Дверь квартиры распахнулась с таким грохотом, что Вера Николаевна вздрогнула и уронила чашку с чаем. Керамические осколки разлетелись по линолеуму, но она даже не взглянула на них — вся её душа ушла в пятки при виде дочери.
Лена стояла на пороге, прижимая к груди трёхлетнюю Дашу. Левый глаз у неё заплыл, верхняя губа рассечена, а на шее — отчётливые следы пальцев. Синяки. Свежие, фиолетовые.
— Мама... — прошептала Лена и зашаталась.
Вера Николаевна подхватила внучку, усадила дочь на диван и метнулась за аптечкой. Руки тряслись так, что она никак не могла открыть флакон с перекисью.
— Кто? — выдавила она сквозь зубы. — Кто это сделал?
Лена отвернулась к стене. Даша начала всхлипывать.
— Лена, отвечай мне! Это Макс?
Дочь кивнула, и слёзы потекли по её избитому лицу. Вера Николаевна почувствовала, как внутри всё закипает. Она знала. Знала, что этот брак — ошибка. Говорила, когда Лена в двадцать два года влюбилась в тридцатипятилетнего Максима Петровича Соколова — успешного, как он сам себя называл, предпринимателя.
— Мам, не надо никуда звонить, — быстро заговорила Лена, перехватив её взгляд на телефон. — Он обещал, что больше не будет. Просто я не так сказала, он понервничал на работе, и...
— Замолчи! — Вера Николаевна никогда не повышала голос на дочь, но сейчас не сдержалась. — Ты слышишь, что несёшь? Он тебя избил! При ребёнке!
— Даша спала...
— Неправда! — внезапно выкрикнула девочка. — Не спала! Папа кричал, а мама плакала, а потом бух-бух, и мама упала!
Вера Николаевна сжала кулаки. Она обрабатывала раны дочери, когда снова распахнулась дверь. На этот раз вошёл Максим. Высокий, широкоплечий, в дорогом костюме. Красивый, если бы не этот холодный, презрительный взгляд.
— Вот ты где, — сказал он спокойно, глядя на Лену. — Собирайся, поехали домой.
— Никуда она не поедет, — Вера Николаевна встала между зятем и дочерью.
Максим усмехнулся. Это усмешка была хуже любого оскорбления.
— А ты, старая, вообще помолчи. Это не твоё дело.
— Не моё? — голос Веры Николаевны дрожал. — Ты мою дочь изуродовал, при моей внучке, и это не моё дело?
— Твоей дочери, — процедил он, — я объясняю, как себя вести. Она моя жена. А ты тут вообще кто? Пенсионерка на двадцати тысячах. Без меня вы обе с голоду подохнете.
— Максим, пожалуйста... — пробормотала Лена.
— Молчи, я не с тобой разговариваю. — Он сделал шаг к Вере Николаевне. — Ну и что ты сделаешь, старая? В полицию побежишь? — Он рассмеялся. — Да участковый ничего не сделает. Одно мое слово нужным людям — и его с работы выгонят. Да и вообще, жена на мужа пожаловалась — семейная ссора, разберутся сами. Так что не рыпайся.
Вера Николаевна смотрела на него и понимала: он абсолютно уверен в своей безнаказанности. Он действительно думает, что шестидесятидвухлетняя женщина ничего не сможет ему сделать.
— Лена, — тихо сказала она, не сводя глаз с Максима. — Бери Дашу и иди в мою комнату. Закройся там.
— Мам...
— Иди!
Лена, всхлипывая, взяла дочь на руки и скрылась за дверью. Максим проводил их насмешливым взглядом.
— Ну что, бабуля, хочешь мне мораль почитать? Или...
Он не успел договорить. Вера Николаевна схватила со стола тяжёлую чугунную сковороду — ту самую, бабушкину, которой лет пятьдесят — и со всего размаху ударила Максима по голове.
Он рухнул как подкошенный, осел на колени. Из рассечённой брови потекла кровь.
— Ты... — прохрипел он. — Да я тебя...
Второй удар пришёлся по плечу. Максим завыл и попытался подняться, но Вера Николаевна, словно в трансе, продолжала бить. По спине, по рукам, по рёбрам. Сорок лет она проработала санитаркой в больнице, таскала на себе больных, переворачивала лежачих — силы у неё было не занимать.
— Моя дочь! — выдыхала она с каждым ударом. — Моя! Внучка! Моя!
Максим закрылся руками, скукожился на полу, уже не пытаясь дать отпор. Только когда Вера Николаевна остановилась, тяжело дыша, он поднял голову. Лицо его было в крови и синяках.
— Ты подписала себе приговор, старая сука, — прошипел он. — Я тебя упеку. За нападение, за побои. Тебя в тюрьму посадят.
— Могли бы посадить, — кивнула Вера Николаевна. — Только я успею позвонить кое-кому.
Она достала телефон и набрала номер. Максим приподнялся, прислушиваясь.
— Алло, Надежда Сергеевна? Это Вера Николаевна Рыбакова. Помните меня? Я в реанимации работала, когда вашего сына после аварии привезли... У него все хорошо, значит? Очень рада. Слушайте, у меня тут ситуация. Мою дочь муж избил. Очень сильно. Ребёнок видел. Могли бы вы помочь? Вы же следователь в прокуратуре... Спасибо. Жду.
Максим побледнел.
— Это блеф, — пробормотал он.
— Думаешь? — Вера Николаевна села в кресло, не выпуская из рук сковороду. — Надежда Сергеевна очень благодарная женщина. Я с её сыном три месяца возилась, когда он в коме лежал. Разговаривала с ним, переворачивала, следила, чтобы пролежней не было. Врачи уже опускали руки, а я не отступила. И он очнулся. Выжил. Сейчас женат, детей двое. Так что да, Максим Петрович, она мне поможет.
— Я же... я же просто... — он вдруг испуганно заговорил другим тоном. — Ну, понервничал. Бывает у всех. Я больше не буду, честное слово.
— Поздно.
— Я денег дам! Сколько хочешь! Машину тебе куплю!
Вера Николаевна молчала.
— Вы не понимаете! — голос Максима сорвался на визг. — У меня бизнес, репутация! Если я по статье пойду, я всё потеряю! Контракты сорвутся! Партнёры отвернутся!
— Надо было думать раньше.
— Старая дура! Ты сама сейчас нарушила закон! Я в крови, у меня, может, сотрясение! Я тебя засужу!
Вера Николаевна усмехнулась.
— Засудишь. Только вот как ты объяснишь, что шестьдесятидвухлетняя женщина сковородкой здорового мужика избила? Я скажу — самооборона. Ты ворвался в мою квартиру, угрожал мне и дочери. Я испугалась за жизнь. И Даша подтвердит, как папа маму бил. Трёхлетний ребёнок, между прочим, врать не станет.
Максим затих. Он сидел на полу, прижимая к голове окровавленную руку, и осознание происходящего медленно доходило до него.
Через двадцать минут приехала полиция. Вместе с участковым приехала та самая Надежда Сергеевна — статная женщина лет пятидесяти с жёстким взглядом. Максим попытался что-то объяснять, размахивал руками, кричал про нападение, но следователь холодно оборвала его:
— Гражданин Соколов, против вас заявление о побоях, нанесённых супруге. Статья 116 УК РФ. Плюс угроза жизни. Статья 119. Проследуйте с нами для дачи показаний.
— Но я... это она меня!
— У вашей жены зафиксированы множественные телесные повреждения, нанесённые минимум два часа назад. У вас — свежие повреждения, полученные, судя по показаниям потерпевших, в результате самообороны. Идёмте.
Максима увели. Он оглядывался, пытался что-то кричать, но дверь захлопнулась.
Лена вышла из комнаты, держа на руках Дашу. Девочка спала, уткнувшись носом в мамино плечо.
— Мам, — прошептала Лена. — Что будет дальше?
— А дальше мы с тобой подадим заявление на развод, — твёрдо сказала Вера Николаевна. — Выбьем алименты. Надежда Сергеевна говорит, при таких обстоятельствах суд тебе квартиру оставит. Будем жить втроём. Как-нибудь справимся.
— Но он говорил, что без него мы пропадём...
— Ленка, — Вера Николаевна обняла дочь. — Я сорок лет людей на ноги ставила. Думаешь, с одним выродком не справлюсь? Справимся. Обязательно справимся.
Лена заплакала, но теперь это были другие слёзы — слёзы облегчения.
А через три месяца, когда Максим Петрович Соколов получил год условно, общественные работы и запрет на приближение к бывшей семье, когда развод был оформлен, а квартира действительно осталась за Леной, Вера Николаевна сидела на кухне с чаем и улыбалась.
Надежда Сергеевна зашла в гости — они стали еще ближе, иногда виделись.
— Вера Николаевна, — сказала следователь, — а вы знаете, что могли реально статью получить за превышение самообороны?
— Знаю, — кивнула Вера Николаевна. — Но иногда стоит рискнуть. За своих детей — всегда стоит.
— Правильно, — Надежда Сергеевна подняла чашку. — За матерей, которые не отступают.
Они чокнулись чашками, и Вера Николаевна подумала, что та чугунная бабушкина сковорода — теперь её главная семейная реликвия. Висит на стене, на видном месте. Как напоминание: за своих надо стоять до конца. Даже когда тебе шестьдесят два. Даже когда кажется, что ты бессильна.
Потому что материнская любовь — это и есть настоящая сила.