всегда немного отстранённой.
И так длилось бы и дальше, но в семнадцать у Лены появился ОН.
Мария узнала о нём не от дочери. Лена стала скрытной, часто задерживалась после уроков, подолгу молча смотрела в окно, а на вопросы отзывалась односложно. Мария почуяла опасность инстинктом одинокой волчицы, охраняющей своего единственного волчонка.
Она стала следить за дочерью. Сначала просто «случайно» заходила в школу под предлогом узнать про дополнительные занятия, внимательно оглядывая коридоры. Потом стала встречать Лену после последнего урока, говоря, что в районе орудует банда подростков и вообще темнеет рано. Дочь морщилась, краснела под испытующими взглядами одноклассников, но подчинялась.
А потом Мария увидела его. Увидела их вместе у ворот школы.
Он стоял, прислонившись к забору, отделявшему школьный двор от улицы. Высокий, худощавый, но с широкими плечами, в чёрной куртке-косухе нараспашку, хотя был уже ноябрь и дул промозглый ветер. Волосы тёмные, непослушные, падали на глаза. Курил, швыряя окурки под ноги небрежным, отработанным жестом. И на его лице — не мальчишеском, уже почти мужском, с резковатыми скулами и твердым подбородком — было написано всё, чего боялась Мария: дерзость, вызывающая беззаботность, какая-то внутренняя свобода, граничащая с хулиганством. Он не был похож на прилежных, аккуратно стриженных мальчиков из их добропорядочных семей, готовившихся стать программистами или юристами. Он был из другого мира — мира громких мотоциклов, подворотен и нарочитой грубоватости.
Лена вышла из школы, увидела его, и на её всегда сдержанном лице расцвела такая яркая улыбка, что у Марии защемило под ложечкой. Дочь подошла, и он, небрежно кивнув, взял её не за руку, а под локоть, властно, почти по-хозяйски, и они пошли, быстро скрывшись за углом. Мария, стоявшая в тени ларька «Союзпечать», сжала свою сумку так, что костяшки пальцев побелели.
Вечером был первый серьёзный, тяжелый разговор на кухне, за столом, покрытым клеёнкой с цветочками.
— Кто это был? — спросила Мария, отодвигая тарелку с остывшим борщом.
— Одноклассник, — ответила Лена, уткнувшись взглядом в солонку.
— Он курит, я видела.
— Он бросает.
— Он тебя за локоть держал, как вещь какую-то.
Лена молчала, водя пальцем по цветочками на клеенке.
— Ты с ним встречаешься?
Тишина висела густая, как кисель. Потом, еле слышно:
— Да. Мы вместе.
Мария взорвалась. Голос её, сначала сдавленный, сорвался на крик. Она говорила о будущем, об институте, о том, что такие парни не дают учиться, попадают в плохие истории, садятся, спиваются. Что у них нет перспектив. Что он испортит ей жизнь, отнимет будущее. Лена сидела, сгорбившись, сжавшись в комок, и плакала беззвучно, но твердила, глотая слёзы:
— Ты его не знаешь, мама. Он не такой. Он умный, он читает… Он меня понимает.
Но Мария не хотела ничего понимать. Её мир, выстроенный с таким титаническим трудом за четырнадцать лет одинокого родительства, мир, где было только двое — она и её девочка, — давал трещины. Чужой, пахнущий табаком и ветром парень врывался в эту крепость и уводил её принцессу в темноту. Этого нельзя было допустить ни за что.
Она усилила контроль до состояния осады. Телефон Лены проверялся теперь ежевечерне, журнал звонков и СМС переписывался в отдельную тетрадку. Маршрут «школа-дом» строго отслеживался. Мария научилась дежурить у школы так, чтобы не попадаться на глаза, пряталась за углами, в подъездах, шла за ними следом на почтительном расстоянии, сердце её колотилось как у загнанного зверя. Однажды, в субботу, они зашли в маленький сквер у дома культуры. Сели на дальнюю лавочку, он что-то говорил, а Лена смеялась, запрокинув голову, — смеялась так весело, как никогда не смеялась дома. Мария не выдержала. Она вышла из-за голых, мокрых кустов сирени и резко подошла к ним.
— Лена, домой сию же минуту! — в её голосе звучал металл.
Парень вскочил, заслонив собой Лену. Его глаза, серо-зелёные, вспыхнули холодным, дерзким огнём.
— Вы чего кричите? — голос у него был низкий, хрипловатый.
— Я забираю свою дочь. И чтобы я тебя больше не видела рядом с ней. Понял?
— Может, хватит на неё орать при всех? Она же не маленькая.
— Она еще ребёнок! А ты грязь, от которой я её отчищу. Понял? Отстань!
Она схватила Лену за руку выше локтя и потащила за собой. Дочь не сопротивлялась, шла, спотыкаясь, лицо её было залито слезами и краской стыда. Дома она вырвала руку, бросила в прихожей красный плащ и, хлопнув дверью в свою комнату, заперлась. Впервые за многие годы Мария услышала не тихие всхлипы, а глухие, отчаянные рыдания, полные не просто обиды, а настоящей, взрослой ярости. И ей стало страшно. Но не за дочь, а за свой контроль, который давал трещину.
Одного давления на Лену было мало. Нужно было перекрыть кислород с другой стороны. Мария, расспросив мамочек в школе, выяснила, где живёт парень. Его звали Дима. Жил он в старом районе, в пятиэтажной хрущёвке с облупившейся краской. Его мать, Людмила Степановна, оказалась усталой женщиной работающей на заводе и заботящейся еще и о младшем сыне. Отца, как выяснилось, не было.
Мария пришла к ним вечером, без предупреждения. Открыла ей сама Людмила Степановна, в поношенном халате.
— Вам чего? — устало спросила женщина.
— Мне поговорить о вашем сыне. О Дмитрии. И о моей дочери.
— Что, нахулиганил опять? — в глазах мелькнуло привычное раздражение.
— Он крутит роман с моей дочерью. Это нужно прекратить.
Людмила Степановна впустила её в тесную, заставленную старой мебелью комнату. Дима сидел за столом, что-то чертя в тетради. Увидев Марию, он медленно поднялся, лицо его стало каменным.
Разговор быстро перерос в скандал. Мария, теряя остатки самообладания, говорила громко, размашисто тыча пальцем в сторону парня:
— Хулиган без будущего! Вы что, не понимаете, что он моей Лене жизнь сломает? Она в мединститут готовится, а он что? ПТУ потянет?
Она обвиняла Людмилу Степановну в плохом воспитании, кричала, что не позволит своей умнице и красавице, связываться с отбросами общества.
Людмила Степановна сначала пыталась что-то вставить, защитить сына:
— Он учится, на вечернем… Он не плохой...
Но под напором истеричной, хорошо одетой женщины с презрительными интонациями, она сдалась. Её собственные комплексы, усталость от жизни и, главное, страх, что этот шумный скандал принесёт ещё больше проблем и в её семью, перевесили. Она повернулась к сыну, и голос её стал виновато-сдавленным:
— Дима, ты слышишь? Оставь ты эту девочку в покое. Нам своих проблем хватает. Не связывайся с ней.
Дима смотрел то на свою мать, сгорбленную и побеждённую, то на Марию, торжествующую и чужую. Он ничего не сказал. Просто молча взял куртку и вышел из квартиры, хлопнув дверью. А Мария, оставив на столе листок с номером своего рабочего телефона, ушла, чувствуя себя не матерью, а полководцем, выигравшим решающую битву.
Напряжение в их квартире достигло пика. Лена почти не разговаривала с матерью, ходила как тень, глаза были постоянно опухшими от слёз. Мария видела это, сердце её ныло, но она убеждала себя: это ради блага дочери. Больно сейчас, зато будет счастлива потом.
Через неделю Лена, вернувшись из школы, сказала ровным, безжизненным голосом, глядя в пол:
— Всё. Мы расстались с Димой. Ты довольна?
Она не стала рассказывать подробностей. Мария узнала их позже, урывками. Оказалось, что Дима под давлением матери, которая боялась, что «эта сумасшедшая баба» доведёт дело до милиции или чего похуже, сам подошёл к Лене у школы и сказал:
— Всё, Ленка, завязываем. Скажи спасибо свой истеричной матери. Будь счастлива.
И ушёл, не оглядываясь. А Лена стояла там, под холодным осенним дождём, смотрела ему вслед, пока не промокла насквозь.
С тех пор что-то в Лене сломалось окончательно. Она поступила в медицинский, как и хотела Мария. Училась ровно, домой приходила, закрывалась в комнате. Про парней не было и речи. На вопросы Марии: «Может, познакомишься с кем? У тебя в группе, наверное, хорошие ребята…», — она только мотала головой и уходила.
Её улыбка, та самая, яркая, что видела Мария в сквере, больше не появлялась. Лена стала взрослой, серьёзной, замкнутой женщиной слишком рано.
А Мария, видя это, упорно твердила себе, что это просто характер такой, что она сосредоточена на учёбе, что всё наладится, когда появится «достойный» человек.
Годы текли медленно и однообразно. Лена окончила институт, начала работать терапевтом в поликлинике. Денег было немного, работа выматывающая. Она всё так же жила с матерью. Разговоры между ними были функциональными: «Купи хлеба», «Заплати за квартиру». Никаких доверительных бесед, никаких совместных планов. Иногда Мария ловила на себе взгляд дочери — пустой, отстранённый, будто смотрящий сквозь неё. И в глубине этого взгляда таилось что-то тяжёлое.
Однажды, лет через десять после той истории, Мария, сидя в очереди в сберкассе, услышала разговор двух женщин своего возраста. Они говорили о детях.
— А помнишь Димку, того, хулигана, что на мотоцикле носился? — сказала одна.
— Ну как же, — отозвалась вторая. — Такой отчаянный был.
— Так вот, представляешь, инженером стал на заводе. Женился, ребёнок родился. Квартиру купил в новом районе. А мать свою, Людмилу, к себе забрал, она теперь с внучкой нянчится. Кто бы мог подумать…
Мария замерла, будто её окатили ледяной водой, в ушах зазвенело. Она встала и вышла из очереди, не дождавшись своей операции. Весь день ходила как в тумане. «Инженер. Семья. Забрал мать».
Каждое слово било по совести тяжелым молотом. А её Лена… Её Лена возвращалась с работы поздно, бледная, уставшая, и молча шла к себе, отвечая на вопросы односложно. Ей уже было за тридцать. Ни мужа, ни детей, ни даже намёка на роман. Только работа и четыре стены её комнаты.
Вечером Мария, не выдержав, попыталась заговорить, голос её дрожал:
— Лена… а ты… ты никогда не вспоминала… о том парне? О Диме?
Лена медленно подняла на неё глаза. В них не было ни удивления, ни боли. Только холодная, выверенная годами тишина.
— Вспоминала. Каждый день первые пять лет. Потом реже. А теперь просто помню.
— Я… я слышала, он… хорошо устроился. Семья у него.
— Я знаю, мама! — отрезала Лена. — Пойду карты заполнять.
И ушла, закрыв дверь. Мария осталась сидеть на кухне, и впервые за многие годы по её щекам потекли тихие, горькие слёзы стыда и осознания. Но было поздно. Мост между ними был не просто сожжён — он был разобран по частям, и части эти ушли глубоко под воду.
Ещё два года прошли в этом немом, тяжёлом сосуществовании. Пока однажды ранней весной с Марией не случилось чудо. Или наваждение.
Она возвращалась из магазина, несла тяжелый пакет. На скользком, подтаявшем тротуаре её нога подвернулась, она пошатнулась, и пакет порвался, рассыпая банки и овощи по грязному снегу. Рядом оказался мужчина. Лет шестидесяти, не больше. Подтянутый, в добротном, но не новом пальто, с умным, спокойным лицом.
— Давайте я вам помогу, — сказал он негромко, без пафоса.
Он помог собрать покупки, донёс пакет до её подъезда. Разговорились. Его звали Виктор Павлович. Оказался вдовцом, бывшим преподавателем истории в университете, сейчас на пенсии. Он говорил спокойно, с юмором, и в его глазах была та самая глубина и понимание, которых Мария, сама того не осознавая, жаждала всю свою одинокую жизнь. Они постояли у подъезда ещё с полчаса, а на прощание он попросил разрешения проводить её в другой раз, просто погулять. Мария, смущаясь как девчонка, кивнула.
Ей было пятьдесят восемь. Она думала, что все её чувства давно превратились в прах, похороненный под грудой ежедневных забот, тревог и несбывшихся надежд за дочь. Но оказалось, нет. Оказалось, что сердце может забиться снова — трепетно, робко, но уверенно. Виктор Павлович был внимательным, тактичным, интересным собеседником. Он не пытался ворваться в её жизнь бульдозером, он стучался тихо, уважая её пространство и её прошлое. Через месяц знакомства Мария, краснея и запинаясь, пригласила его на чай домой. Она сказала об этом Лене накануне, приготовившись к скандалу или ледяному молчанию.
Лена выслушала, поставив чашку на стол с сухим стуком.
— Ты с ума сошла в свои годы? — спросила она без эмоций. — Или климакс так влияет?
— Лена! Он хороший человек…
— Знакомо. Очень знакомо, — Лена усмехнулась, но это была невесёлая, кривая усмешка. — Ну что ж, приводи своего «хорошего человека». Будет интересно посмотреть.
Виктор Павлович пришёл, принёс торт и букет скромных тюльпанов. Вёл себя безупречно. Разговаривал с Леной уважительно, не по-панибратски, интересовался её работой, говорил о книгах, о кино. Лена первое время была холодна, отвечала односложно, но потом, казалось, немного оттаяла. Как-то раз они даже заспорили о каком-то историческом фильме, и спор был живым, почти что без подтекстов. Мария, наблюдая за этим из кухни, где накрывала на стол, почувствовала прилив слабой, но такой желанной надежды. Может, и правда всё наладится? Может, этот добрый, умный человек сможет стать тем мостом, который их с дочерью если не соединит, то хотя бы сблизит?
Виктор стал бывать у них часто. Иногда они втроём смотрели фильмы, иногда он приходил, когда Лена была на дежурстве, и они с Марией пили чай на кухне, разговаривали по душам. Он стал для неё опорой, тихой гаванью. Она снова стала улыбаться, стала покупать себе не только практичные, но и красивые вещи, стала интересоваться выставками, о которых он рассказывал. Жизнь обрела новые краски.
Как-то раз, гуляя в парке, Виктор взял её за руку и сказал:
— Маша, ты знаешь… мы уже в солидном возрасте, но я был бы очень счастлив, если бы ты согласилась стать моей женой. Официально. Чтобы быть рядом, заботиться друг о друге.
Мария расплакалась, прямо там, на аллее. Она сказала «да». Они начали строить планы. Может, съехаться? Его квартира была больше. Или продать обе и купить одну общую, с кабинетом для него и светлой комнатой для возможных внуков (о, как она мечтала о внуках!).
Лена отнеслась к новости с подчёркнутым равнодушием.
— Твоя жизнь, — пожала она плечами. — Делай что хочешь.
Но в последнее время она стала общаться с Виктором почти что тепло. Спрашивала его совета по поводу книг, могла поделиться каким-то случаем из поликлиники. Мария ловила себя на мысли, что, возможно, Лена наконец-то принимает его, что лёд тронулся. Эта мысль грела её даже сильнее, чем собственное счастье.
Роковой день был обычным.
Суббота. Мария договорилась с Виктором, что они поедут смотреть ту самую потенциальную общую квартиру в новостройке. Виктор должен был подойти к трём. Но утром агент позвонил и перенёс просмотр на час раньше. Мария попыталась дозвониться Виктору, но его телефон был вне зоны доступа. «Наверное, в метро уже едет», — подумала она. Решила зайти к нему по дороге, они жили недалеко. Подошла к его дому, позвонила в домофон — никто не ответил. «Странно», — мелькнуло у неё в голове. Она зашла в подъезд, на всякий случай проверила почтовый ящик — пусто. И тут её осенило: а вдруг он уже пошёл к ней? Они могли разминуться.
Она вернулась к себе домой. Было без десяти три. В квартире стояла тишина. Мария сняла пальто, собиралась перезвонить агенту, как услышала сдержанный смех из-за двери комнаты Лены. Ее смех и мужской голос в ответ. Голос Виктора.
Кровь отхлынула от лица, потом прилила обратно горячей волной. Ноги стали ватными. Она подошла к двери. Она была приоткрыта совсем чуть-чуть. Сквозь щель она увидела… Увидела упавшее на пол покрывало, увидела голые ноги дочери, переплетённые с мужскими ногами в дорогих носках, которые Маша сама ему вчера подарила. Увидела, как рука Виктора лежит на бедре Лены, в привычном, ласковом жесте, каким он гладил её, Марию.
Мир рухнул. Не с грохотом, а с тихим, леденящим душу хрустом, как ломается тонкий лёд под ногой. Мария не закричала, она просто толкнула дверь.
Они резко оторвались друг от друга. Виктор побледнел как полотно, схватился за разбросанную одежду, пытаясь прикрыться.
Лена же… Лена не стала торопиться. Она медленно приподнялась, опираясь на локоть, и смотрела на мать не со страхом или стыдом, а с холодным, беспощадным удовлетворением. На её губах играла кривая, невесёлая усмешка.
— Мама, — сказала она тихо, чётко выговаривая слова. — Ты рано вернулась. Мы не успели.
Виктор, бормоча что-то невнятное: «Маша, я… это не то, что ты думаешь… это ужасная ошибка…», — натягивал брюки, не попадая ногами в штанины, и, наконец, выскочил из комнаты, пробежал по коридору и выбежал в подъезд, хлопнув входной дверью. Звук этого хлопка отозвался в тишине квартиры пустым эхом.
Мария стояла на пороге, не в силах пошевелиться. Она смотрела на дочь. Лена неспешно, с какой-то театральной грацией, надела халат, завязала пояс и подошла к окну, глядя вслед сбежавшему мужчине.
— Зачем? — выдохнула Мария, и голос её был похож на скрип ржавой петли.
— Зачем? — Лена обернулась. В её глазах горел холодный огонь, что тлел там годами.
— Ты серьёзно спрашиваешь? Ты разрушила мою жизнь, мама. Ты вырвала из неё единственного человека, которого я по-настоящему любила. Ты сделала меня пустой, замкнутой, неспособной никому доверять. Ты годами твердила, что лучше быть одной, чем с «неподходящим человеком». Ну что ж, я послушалась. Я одна. А ты решила, что тебе можно? Что в твои годы можно найти счастье? Нет, нельзя! Ты отняла моё счастье, я отнимаю твоё. Мы квиты. И теперь ты знаешь, каково это. Когда тебя предают те, кому ты верила. Когда рушится любовь и надежда.
Мария опустилась на пол, прямо у порога. Она не плакала. Она сидела, обхватив руками колени, и смотрела в одну точку на линолеуме в коридоре.
Лена прошла мимо матери на кухню. Мария слышала, как она наливает воду в чайник, включает его. Обыденные звуки в мире, который перестал существовать.
С тех пор прошло полгода. Они живут вместе, в одной квартире. Две одинокие женщины. Разговаривают только о быте: «Счёт за электричество пришёл», «Молоко скисло».
Иногда, по ночам, Мария слышит, как дочь тихо плачет за стенкой. Или это ей кажется? Или это она сама плачет ночами, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не было слышно?
Виктор Павлович пытался звонить один раз. Мария взяла трубку, услышала его голос:
— Маша, давай поговорим, я могу всё объяснить…
Она молча положила трубку. Объяснять было нечего.
Она иногда смотрит на дочь и видит не взрослую женщину, а ту самую девочку в красном плаще, стоящую под холодным дождём. Только теперь Мария стоит рядом с ней. Они обе промокли насквозь. И дождь, похоже, никогда не кончится. Они обречены доживать свой век вместе, в своей тихой, чистой, вымершей квартире, связанные цепями взаимного разрушения и удушающей любви.