Ночь. Лампада чадит над монитором. В голове – Олег Медведев, отрывки фраз, сплетения смыслов, как нейронные сети в уставшем мозгу. И песня… Песня, словно вынырнувшая из глубины, из того самого «где-то», о котором шепчут сумеречные легенды.
Жизнь – как мутное стекло, сквозь которое смотришь на искаженный мир. Вот и Иван… Где ж его искать? На дне бутылки, в пьяном угаре, в беспамятстве, где боль хоть на миг отступает. Ни меча, ни лат, лишь разбитая душа и лицо в салате. До утра, в забытьи. Вот и вся его правда, вся его жизнь.
А снится ему тьма. Но в этой тьме он легок, свободен от оков реальности. Он идет вперед, и походка его невесома. И скоро… скоро трубы затрубят, призывая его в строй. В строй таких же, как он – Иванушек-дураков, обманутых, растоптанных, но все еще верящих в нечто светлое, в некую правду, которая маячит где-то вдали.
И сердце сжимается от жалости, от безысходности. К Ивану, к каждому Ивану на этой земле, утонувшему в мутном стекле своих разочарований. К каждому, кто ищет спасения во тьме, кто верит в призрачный свет далеких труб. И хочется кричать, молить о милосердии, о сострадании, о капле тепла в этом ледяном мире. Но остается лишь тихий шепот: "Держись, Иван. Держись…"
Фонари… Розовые звезды на снегу, как раны на замерзшей коже города. И ты… карета твоя, ускользающая мечта, за которой бежишь, как верный пес по выбитым следам. Верность, обреченная на забвение, на тихий вой в пустоту.
Не стоять, не идти… Бессилие, сковавшее тело. Игра, заранее проигранная, где ты – лишь пешка, движимая чужой рукой. И ночь, как саван, натянутый на колки столбов, как предчувствие неминуемого конца. Телеграфные струны – чахлый строй надежд, оборванных ветром безразличия.
Каждая строчка – крик отчаяния, мольба о тепле, о близости. И в то же время – смирение с неизбежным. Осознание своей малости перед лицом равнодушного мироздания. Зима души, когда нечего ждать, не на что надеяться. Лишь холодный свет фонарей и обманчивая розовая звезда, расстеленная на снегу. И ты… все дальше и дальше, за гранью досягаемости. Остается лишь идти, как собака по следам, в надежде на мимолетный взгляд, на случайный жест, на каплю тепла из твоей кареты. Но впереди – лишь тьма и завывание ветра в телеграфных струнах.
И вот… Иванов скальп, словно знамя поражения, висит у белых скал. Белый – цвет невинности, цвет савана. Следы – в облака, в никуда. История, оборванная на полуслове, жизнь, устремленная в пустоту. И в этом жутком пейзаже – твой скальп, Иван, как напоминание о неизбежности, о хрупкости всего сущего.
А мой висок… мишень, застывшая в перекрестье розовой звезды. Розовая звезда – символ надежды, но здесь она – лишь холодный прицел, предвещающий гибель. И страх, липкий, парализующий, сковывает душу. Страх перед неминуемой встречей с вечностью.
Царевна… Она все там же, за окном, в своей тоскливой башне. Хмарь в окне – отражение ее души, запертой в золотой клетке. И кровать… не тронута. Символ нереализованной любви, несбывшихся надежд. Холод алебастра, которым веет от ее одиночества.
А мне… мне достается алебастровый мир. Но куда его девать? Он тесен, холоден, чужд моей израненной душе. Этот мир – лишь отражение ее тоски, эхо ушедшей любви. И я… я задыхаюсь в этом алебастровом плену, мечтая лишь об одном – вырваться из этого кошмара, дотянуться до розовой звезды, растопить лед ее одиночества. Но знаю… знаю, что эта мечта обречена на забвение. И остаётся лишь стоять у белых скал, ощущая на своем виске холодный прицел розовой звезды. И тихо шептать: "Прости, Иван… Прости, царевна…"
Закрываешь глаза. Звучит песня. И вдруг – понимаешь. Медведев – не только анализирует. Он – чувствует. И эта эмпатия, этот пронзительный крик души – гораздо важнее любых философских концепций. Это – настоящее. Это – жизнь. И это – болит.
