Дождь лупил по лобовому стеклу так, будто хотел продавить триплекс внутрь кабины. Дворники метались в истерике, но грязно-серая жижа, летящая из-под колес идущего впереди «Камаза», мгновенно залепляла обзор.
В рации захрипело:
— Саня, ты там живой на своей рисовозке? Смотри, бампер не оторви, он у тебя пластмассовый, как мыльница!
Голос принадлежал Петровичу. Старый волк, тридцать лет за баранкой. Он сидел в высокой кабине видавшей виды «Скании» и с высоты шведского автопрома (и собственного эго) поплевывал на всех, кто не вписывался в его картину мира. А мой новенький, ярко-красный Shacman X3000 в эту картину вписывался плохо.
— Живой, Петрович, не дождешься, — буркнул я в тангенту, понижая передачу.
Мотор глухо рыкнул, принимая нагрузку. Мы ползли к забою карьера «Северный». Глина здесь была такая, что сапоги засасывало по голенище, а груженые самосвалы садились на мосты на раз-два. Сроки горели синим пламенем: подрядчик рвал и метал, требуя щебень на отсыпку новой трассы. Платили щедро, но за эти деньги из нас вынимали всю душу. И из машин тоже.
Я чувствовал, как тридцатитонная махина подо мной дрожит, переваливаясь через валуны. Впереди маячила погрузка. И я знал: настоящий экзамен будет не здесь, в очереди, а на выезде — на том проклятом подъеме, который мужики прозвали «Тещин язык».
Почему «китаец»? Этот вопрос мне задавали все: от жены до соседей по гаражу.
Ответ был простым и жестким, как удар кувалдой: калькулятор.
Я — частник. Не агрохолдинг, не федеральная стройка. Я сам себе директор, логист и механик. Когда мой старый MAN TGA попросился на капиталку в третий раз за год, а ценник на запчасти улетел в стратосферу, я сел считать.
Б/у «европеец» сейчас стоит как крыло от «Боинга». И это будет кот в мешке с пробегом под миллион, скрученным до «честных» трехсот тысяч. Новый «европеец»? Забудьте, это лига олигархов.
Оставался Китай. Четырехосник, 8х4. Shacman.
Двигатель Weichai, 430 лошадей — по сути, лицензионный австрийский движок, проверенный временем. Коробка Fast Gear — тоже копия американской Eaton. Мосты по технологии MAN.
Да, я знал про нюансы. Про проводку, которая может сгнить за пару зим, про металл кабины, который тоньше, чем на «Вольво». Но цена... Она перекрывала всё. Лизинг на три года был подъемным, а машина начинала зарабатывать сразу, с первого рейса, а не простаивала в ожидании датчика ABS из Германии.
— Развалится он у тебя через месяц, — качал головой Петрович, когда я пригнал красного красавца на базу. — Рама лопнет. Это ж фольга.
— Посмотрим, Петрович. Цыплят по осени считают. Или по кубам вывезенным.
Мне нужно было кормить семью, платить ипотеку и закрывать лизинг. Мне нужна была рабочая лошадь, а не музейный экспонат.
Экскаваторщик Вася сегодня был не в духе. Или с похмелья.
Огромный ковш «Хитачи» с грохотом опрокинул в кузов первую порцию мокрого песка с гравием. Машина присела, рессоры скрипнули, но выдержали.
— Давай еще! — гуднул я.
Вася добавил. И еще немного.
— Харе! — заорал я в рацию. — Куда сыплешь, у меня ж не белаз!
— Нормально, — прохрипел Вася. — Уплотнится.
Я глянул на манометры пневмосистемы. Нагрузка была запредельной. По ощущениям, в кузове лежало тонн тридцать пять, не меньше. Перегруз дикий, но платили за кубатуру, а рейс был последним перед пересменкой.
Я тронулся. Двенадцатиступенчатая коробка щелкнула четко. Первая пониженная. «Шакман» дерзай выдернул колеса из жижи. Четырехосная схема 8х4 — это вещь. Две поворотные оси спереди, две ведущие сзади. Пятно контакта огромное, развесовка лучше, чем у трехосника.
Но дождь усиливался. Дорога превратилась в каток, смазанный маргарином.
Впереди, метрах в ста, ползла «Скания» Петровича. Он шел пустым на обед? Нет, тоже груженый, вижу, как брызговики землю чертят.
Мы подошли к «Тещиному языку». Это был затяжной подъем с поворотом на девяносто градусов в самом крутом месте.Слева, скала, справа, обрыв в карьер. Ошибаться нельзя.
Вдруг стоп-сигналы «Скании» вспыхнули. Петрович встал. Прямо посреди подъема.
— Твою ж мать... — выдохнул я.
В рации тишина. Потом мат-перемат.
— Шлифует, — понял я. — Одним колесом в колею попал, диагоналку поймал.
Если я сейчас остановлюсь за ним — я уже не тронусь. Уклон градусов пятнадцать, под колесами мыло.
— Петрович, уходи вправо, к скале! — крикнул я. — Я ходом попробую!
— Куда ты попрешь, дурак?! — отозвался он. — Встанешь рядом, будем куковать до трактора!
Но я уже принял решение. Если встану — сожгу сцепление, пытаясь тронуться. Надо обходить.
Я щелкнул тумблерами на панели. Щелк. Щелк.
Межосевая блокировка. Межколесная блокировка.
На приборке загорелись желтые пиктограммы. Теперь задняя тележка — это единый монолит. Либо гребут все четыре колеса, либо мы летим в пропасть.
Я вывернул руль влево, выходя на встречную (в карьере правил нет, есть только здравый смысл).
Газ в пол. Дизель Weichai взревел басом. Турбина засвистела, нагнетая воздух в цилиндры.
430 лошадей против сорока тонн общего веса и скользкой глины.
Машину швырнуло. Задняя ось поплыла, пытаясь сползти в сторону обрыва. Очко сжалось в игольное ушко. Я ловил машину короткими движениями руля.
«Давай, родной, давай, узкоглазый брат, тяни!»
Обороты — 1900. Зеленая зона тахометра кончилась, стрелка подбиралась к красной.
Я поравнялся с Петровичем. Видел его перекошенное лицо в боковом окне. Его «швед» беспомощно вращал одним вывешенным колесом, выбрасывая фонтаны грязи. Электроника душила двигатель, не давая ему буксовать, но на таком подъеме это было смертью. Старая школа? Ну-ну.
Мой «китаец» пер как танк. Жестко, грубо, с вибрацией, от которой клацали зубы, но он пер. Мосты гудели, раздатка выла, но зацеп был. Китайская резина «Triangle», которую все ругали за жесткость, сейчас вгрызалась в породу шашками протектора.
Самый пик. Поворот.
Я чувствовал, как передние оси теряют управление — морду сносило наружу поворота.
Сбросить газ? Встану.
Добавить? Снесет.
Я выбрал среднее — держал ровный газ, молясь богам механики.
Удар! Колесо наскочило на камень, руль дернуло так, что чуть не выбило пальцы. Но этот удар вернул сцепление.
Кабина качнулась, пневмоподушки сиденья сработали до отбоя. Мы перевалили через гребень.
Выскочил на ровное плато.
Выключил блокировки. Двигатель сразу сменил тон с надрывного рева на ровное урчание. Температура антифриза чуть поднялась, но была в норме.
Я остановился, дернул ручник. Руки дрожали. Не от страха — от адреналина.
В зеркале заднего вида показалась морда К-700. Трактор тащил на тросе «Сканию» Петровича.
Я вышел из кабины. Дождь стихал. Подошел к краю, закурил.
Подъехал трактор, за ним, чихая и отплевываясь сизым дымом, подтянулся Петрович. Вылез. Вытер руки промасленной тряпкой.
Он долго смотрел на забрызганный по самую крышу борт моего «Шакмана». На иероглифы на шильдике. Потом на меня.
— Вывез, внушительный... — процедил он. Без злости. Скорее с удивлением.
— Вывез, Иваныч. Блокировки — вещь. И мощи хватает.
— Ну... — он пнул колесо моего грузовика. — Резина зубастая. Повезло.
Он помолчал, затягиваясь сигаретой.
— Но прет он у тебя знатно. Я думал, ты там кардан оставишь.
— Кардан крепкий, — усмехнулся я. — Главное, прокладка между рулем и сиденьем чтобы не подвела.
Петрович хмыкнул, пряча ухмылку в усы.
— Ладно, «прокладка». Трос есть? У меня компрессор воздух перестал качать, походу трубку перебило, пока буксовал. До базы дотянешь?
— Дотяну. Цепляй.
Мы ехали на базу. Я тащил на жесткой сцепке тяжелую «Сканию», и мой «китаец» даже не особо напрягался.
Я смотрел на приборную панель, на дешевый пластик, который кое-где уже начал поскрипывать, на монитор мультимедиа, показывающий картинку с камер.
Да, это не «Мерседес». Здесь нет того лоска, нет той тишины в кабине. Возможно, через три года он начнет сыпаться, и мне придется его продать.
Но прямо сейчас, в этом мокром, грязном и холодном мире, он делал свою работу. Он вез груз, он зарабатывал деньги, и он вытаскивал товарища из беды.
Техника — это всего лишь железо. Кусок металла, резины и пластика. Душу в нее вкладывает тот, кто крутит баранку. Если ты относишься к машине как к временщику — она ответит тем же. А если следишь, шприцуешь, не рвешь с места и включаешь голову — даже «китаец» станет тебе верным братом.
Я похлопал по рулю.
— Нормально, бродяга. Поработаем.