— Звоните Никите!
Эта фраза, брошенная как будто невзначай в одном из его видео, превратилась в мем, в визитную карточку, в телефон золотого века, который работает в эпоху цифрового шума.
Никита Тарасов, тот самый Луи из «Кухни», интеллигент в очках, сыгравший царя и маньяка, вдруг оказался не просто актёром, а вирусным феноменом. Его короткие, ироничные, абсурдные ролики в соцсетях собирают миллионы просмотров. Зрители, привыкшие видеть его то трогательным кондитером, то суровым военным, смотрят на него, открыв рот: а это кто?
А это и есть он. Никита Тарасов. Актёр, который в 45 лет отказался от агента, сам ведёт переговоры, сам строит график и с гордостью называет себя «артистом одного окна». Человек, чьё детство прошло за кулисами советской эстрады, кто голодал в общежитии МХАТа, кто прошёл школу Олега Табакова и выжил, чтобы сыграть в 139 фильмах и сериалах.
Его история — это не парадный портрет звезды, а честная, с запахом гастрольного вагона и театрального грима, хроника выживания и успеха. Откуда в нём эта уверенность? Эта странная смесь аристократизма и практицизма? Почему он, имея все шансы стать музыкантом, променял гитару на текст Чехова? И как получилось, что самый известный его герой — француз-кондитер с нетрадиционными взглядами — чуть не разрушил его личную жизнь?
Давайте разбираться. По порядку.
Рига, бакенбарды и Пугачёва: Детство на сцене вместо школьных парт
Если искать истоки артистизма Никиты Тарасова, то начинать нужно не в Москве, и даже не в театральном институте. Начинать нужно в Риге, в той особой, пропитанной балтийским ветром и музыкой атмосфере конца 70-х — начала 80-х.
Его отец, Борис Юрьевич Тарасов, был не просто музыкантом. Он был рок-звездой советского масштаба. Вокалист, композитор, участник культовых ВИА «Натуральный продукт», «Весёлые ребята» и, главное, — «Эолика», визитной карточки Латвийской эстрады. Человек с бакенбардами, в брюках-клёш, сочинявший песни для самой Софии Ротару. Его мир был миром гастролей, гримёрок, аплодисментов и бесконечных дорог.
И маленький Никита с трёх-четырёх лет был неотъемлемой частью этого мира. Его не оставляли с няньками — его брали с собой. Самый ранний выход на сцену он помнит смутно: отец взял его за руку и вывел к залу «Дзинтари» во время сольника «Эолики». Мальчишка, вооружённый игрушечной гитарой, серьёзно «лаба́л» под взрослых музыкантов, нажимал на педали и чувствовал себя центром вселенной.
Но настоящий восторг пришёл позже, с открытием Юрмальского фестиваля. Это было святая святых советского шоу-бизнеса. И Борис Тарасов написал для одного из грандиозных финалов песню, которую должен был петь весь цвет эстрады.
Представьте картину: на авансцене выстроились Пугачёва, Киркоров, Кузьмин, все, кого вся страна знала в лицо и по голосам. И среди этих титанов, держа кого-то за руку, стоял маленький Никита. Он пел вместе со всеми, чувствуя дыхание большой сцены, свет софитов и ту самую магию, которая позже назовётся «шоу».
«Это был другой мир, — мог бы сказать Никита, вспоминая те годы. — Яркий, шумный, пахнущий духами и театральным потом. И я был его частью. Не зрителем, а участником. Это чувство причастности — оно остаётся навсегда».
В семь лет он впервые снялся на телевидении — в «Утренней почте» с отцом. Казалось, судьба предрешена: гитара, сцена, гастроли. Отец уже строил планы: вот закончит школу, и они создадут два состава, будут колесить по стране. Но в генах Никиты была не только музыкальная, но и иная, более основательная, линия.
Его предки по обеим линиям — люди суровые, послевоенные. Бабушка по отцу восстанавливала рижские железные дороги. История знакомства дедушки с бабушкой по материнской линии — готовая романтическая драма: молодой матрос, зашедший в рижский порт, пригласил на танцы в парке девушку и, уходя, пообещал вернуться и жениться. Он сдержал слово. Они прожили вместе 50 лет.
А мама, Татьяна Викторовна, и вовсе стала полной противоположностью богемному миру мужа. Инженер-конструктор с двумя красными дипломами, она олицетворяла рациональность, порядок и, что важнее всего, — необходимость высшего образования.
Пока отец грезил о совместных гастролях, мама тихо, но настойчиво складывала в чемодан сына вилки-ложки, постельное бельё и книги. Она знала: её Никита должен лететь дальше.
И этот внутренний конфликт — между вольным духом искусства и жёсткой дисциплиной, между сценой и институтом — во многом сформировал того самого Тарасова, которого мы знаем сегодня: артиста с железной самодисциплиной и бизнес-подходом к собственной карьере.
«Ты хоть корову видел?»: Судьбоносная встреча с Табаковым
Переломный момент наступил в 1998 году. Никита учился в выпускном классе, работал диджеем на рижском радио, писал музыку. Театр? Он об этом не думал. Актёром быть не планировал. Пока его девушка не принесла газету с объявлением: в Ригу приезжает сам Олег Табаков набирать студентов в свою легендарную Школу-студию МХАТ.
«Любопытство, чистый авантюризм, — объясняет теперь Никита. — Не мог поверить, что Табаков, живой Бог театра, лично приедет в нашу Ригу. Решил проверить».
На первом туре он, как и на всех школьных конкурсах, читал Есенина. Вышел и с пафосом продекламировал: «В этих строчках — песня, в этих строчках — слово…». В аудитории повисла тишина, а потом раздался смех. Сам Табаков, смерив долгим взглядом упитанного юношу с правильными чертами лица, спросил: «Мальчик, ты хоть корову видел в жизни?»
«Я был в ступоре, — вспоминает Тарасов. — А Олег Павлович пояснил: с моей-то внешностью читать Есенина — это как слону танцевать балет. Не тот типаж. Но я был не промах. Спросил: «А петь-то когда?». Табаков усмехнулся: «Споешь еще!». И я понял — прошёл».
Чудо случилось. Он прошёл все туры в Риге, потом в Москве. Отец был в лёгком шоке: его мечта о семейном ансамбле рухнула. Мама же оперативно собрала чемоданы. Проводы на вокзале были такими, как будто он уезжал навсегда. Так оно, в общем-то, и было.
«Закинули вещи в вагон, наскоро обнялись — и поезд тронулся, — рассказывает актёр. — А на перроне осталась вся моя прежняя жизнь: родители, друзья, школа, Рига. Я прильнул к окну и понимал: назад дороги нет».
Голод, дефолт и страх отчисления: Выживание в Москве 90-х
Москва конца 90-х встретила латвийского парня тремя ударами: дефолтом, голодом и тотальным страхом.
Первые три месяца он похудел на 20 килограммов. Гипернасыщенный график (занятия по 14 часов без выходных), бытовое бесправие (не умел ни стирать, ни готовить) и постоянное чувство, что его вот-вот отчислят. На курсе у Табакова была жёсткая система естественного отбора: на первый курс приняли 38 человек, диплом получили 24. Гильотина висела над головой каждый день.
«Я был в первых рядах на вылет, — откровенничает Тарасов. — Меня постоянно вызывали «на ковёр». Помню, как Олег Павлович как-то сказал мне: «Тарасов, Тарасов… Хоть хомячка себе заведи». Я тогда не понял. А годы спустя осознал: он намекал, что я вырос единственным и довольно избалованным ребёнком, не умею заботиться ни о ком, кроме себя. А актёр — профессия партнёрская. Нужно видеть другого».
К бытовым трудностям прибавился дефолт 1998 года. Цены менялись быстрее, чем ты успевал достать деньги из кошелька.
«Идёшь утром — пирожок пять рублей. Возвращаешься вечером — уже девять, — с горькой усмешкой вспоминает он. — Спрашиваешь в магазине: «Сколько молоко?». А тебе в ответ: «Подождите, сейчас по радио новости передадут, тогда и узнаем»».
Были и совсем голодные дни. Однажды во время сессии все разъехались по домам, а он остался в пустом общежитии на семь этажей — нужно было пересдать зачёт.
«В холодильнике была открытая банка шпрот, полбанки бабушкиного варенья, полбуханки хлеба и пачка чая. Всё. Я рассчитал, что этого мне хватит на четыре дня, пока не сдам. С тех пор я всегда доедаю всё, что лежит на тарелке. До последней крошки. Это навсегда».
Именно в этой школе выживания — между отчаянием и надеждой — и закалялся его характер. Тот самый практицизм, умение рассчитывать силы и ценить каждую возможность.
От студента МХАТа до актёра одного окна: Путь в 139 проектов
Перелом наступил на третьем курсе. Вдруг, неожиданно для себя самого, он стал сниматься. Его взяли в МХТ. А в 2002 году, после выпуска, начался стремительный взлёт. Сегодня на его счету рекордные 139 киноработ.
Он никогда не был амбициозным охотником за главными ролями. «Посмотрите на меня, — говорит он без тени кокетства. — Я не Козловский и не Матвеев. У меня другая фактура. Герой-любовник или супермен с базукой в горящем доме — это не про меня. Зритель подавится попкорном от несоответствия».
Его амплуа — интеллигент, аристократ, часто с тёмной или комической подоплёкой. Ему одинаково блестяще удавались роли Николая I в «Монахе и бесе», лётчика-испытателя в «Истории лётчика», бандита Япончика и, конечно, маньяка в одном из ранних проектов. «Это интересный опыт для копилки, — отмечает актёр. — Но, знаете, в «Метод» меня уже не позвали. Видимо, перерос я уже эту «расчленёнку»».
Его кредо — любить работу и редко отказываться. «С моей-то внешностью в очках сложно предложить что-то плохое, — улыбается он. — Я очень люблю работать. Всех денег не заработаешь, но сколько смогу — унесу».
А ещё он — продолжатель традиций. В его игре угадываются лучшие черты школы Табакова, интеллигентность Смоктуновского, аристократизм Марцевича. Он — актёр-хамелеон, краска, которая готова стать любым цветом, нужным режиссёру. «Артисты — мы краски, — философски замечает он. — Меня взяли, потому что нужен был коричневый цвет. Позвонили коричневому. Он приехал, стал коричневым, сыграл. Всё».
Французский шарм и мизинец дьявола: История Луи, который изменил всё
Но настоящая народная любовь, та, что заставляет таксистов кричать «Вы мой кумир!», пришла к нему с ролью, которую он изначально даже не считал главной. Луи. Французский кондитер из сериала «Кухня».
«Это был самый длинный и счастливый полёт, — вспоминает Никита. — Четыре года азарта, потрясающей дружбы и работы, которая не выглядит как работа».
Он погрузился в роль с головой. Пересмотрел десятки мастер-классов мировых кондитеров, учился работать с шоколадом и карамелью. «Талантливый кондитер — это художник и парфюмер в одном лице, — объясняет он. — Когда постоянно имеешь дело с хрупкими, утончёнными структурами, волей-неволей мизинец оттопырится. Это не поза, это профессиональная деформация».
Созданный им образ — ранимый, трогательный, чудаковатый эстет — вызвал фурор. Но была и обратная сторона. Сила его перевоплощения оказалась такова, что зрители начали отождествлять актёра с персонажем. Однажды это стало причиной личной драмы.
«Давайте раз и навсегда отрежем этот хвост под названием «ориентация Луи»! — с лёгким раздражением говорит Тарасов. — Суть не в этом! А в его обаянии и ранимости».
Тем не менее, именно эта сюжетная линия долгое время не давала покоя сценаристам и зрителю. И лишь под занавес сериала, в шестом сезоне, по настоянию самого актёра, герой, наконец, обрёл традиционные черты. «Такой вот уникальный хэппи-энд, — улыбается Никита. — Первый в истории нашего ТВ».
Несмотря на то, что с окончанием «Кухни» прошло уже больше семи лет, тень Луи до сих пор настигает его на улицах. Но он к этому относится философски. «Сколько артистов мечтают иметь такой проект, который делает тебя узнаваемым? Я этому только рад».
«Всё в дом!»: Семья, дочь и философия простого счастья
Долгое время Никиту Тарасова считали закоренелым холостяком. Пока в его жизни не появилась Марина, далёкая от актёрской среды. Их брак и рождение дочери Таисии стали для него точкой опоры.
«Всё в дом! — вот его жизненный принцип сегодня. — Если с площадки привёз бутылку воды — значит, работал. Так дочка и понимала: папа где-то был. Если на подоконнике стоит «батарея» из воды — жизнь удалась, можно мороженое просить. Яблоко не доел на смене — принесу домой. Всё в дом!»
Он сознательно выбрал женщину, не связанную с миром кино. «В семье должен быть один нормальный человек, — рассуждает он. — Если у обоих по 20 смен в месяц, гастроли, перелёты — какая тут семья? Кто будет ждать с ужином? Работа должна заканчиваться за порогом дома».
Его представление об идеальной женщине лишено гламурных фантазий. «Женщина — это несущая стена в доме. Если она на своём месте, никто не решится её сносить. А те, кто бегает по красным дорожкам, дома часто молчаливы, как мышь, и сливаются с обивкой дивана. И это хорошо».
«Агент? Вы шутите?»: Скандал с такси и путь к абсолютной независимости
Самое радикальное решение в своей карьере Никита Тарасов принял в начале 2020-х годов. Он уволил агента. Теперь он сам — «артист одного окна»: сам ведёт переговоры, согласовывает графики, договаривается об условиях.
Что его к этому подтолкнуло? Анекдотичный, но показательный случай.
«Ехал как-то на съёмки, прислали машину не того класса. Звонит агент, орёт в трубку: «Немедленно выходи! Должны были прислать бизнес-класс!». Я оправдываюсь: «Я уже опаздываю!». «Выходи, сейчас пришлю другую!». Вышел, простоял 15 минут на морозе. Приехал чёрный Mercedes. Сел. Приехал на площадку позже всех. Все нервные, недовольные. Кому от этого стало лучше? Никому. Но зато я приехал на «бизнесе». После этого я понял — пора заканчивать с этими звёздными капризами».
Теперь его райдер аскетичен: 2 литра воды в день. «И то, что остаётся, я домой забираю. Всё в дом!»
Его новая мечта, уже почти бизнес-план — купить собственный актёрский вагон-кемпер.
«Мне нужно всего 40 смен — друга главного героя в одном сериале. Заработаю и куплю. Уже присмотрел в Питере, «Хобби премиум», за 7-8 миллионов. Приеду на любые съёмки в своём доме на колёсах, сам себя буду кормить. Это и есть настоящая независимость».
Почему не Голливуд? Откровения о деньгах, славе и русском следе
Когда его спрашивают, не мечтает ли он о Голливуде, он лишь отмахивается.
«Ни за что! Мой английский… Зачем? Здесь меня водитель «Газели» узнаёт и радуется.
А там я буду ходить по улицам и умолять: «Пожалуйста, сфотографируйтесь со мной, я заплачу!». Надо трезво смотреть на вещи: моя «валюта» — лицо, узнаваемость — работает только в русскоязычном пространстве. За его пределами я — ноль без палочки. Наш продукт — штучный, эфемерный. Какой уж тут Голливуд».
Он не гонится за мировой славой. Его цель — быть нужным и интересным здесь и сейчас. «Единственное, что важно, — чтобы тебя хотели, — заключает он. — Хотели — найдут, позвонят, заберут с собой. Независимо от того, есть у тебя агент или нет».
Топ-5 ролей от самого Тарасова
На просьбу назвать пять работ, которые лучше всего его раскрывают, Никита, не задумываясь, отвечает:
- «Битва за Севастополь» — работа с Сергеем и Натальей Мокрицкими, которую он называет одним из самых ценных опытов.
- «Колл-центр» — самая сложная и выматывающая роль, где он два месяца приезжал домой в гримёрной крови, но считает монолог своего героя одним из лучших за всю карьеру.
- «Монах и бес» — роль Николая I, ещё одна его «победа».
- «Кухня в Париже» — конечно, Луи, проект, изменивший всё.
- «Интимные места» — острая и необычная работа.
Эпилог: Хомячок, которого он всё-таки завёл
Олег Табаков, говоря ему когда-то о хомячке, наверное, и не предполагал, во что выльется эта метафора. Никита Тарасов не завёл домашнего питомца. Он построил свой мир. Мир, в котором есть место и высокой театральной традиции, и вирусному контенту, и железному прагматизму, и трогательной заботе о семье.
Он прошёл путь от мальчика на сцене Юрмалы до одного из самых востребованных и узнаваемых актёров страны. Но не потерял главного — трезвого взгляда на себя и свою профессию. Он не играет в звезду. Он ею просто является. По-своему, без пафоса, но с твёрдым пониманием правил игры. Правил, которые он, в конце концов, написал для себя сам.
«В личной жизни нет сценария, который можно прочитать от корки до корки, — размышляет он. — Нет гарантий. Может, в этом и есть смысл — познавать друг друга день за днём. Но я решил: нужно найти своего человека и закрыть тему. Прожить вместе яркую жизнь. В согласии».
Кажется, ему это удалось. Во всяком случае, когда он говорит «Всё в дом!», в его голосе слышится не жадность, а глубокое, тёплое, очень мужское чувство ответственности за тот маленький мир, который он построил своими руками. От кадра до кадра. От роли до роли. От Риги до Москвы.