Декабрь. Где-то вдалеке уже слышен глухой собачий лай — не то лесной, не то деревенский, и чуть поодаль, малиновым голосом, выстукивает мороз ледяную дробь на оконных стёклах.
Почти ночь — самое лучшее время, чтобы слушать небылицы, которых не встретишь днём. Особенно зимой, когда в комнате тепло, а сбоку поскрипывает печь, чей жар пахнет и хвоей, и чем-то слабо-сластливым, как в детстве. И мы открываем:
Сам Гоголь, будто нарочно для нашей декабрьской бессонницы, начинает свою самую загадочную книгу с вопроса пасечника:
«Это что за невидаль: „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Что это за „Вечера“?
А правда, что за вечера? И почему именно «вечера»?
На хуторе под Диканькой всегда немного криво встаёт луна
Представьте — тёмная ночь, но не пугающая, а, наоборот, почти праздничная. Все взрослые занялись своими делами — кто носит воды, кто режет сало, а кто в это время, поглядывая исподлобья на улицу, будто чего-то ждет…
А в хате, у окна, старенькая Солоха, ловко стягивая варежки, пристально вглядывается в небо. Её все боятся чуть больше, чем уважают, и справедливо: никто не знает, что творит она по ночам, пока другие честно спят.
Где-то в глубине деревьев кто-то вдруг тихо смеётся. Не злорадно, а так — чтобы стало непонятно, кто же там скрывается: обычный паренёк с гармошкой или, может быть, сам чёрт, тот самый, что каждую Святую ночь ворует месяц.
Сегодня у Солохи и его, и у прочей всей диканьской нечисти — особый час. Горит ровный огонёк в избе кузнеца Вакулы, над двором роятся снежинки, а в душе любого, кто сегодня не спит, почему-то колышется тревога и странная радость.
Молитва и чертовщина — вот где настоящая Гоголевская жизнь
По всей улице разносятся зимние запахи. Мёд да мак, чуть терпкий аромат браги, знакомый тем, кто хоть раз сжигал опилки в печке. Где-то слышится истовый женский голос, что поёт о любви, а потом — густой, хриплый смех:
— А ведьма опять ночью на крышу забралась!
— Да это Солоха, она вчера Варваре три вареника со сметаной подкинула, — шепчутся девушки у сарая.
Тем временем Вакула, главный забияка на весь хутор, не находит себе места. Любовь его к Оксане — не иначе как беда, страшнее всякой нечисти. Ведь тут не всякая колдовская ночь страшна, если сердце стучит не от нее. А когда любимая над твоими чувствами посмеивается, это уже настоящее испытание.
Вчитайтесь в строки Гоголя — в каждом взгляде, в каждой шутке и даже в каждом нарочито нелепом диалоге чувствуется пульс настоящей, жутковато-смешной зимы. Когда молодёжь бродит по хутору с песнями («Щедрик, щедрик, щедрёночек!»), а старшие собираются у большой избы, разливают варенье в глиняные миски и нарочно рассказывают что попугаче страшнее, чтобы детям не захотелось выбегать на улицу ночью.
Нечистая сила, которая всегда под боком
Гоголевский чёрт — вовсе не демон из кошмаров. Это не злой антагонист из «Дамы с собачкой», а почти что сосед — хитрющий, трусливый, иногда даже жалкий. Его особыми достоинствами считаются способность прятаться в мешках и умение строить ловкие козни, которых никто не боится по-настоящему.
Посмотрите: в той сцене, где Солоха, перекидываясь с чертом в мешке, принимает в дом сразу троих — дьяка, голову и собственного сына, — есть и страшное, и совершенно смешное. Ведьма, которая смешивает любовь и страх, власть и материнскую заботу, — всё это у Гоголя глубоко человеческое.
Но главное — под всей этой мистикой кроется обычная деревенская тоска по чуду, желание верить, что мир чуть шире, чем размер твоей хаты.
Ведь без колдовства, гаданий на цыплячьих костях в слышимой тишине, жизнь была бы куда скучнее.
Рождественские гадания: где заканчивается сказка, начинается ритуал?
Самые тихие героини — это девушки, пробующие узнать своего суженого. Кто-то топит воск, кто-то сыплет зерно, а кто-то и вовсе выходит ночью смотреть на перекресток.
В этот момент у Гоголя нет иронии. Тут он абсолютно серьезен и даже сочувствен. Ему важны эти ожидания чуда — ожидания «правды на всю жизнь», пусть даже полученной у самой нечистой силы.
Праздник становится неизбежной частью мистерии: чуть подправь зеркало, и, может быть, заметишь за своей спиной не свекровь, а того самого любимого, что судьбой тебе написан.
Обретение счастья сквозь колдовство
Вакула, ради Оксаны оседлавший черта, чтобы добыть царицыну туфельку, совершает, казалось бы, невозможное. Но чудо у Гоголя всегда возвращает героя на круги своя: счастье не в туфельках, а в любви, смелости и вере в добро.
В конце всё возвращается в свою тёплую, домотканую норму. Над хаты вновь опускается декабрьская тишина, плетётся дым, а на стеклах выступает иней — не иначе, как след той самой нечистой силы, что на пару с морозами снова уходит в лес, но ровно до следующей зимы.
Гоголевская Диканька — это тоска, уют, вонь печки, наполовину съеденные вареники, девичий смех, ворчание стариков и где-то вдалеке возня крылатой нечисти. Зимняя ночь лишь маска для настоящего праздника, когда каждому, кто верит, обязательно выпадет кусочек чуда.
Спасибо за внимание!