— Посмотрите на его костюм, ваша честь! На эти ботинки посмотрите! Они же стоят как моя пенсия за целый год. А родной отец, между прочим, третий месяц на одних макаронах сидит. Совесть есть у него? Или вместе с деньгами испарилась?
Валерий вздохнул, потом пошарил в кармане потертого пиджака, доставая мятную таблетку. В зале суда пахло пылью, старой бумагой и его дешевым одеколоном «Шипр», который он не сменил даже спустя двадцать пять лет.
Я сидела на жесткой скамье, положив руки на колени. Спина прямая, взгляд — в одну точку. На моих коленях лежала обычная синяя папка на завязках. Не кожаный портфель, как у юриста бывшего мужа, и не модная сумка, а простой пластик за сто рублей из магазина у дома.
Но именно этот пластик сейчас жег мне руки.
— Истец, успокойтесь, — устало произнесла судья, женщина лет сорока с тугим пучком на затылке. — Мы рассматриваем дело о взыскании алиментов на содержание нетрудоспособного родителя. Эмоции здесь лишние.
Сын, которого он не помнил
Мой сын, Андрей, стоял за трибуной бледный как полотно. Ему тридцать лет. Он главный инженер в крупной строительной компании, умница, трудяга. Он привык отвечать за сложные проекты, привык к ответственности. Но к такому жизнь его не готовила.
— Я не отказываюсь помогать, — голос сына дрогнул, и мне захотелось подойти и закрыть его собой, как в детстве. — Но я этого человека вижу второй раз в жизни. Первый был неделю назад, когда мне пришло уведомление. Где он был двадцать лет назад?
Валерий тут же вскинулся, словно ждал этой реплики.
— Где я был?! Я работал! Я здоровье оставил на северах, чтобы у тебя всё было!
Он перевел дыхание и ткнул в меня узловатым пальцем:
— А твоя мать... Она запрещала нам видеться. Она настроила тебя против меня! Я письма писал, посылки слал, а она всё выбрасывала!
Я медленно перевела взгляд на бывшего мужа. Он сдал. Лицо обрюзгло, под глазами мешки — не столько от тяжелой работы, сколько от бурной молодости.
Но наглость осталась прежней. Той самой, с которой он в девяносто девятом году выносил из нашей квартиры телевизор, пока я была на работе.
— У вас есть подтверждения, что вы участвовали в воспитании ребенка? — спросила судья, перебирая бумаги.
— Конечно! — Валерий вытащил из кармана мятую фотографию. — Вот! Это мы в парке Горького, Андрюше тут четыре года. Я его на шее носил! Я ему мороженое покупал! А потом меня... обстоятельства вынудили уехать. Но я переживал! Я, может, каждую ночь в подушку думал о нём!
Судья посмотрела на снимок, потом на Андрея.
Закон суров: статья 87 Семейного кодекса гласит, что трудоспособные совершеннолетние дети обязаны содержать своих нетрудоспособных, нуждающихся в помощи родителей.
И неважно, любил ли папа сына. Главное — биологическое отцовство установлено, денег у папы ниже прожиточного минимума (а он у Валерия, конечно, минимальный), возраст пенсионный.
Со стороны закона, мой сын попал.
Цена «морали»
— Ваша честь, — вступил представитель Валерия, молодой и юркий. — Мой доверитель находится в трудном финансовом положении. Пенсия восемнадцать тысяч рублей. Коммунальные услуги, продукты... А ответчик имеет доход, позволяющий безболезненно выделять отцу пятьдесят тысяч ежемесячно. Это вопрос не только закона, но и морали.
«Морали», — эхом отозвалось у меня в голове.
Я вспомнила зиму двухтысячного года. Андрею пять лет. У него жар под сорок, а у меня в кошельке — мелочь на проезд и полпачки крупы. Я звонила Валере. Я просила хотя бы немного денег на лекарства.
— Сама родила, сама и разбирайся, — ответил он тогда и отключился.
А теперь он говорит о морали.
Андрей молчал. Он смотрел на отца с брезгливостью и растерянностью. Он уже подсчитывал в уме, что проще заплатить, чем ходить по инстанциям. Пятьдесят тысяч для него — не катастрофа. Но дело было не в деньгах.
Дело было в чувстве справедливости, которое сейчас на наших глазах топтали грязными ботинками посреди зала.
Если вы хоть раз сталкивались с такой ситуацией, когда наглость побеждает порядочность, вы поймете, что творилось у меня внутри. Казалось, воздух стал плотным и горячим.
— У ответчика есть вопросы к истцу? — спросила судья, поглядывая на часы. Дело казалось ей ясным.
— Нет, — глухо ответил Андрей. — Если правила требуют... я буду платить.
Валерий победно ухмыльнулся. В его глазах уже светились новые варианты: хороший ужин, новая куртка, может быть, даже поездка в санаторий.
Он уже праздновал победу. Он был уверен, что мы — интеллигентные, мягкие люди, которые побоятся шума.
Он не учел одного.
Я больше не та растерянная девочка, которая умоляла его не уходить. Я женщина, которая двадцать пять лет решала все проблемы сама. И я умею хранить документы.
Козырь из девяностых
Я встала.
— Ваша честь, у меня есть дополнение к материалам дела.
Судья недовольно подняла глаза.
— Вы 3-е лицо? Мать ответчика?
— Да. Ольга Николаевна Скворцова. И я прошу приобщить к делу один документ.
Валерий хмыкнул, откидываясь на спинку стула:
— Что, старые открытки принесла? Или чеки за ползунки? Срок давности прошел, Оленька. Поздно спорить.
Я молча прошла к столу. Мои шаги звучали неожиданно громко. Развязала тесемки синей папки. Достала единственный лист бумаги. Он был старый, пожелтевший по краям, с выцветшей, но всё еще читаемой синей печатью.
Бумага была хрупкой, как осенний лист, но для меня она весила больше, чем бетонная плита.
— Ваша честь (мой голос прозвучал твердо), прошу ознакомиться. Это справка от приставов, датированная пятнадцатым октября 2003 года.
Судья поправила очки и поднесла листок ближе к свету лампы. В зале повисла тишина — такая густая, что было слышно, как гудит старый компьютер секретаря.
— Что это? — нервно спросил представитель мужа, вытягивая шею.
— Это постановление об объявлении в федеральный розыск гражданина Скворцова В.П., — спокойно прочитала судья. — Причина: уклонение от уплаты алиментов. А также справка о наличии задолженности за шесть лет. Сумма долга на момент совершеннолетия ребенка не была погашена.
Валерий закашлялся. Его лицо пошло пятнами.
— Это... это ошибка! — закричал он, вскакивая. — Я тогда потерял паспорт! Я не скрывался, я просто жил у друга в деревне! Я был нездоров!
Закон бумеранга
Судья посмотрела на него поверх очков уже без всякого сочувствия.
— В розыске, — веско повторила она. — Вы не просто не платили. Вы бегали от приставов. Прятались. Меняли адреса.
Я смотрела на бывшего мужа и видела, как с него слетает маска несчастного пенсионера. Теперь передо мной снова был тот самый Валера из девяностых. Злой, изворотливый, уверенный, что ему все должны.
— И что?! — голос его сорвался на визг. — Это было сто лет назад! Сейчас-то у меня пенсия копейки! Сын богатый, пусть платит! По закону положено!
— По закону, — жестко перебила судья.
Дети освобождаются от уплаты алиментов родителям, которые уклонялись от выполнения своих обязанностей.
Она сделала паузу, давая словам упасть весомо.
— Злостное уклонение — это основание для отказа.
Валерий открыл рот, потом закрыл. Посмотрел на своего юриста. Тот лишь развел руками и начал торопливо собирать бумаги в папку. Он понимал: ловить тут больше нечего.
Справка с синей печатью, которую я хранила двадцать два года между документами на квартиру и школьным аттестатом сына, перевесила все его жалобные речи.
— В иске отказать, — резюмировала судья. — Заседание окончено.
Мы вышли на крыльцо. Ветер швырнул в лицо горсть колючей снежной крупы, но мне впервые за последние недели стало тепло.
Валерий вылетел из здания суда через минуту. Он уже не сутулился, изображая немощь. Проходя мимо нас, он остановился. В его глазах была такая злость, что Андрей невольно сделал шаг вперед, заслоняя меня.
— Гордые, да? — прошипел отец. — Ну ничего. Жизнь вас еще накажет, Олька. Чтоб вы подавились своими деньгами!
Он выругался и быстро пошагал к остановке. Спина у него была прямая, походка бодрая. Куда только делся недуг, о котором он пел в зале суда.
Андрей долго смотрел ему вслед. Потом повернулся ко мне.
Самый важный архив
— Мам... — он выдохнул, и облачко пара растворилось в воздухе. — Ты почему мне раньше не показывала эту справку? Я же уже юристов нанял, мы защиту готовили... Я думал, придется платить.
Я улыбнулась и поправила ему шарф — привычка, от которой невозможно избавиться, даже когда твоему ребенку тридцать.
— Потому что я знала твоего отца, Андрюша. Если бы мы показали это сразу, он бы придумал новую ложь. Принес бы какие-нибудь липовые квитанции, нашел бы свидетелей. Его надо было ловить в моменте. Когда он расслабился и поверил в свою победу.
Сын склонил голову, глядя на меня с каким-то новым уважением.
— Ты у меня сильная женщина, мам. Двадцать лет хранить бумажку...
— Не бумажку, сынок. Я хранила твою свободу.
Мы пошли к машине. Я знала, что сегодня вечером мы купим торт, заварим крепкий чай и будем просто молчать, слушая тишину, в которой больше нет тревоги.
А вам, дорогие мои, я хочу дать совет.
Если вы когда-нибудь расходились «плохо», если вам пришлось выбивать помощь с боем или вы вовсе махнули рукой — не выбрасывайте бумаги. Ни одной квитанции, ни одного постановления.
Сложите их в отдельную папку. Пусть лежат. Они не просят еды. Но однажды, лет через двадцать, когда на пороге вашего успешного ребенка появится «несчастный родственник» с требованием оплаты за свое биологическое участие, эта папка станет вашим щитом.
Валерий сегодня кричал про стакан воды, который сын обязан подать ему в старости. Красиво нарисовано. Вот только он забыл одну простую истину.
Чтобы тебе подали стакан воды, нельзя двадцать лет назад разбивать кувшин.
Вопрос к вам: Как считаете, правильно я сделала, что приберегла этот козырь до суда? Или всё-таки нужно прощать старые обиды ради старости? Может, у кого-то была похожая история с документами?
Подписывайтесь, у меня в запасе еще много историй, от которых становится теплее на душе и неуютнее обидчикам.