В начале 1980-х в ФРГ вышла книга, которая тихо, но очень больно ударила по привычному взгляду на историю Второй мировой. Ортвин Бухбендер и Рейнхард Штерц выпустили исследование «Другое лицо войны. Письма немецкой полевой почты 1939–1945», впервые попробовав посмотреть на войну не через сводки штабов и карты операций, а через глаза тех, кто жил в грязи окопов, мерз под снегом и каждую минуту ждал смерти. Они попытались сделать немыслимое — услышать настоящие голоса миллионов «маленьких людей», которых обычно выносят за скобки большого политического рассказа.
Задача, честно говоря, почти невозможная. Масштаб материала чудовищен: только с 1939-го по 1945-й полевые почтовые службы Германии перегнали около 40 миллиардов личных писем. Часть из них ушла с фронта, но львиная доля — из «дома» на фронт. Для сравнения: во время Франко-прусской войны солдаты написали примерно 100 миллионов писем, в Первую мировую — 28,7 миллиарда. На фоне Второй мировой — просто песчинка.
Но даже те письма, что пережили огонь, бомбёжки, эвакуации и штабные чистки, дают уникальный, почти интимный взгляд на войну. Хотя многие исследователи скептически относились к подобным источникам — мол, искажены цензурой, стыдом, попытками успокоить семью — историк Дэвид Стахель, автор фундаментального труда о «Барбароссе», резко парировал: нельзя сбрасывать со счетов то, как люди говорят, что они чувствуют и что скрывают между строк. Ведь это и есть подлинная «атмосфера времени».
И он был прав. Письма служат невероятным инструментом — не только для профессиональных историков, но и для всех, кто хочет понять, как война выглядит из грязной траншеи, а не из кабинета Генштаба.
«Немецкий паровой каток»? Уже через две недели — истерика и шок
Когда читаешь первые письма вторжения, видишь удивительную метаморфозу. В конце июня 1941-го солдаты ещё успевают шутить: мол, «нас не остановить». Но уже через несколько дней перед нами — люди, внезапно понявшие, что их бросили в мясорубку, о масштабе которой им никто не рассказывал.
Один пишет: «С 22 июня я в бою. Это невозможно выразить словами… Люди падают, как листья». Другой уже вечером первого дня признаётся подруге: «Наши потери за сегодня больше, чем за всю кампанию во Франции». Унтер-офицер из 9-й танковой дивизии в отчаянии описывает, как роту буквально перемололи в лесу «замаскированные русские пулемёты», а раненых добивали прикладами.
Страх, который рвётся из этих строк, — первобытный, не отредактированный ни пропагандой, ни штабными сводками.
Шок, зверства и попытка оправдать жестокость
К середине лета 1941-го из писем исчезает бравада. Уходят шуточки о «походе в Россию». Вместо них — ужас от увиденного. Солдаты признают: русские сражаются отчаянно, «жестоко», «упорно», «не как европейцы». Это та самая смесь страха и попытки объяснить собственные провалы «азиатской природой врага».
И одновременно — откровенные признания собственных преступлений.
Письма осенью 1941-го уже практически не скрывают участия Вермахта в массовых расстрелах. Из Киева пишут о том, как эсэсовцы «очищают город» и как «тела лежат прямо на улицах». Офицеры спокойно рассказывают родным о тысячах убитых евреев. Один из танкистов подробно описывает карательную «акцию» в белорусской деревне Крупка, где солдаты расстреляли около тысячи человек, включая женщин и детей.
Ни тени сомнения. Ни капли раскаяния. Только сухие констатации.
Война ломает железо: голод, холод, бессилие
Осенью приходит то, чего немцы совсем не ждали — русская зима. В письмах всплывают отчаянные жалобы: нет шапок, нет тёплых носков, «мы хуже экипированы, чем в 1812-м». Пропаганда говорит одно, а реальность — другую: «Если бы мне раньше рассказывали о таком положении, я бы не поверил».
Командиры признают, что роты теряют по девяти командиров подряд. Офицеры открыто пишут родным: «Эти люди — самый упорный враг, с которым мы сталкивались».
И тут же — бытовые подробности, от которых стынет кровь:
трупы, валяющиеся вдоль дорог, невозможный запах, постоянное чувство, что «мир схлопнулся до окопа, где главное — выжить ещё один день».
Письма, в которых слышно завывание обречённости
К ноябрю надежда тает. Даже те, кто верил в быстрый «блицкриг», начинают писать:
«Мы не должны были начинать войну с Россией… здесь невозможно выиграть быстро».
Люди, воспитанные на идее непобедимости, внезапно понимают, что стали пешками в огромной трагедии, которая сметает всех — и победителей, и побеждённых.
Офицер фон Мольтке, родственник легендарного Мольтке-старшего, пишет в ноябре 1941-го:
«Несчастные миллионы солдат, которые сейчас там умирают… сравнение с 1914-м невозможно: тогда не было такой бездны».
Это уже не письма победителей. Это — записки людей, которые медленно осознают, что их бросили в бездну, которую они сами же и раскопали.
Эти письма — не просто документ войны. Это крик эпохи, которая пожирала своих детей. Это хрупкие бумажные голоса тех, кто верил в величие рейха, но увидел лишь кровь, грязь и собственную обречённость.
И, как ни горько, именно в их признаниях — самая честная правда о Восточном фронте.
Если понравилась статья, поддержите канал лайком и подпиской, а также делитесь своим мнением в комментариях.