Нотариус Семен Аркадьевич, человек с лицом, напоминающим печеное яблоко, и глазами, полными вселенской скорби, медленно перекладывал бумаги. В душном кабинете пахло дорогим парфюмом тети Ларисы «Chanel №5» и неприкрытой нервозностью. Марина сидела на самом краю жесткого стула, стараясь быть незаметной. Ей казалось, что даже воздух здесь был густым, как сироп, и пропитан напряжением. Она чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, который ее тетки устроили в предвкушении дележа бабушкиного состояния.
— Итак, — голос нотариуса скрипел, как старая дверь, — согласно последней воле покойной Алевтины Петровны Савельевой, составленной и заверенной год назад...
Тетя Лариса и тетя Вера нетерпеливо переглянулись. В их взглядах читалось хищное нетерпение, как у гиен, почуявших добычу. Они уже мысленно продали бабушкину трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте и просторную дачу в элитной Барвихе. Марина знала: деньги им нужны были срочно. У мужа Ларисы, вечно гоняющегося за миражами, прогорел очередной «бизнес века» по продаже каких-то нано-фильтров для воды, оставив после себя лишь долги. А Вера просто любила жить на широкую ногу, считая смену машин чаще, чем перчатки, признаком статуса.
— Квартира по адресу Кутузовский проспект, дом 12, переходит в равных долях дочерям: Ларисе Ивановне и Вере Ивановне. Загородный дом в поселке «Сосны» также делится между ними пополам.
Сестры синхронно выдохнули, словно до этого не дышали вовсе. На их лицах расплылись удовлетворенные, плотоядные улыбки. Они даже слегка приобнялись, что случалось крайне редко и обычно предшествовало совместной интриге.
— А внучке, Марине Сергеевне... — нотариус сделал драматическую паузу, снимая очки и тщательно протирая их бархатной тряпочкой, — завещается дом в деревне Залесье, Тверской области, вместе с прилегающим земельным участком в двадцать соток.
В кабинете повисла тишина, настолько плотная, что, казалось, ее можно потрогать. Тетя Лариса фыркнула первой, не сдержав ядовитого смешка.
— Это та развалюха, где мама родилась? — уточнила она, брезгливо морща тонкий нос. — Господи, я думала, она давно сгнила и провалилась под землю. Мы там не были лет тридцать.
— Там же крыша провалилась еще в девяностых! — подхватила Вера, глядя на Марину с притворным сочувствием. — Бедная девочка. Мама всегда была... эксцентричной. Оставить сироте кучу гнилых бревен — это так в её духе. Наверное, издевается над тобой с того света.
Марина молчала, чувствуя, как щеки заливает краска унижения. Ей было двадцать пять, она работала графическим дизайнером на фрилансе и жила в съемной «однушке» в спальном районе, где из окна был виден только серый фасад соседней многоэтажки. Конечно, где-то в глубине души она надеялась хотя бы на небольшую часть денег, чтобы взять ипотеку и перестать зависеть от капризов арендодателей. Но бабушка решила иначе. Марина любила бабу Алю. Та была строгой, но справедливой женщиной, бывшим главным бухгалтером крупного завода, человеком старой закалки. Странно, что она так жестоко, на первый взгляд, распорядилась имуществом.
— Я принимаю наследство, — тихо, но твердо сказала Марина, поднимая глаза.
— Ну, конечно, принимай! — махнула рукой Лариса, вставая и запахивая норковую шубку. — Может, на дрова продашь. Или картошку сажать будешь, станешь фермером. Нам пора, Семен Аркадьевич. Оформляйте документы побыстрее, у нас сделка горит.
Тетки выпорхнули из кабинета, оставив за собой шлейф дорогих духов и ощущение пустоты. Они даже не попрощались с племянницей. Марина осталась один на один с нотариусом. Тот посмотрел на неё поверх очков.
— Алевтина Петровна очень вас любила, Мариночка, — вдруг сказал он, меняя официальный тон на человеческий. — Она говорила, что вы единственная в семье, у кого есть душа, а не калькулятор вместо сердца.
— Спасибо, — грустно улыбнулась Марина. — Жаль, что душой за квартиру не заплатишь.
— Не торопитесь с выводами, — загадочно произнес старик, протягивая ей папку с документами на дом в Залесье. — Иногда ценность вещей не очевидна сразу. Ваша бабушка сказала мне одну вещь, когда подписывала завещание: «Корни важнее веток». Подумайте над этим.
Через две недели Марина, взяв отпуск и собрав походный рюкзак, стояла перед своим наследством. Зрелище было еще печальнее, чем в её воображении. Дом, когда-то крепкий, пятистенок из почерневшего от времени сруба, действительно покосился на левый бок, словно уставший старик. Окна были заколочены досками, крыльцо сгнило и превратилось в труху, а участок зарос крапивой и репейником выше человеческого роста. Соседка, баба Нюра, выглянула из-за покосившегося забора.
— Ох, явилась, — прошамкала она, оценивающе глядя на Марину. — Думали, совсем бросили избу. А ведь дед твой, Игнат, царствие ему небесное, этот дом своими руками ставил. Крепкий был мужик, не то что нынешние.
Марина вздохнула, надела рабочие перчатки и взялась за дело. Первые три дня ушли только на то, чтобы мачете прорубить тропинку к двери через заросли бурьяна. Местные мужики, Петрович и Михалыч, за пару бутылок помогли разобрать завал на крыльце и вставить новые замки. Внутри пахло сыростью, мышами и прошлым веком. Повсюду лежала пыль толщиной в палец, а в углах свисала мохнатая паутина.
Но чем больше Марина отмывала дом, тем больше он ей нравился. Под слоем грязи обнаружились широкие половицы из лиственницы, которые почти не скрипели. Печь, огромная, русская, занимала полкухни и, как ни странно, была целой — печник дядя Вася, которого она пригласила для осмотра, сказал, что достаточно почистить дымоход и подмазать глиной пару трещин. «Сто лет стояла и еще сто простоит», — авторитетно заявил он.
На чердаке она нашла сундуки со старыми платьями, прялку, стопки советских журналов «Работница» и даже маленький деревянный самолетик, который, судя по выцарапанной букве «С», принадлежал ее отцу. Это был настоящий музей. Марина решила: она не будет продавать этот дом. Сделает здесь дачу, будет приезжать летом, писать картины, дышать воздухом. Пусть тетки наслаждаются своим мрамором и евроремонтом, а у неё будет свой, настоящий мир.
В один из дождливых вечеров Марина решила заняться полом в «горнице» — самой большой комнате. Одна из досок возле красного угла, где когда-то висели иконы, подозрительно пружинила под ногой. Марина подумала, что лага под ней прогнила. Она вооружилась гвоздодером, поддела широкую половицу и с натугой подняла её.
Под полом было сухо. Лаги, к её удивлению, оказались не деревянными, а каменными, словно фундамент поднимался выше уровня земли. А в пространстве между лагами, в нише, аккуратно выложенной старинным кирпичом, лежал продолговатый предмет, завернутый в промасленную мешковину.
Сердце Марины забилось быстрее. Она осторожно вытащила сверток. Он был неожиданно тяжелым. Дрожащими руками она развернула грубую ткань. Внутри оказалась шкатулка. Не просто деревянная коробка, а настоящее произведение искусства из темного, почти черного дерева, инкрустированная перламутром и серебряной вязью. На крышке был вырезан замысловатый вензель, похожий на сплетение букв «И» и «А».
Замка на шкатулке не было, лишь хитрая защелка. Марина провела пальцем по боковой грани и нажала на незаметный выступ. Крышка плавно откинулась с тихим щелчком.
Внутри, на подложке из выцветшего бордового бархата, лежали бумаги. Пожелтевшие, хрупкие листы с гербовыми печатями и рукописным текстом с "ятями" и "ерами". А под бумагами... Под ними тускло блеснуло что-то золотое. Марина ахнула. Это был массивный золотой портсигар, украшенный россыпью мелких камней — рубинов и изумрудов, и тяжелая золотая цепь с медальоном.
Она взяла в руки самый верхний документ. «Купчая крепость... 1905 год...». Пробежав глазами текст, Марина ничего не поняла. Какие-то десятины, лесные угодья, межевые знаки. Но второй документ был интереснее. Это было письмо.
«Любезная моя Анечка, — писал некто твердым, размашистым почерком. — Времена наступают смутные. Если со мной что случится, сохрани это. Это всё, что останется нашим детям. Земля эта проклята большевиками, но документы имеют силу в банке Лиона, где лежит основной капитал...»
Марина перечитала письмо трижды. Анечка — это, должно быть, прабабушка Анфиса, мать бабы Али. Значит, это тайник прадеда Игната. Но откуда у простого деревенского жителя счет в банке Лиона и такие драгоценности? Или он не был простым?
Вдруг телефон в кармане Марины зазвонил, заставив её подпрыгнуть. На экране высветилось: «Тетя Лариса».
— Алло? — голос Марины дрогнул.
— Марина, ты там жива еще в своей глуши? — лениво протянула тетка. — Мы тут с Верой решили... В общем, наш риелтор сказал, что земля в твоем Залесье вдруг подорожала. Там какую-то эко-трассу прокладывать будут. Мы готовы выкупить у тебя этот сарай за сто тысяч рублей. Тебе как раз на новый ноутбук хватит. Что скажешь?
Марина посмотрела на золотой портсигар, на старинные бумаги и медленно, с расстановкой произнесла:
— Нет, тетя Лариса. Дом не продается. Ни за сто тысяч, ни за миллион.
— Ты что, с ума сошла? — взвизгнула трубка. — Это развалина!
— Это память, — отрезала Марина и нажала отбой.
Она еще не знала, что настоящая война только начинается. И что «эко-трасса» — это лишь предлог, а тетки, похоже, что-то пронюхали.
Неделю Марина жила как в тумане. Днем она продолжала ремонтировать дом, стараясь не привлекать внимания, а вечерами, задернув плотные шторы и заперев дверь на все засовы, изучала содержимое шкатулки. Интернет в деревне ловил плохо, приходилось залезать на чердак и высовывать телефон в слуховое окно, чтобы поймать слабый сигнал.
По крупицам она восстанавливала историю. Прадед, Игнат Савельев, оказывается, был не просто крестьянином, а управляющим поместьем графа Шереметьева в этих краях. И, судя по всему, доверенным лицом. В 1917 году, когда все рушилось, граф, видимо, передал часть активов верному человеку, чтобы спасти хоть что-то для своей семьи, эмигрировавшей во Францию. А может, Игнат и сам был не промах и получил щедрое вознаграждение за верную службу. Золото — это мелочь, «подушка безопасности». Главное — документы.
В бумагах фигурировали не только лесные угодья, которые сейчас, вероятно, принадлежат государству, но и акции какой-то франко-бельгийской железнодорожной компании. Марина нашла информацию, что компания эта была национализирована, но в 90-е годы Франция и Россия подписали соглашение о компенсациях по царским долгам. Сроки выплат прошли, но... Один документ был особенным. Это был сертификат на предъявителя на ячейку в швейцарском банке Crédit Suisse, датированный 1913 годом. Срок хранения — 100 лет с правом пролонгации наследниками по кодовому слову.
Марина не была юристом, но понимала: если эта бумага подлинная, речь может идти о суммах, которые тете Ларисе с её нано-фильтрами даже не снились. Теперь она поняла фразу бабушки про корни.
Спокойствие нарушил черный джип, остановившийся у калитки. Из него вышли двое крепких мужчин в кожаных куртках, явно неуместных среди лопухов и грязи, и... тетя Вера в белоснежном брючном костюме.
— Мариночка! — распахнула объятия Вера, словно они не виделись сто лет и были лучшими подругами. — А мы к тебе в гости! Посмотреть, как ты тут устроилась.
Марина вышла на крыльцо, вытирая руки тряпкой. Шкатулка была надежно спрятана в подполе, а половица прибита гвоздями и заставлена старым комодом.
— Здравствуй, тетя Вера. Неожиданно.
— Ну что ты, родная, мы же семья! — Вера оглядела двор цепким взглядом. — А ты молодец, прибралась. Слушай, тут такое дело... Лариса погорячилась со ста тысячами. Мы поговорили и решили предложить тебе реальную цену. Два миллиона рублей. Прямо сейчас, наличными.
Один из охранников хлопнул по кожаному дипломату, который держал в руках.
Марина напряглась. Два миллиона за развалюху в глуши, где дома стоят от силы триста тысяч? Это было неспроста.
— Зачем вам этот дом, тетя Вера? — прямо спросила Марина.
Вера на секунду замялась, её бегающие глазки скользнули по фасаду.
— Ну... ностальгия! Мы хотим сделать здесь родовой музей. В память о маме. Ты же понимаешь, у нас ресурсы есть, мы сделаем конфетку, а ты... ну что ты тут одна сделаешь? Загнёшься в этой грязи. А два миллиона — это квартира в области, Мариша! Своя!
— Я не продаю, — твердо повторила Марина.
Лицо Веры мгновенно изменилось. Маска добродушия слетела, обнажив злобный оскал.
— Ты, дрянь неблагодарная! Мы тебе по-хорошему предлагаем! Ты хоть знаешь, что этот участок оформлен с нарушениями? Мы вчера в архиве были, подняли кадастровые планы тридцатилетней давности. Границы участка на полметра залезают на муниципальную землю. Мы подадим в суд, признаем сделку ничтожной, и ты останешься с голой... с ничем!
— Подавайте, — спокойно ответила Марина, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — А теперь уходите с моей частной собственности.
Вера зашипела, как змея, на которую наступили, но махнула рукой охранникам.
— Ты пожалеешь, идиотка. Мы тебя по судам затаскаем!
Они уехали, оставив за собой облако пыли и тревоги. Марина поняла: они что-то знают. Не о кладе, нет. О кладе знала только она и баба Аля (теперь понятно, почему она молчала). Тетки, скорее всего, нашли какие-то старые письма бабушки, где она намекала на «тайну дома». Они алчные, у них нюх на деньги. Они не знают, что именно здесь спрятано, но чувствуют запах наживы.
На следующий день Марине пришла повестка. Иск об оспаривании завещания. Основание: «недееспособность наследодателя в момент составления завещания». Тетки утверждали, что бабушка Алевтина в последние годы страдала деменцией и не отдавала отчета своим действиям, отписывая дом внучке.
Это была наглая ложь. Бабушка до последнего дня решала кроссворды и помнила все дни рождения. Но у теток были деньги и связи. У них были платные врачи, готовые задним числом написать любой диагноз.
Марина поняла, что ей нужен адвокат. Хороший адвокат. Но денег у неё было в обрез. Она вспомнила про портсигар. Продавать его было страшно и жалко, но выхода не было.
Она поехала в Тверь, к знакомому ювелиру-антиквару, которого ей посоветовал старый преподаватель из художественного училища.
Антиквар, седой еврей по имени Моисей Львович, в жилетке и с пенсне, долго рассматривал портсигар через лупу, цокал языком и вздыхал.
— Деточка, это работа Фаберже. Не сам Карл, конечно, но его мастерская, мастер Перхин. Клейма подлинные. Это вещь музейного уровня. Вы понимаете, что за это могут убить? Где вы это взяли?
— Наследство, — уклончиво ответила Марина. — Мне нужно продать его. Срочно. И тихо.
— Я не могу дать вам полную рыночную стоимость сейчас, это миллионы, — сказал антиквар. — Но я могу дать вам задаток и взять его на комиссию. Или... у меня есть клиент, серьезный коллекционер, он заплатит сразу. Но меньше.
— Сколько?
— Пять миллионов рублей. Прямо сейчас. Наличными или на карту, как скажете.
Марина согласилась. С пятью миллионами она могла нанять лучшего адвоката в области.
Вернувшись в деревню с деньгами на карте и контактом адвоката Игоря Петровича по кличке «Зубр», Марина обнаружила, что замок на двери дома взломан.
Внутри все было перевернуто вверх дном. Матрасы вспороты, обивка старого дивана вырвана клочьями, половицы в нескольких местах вскрыты (к счастью, не те, под которыми был тайник — Марина перепрятала шкатулку в дупло старого дуба в саду перед отъездом, интуиция не подвела). Искали грубо, яростно. На полу валялись разбитые чашки и растоптанная фотография маленькой Марины с бабушкой.
На столе лежала записка, нацарапанная на вырванном из книги листе: «В следующий раз сгорит вместе с хозяйкой».
Марину затрясло. Это уже не просто суд. Это война. Она набрала номер адвоката.
— Алло, Игорь Петрович? Мне вас рекомендовали. У меня сложное дело о наследстве... и угрозы жизни. Да, деньги есть. Я готова платить за победу.
— Интересно, — пророкотал в трубке низкий бас. — Люблю сложные дела с привкусом криминала. Завтра буду у вас. Ничего не трогайте. И купите ружье, деточка. Или хотя бы газовый баллончик.
Марина посмотрела в окно. Солнце садилось за лес, окрашивая небо в кровавые тона. Она не отступит. Теперь это дело принципа. Бабушка знала, кому доверяет тайну. И Марина докажет, что достойна этого доверия.
Игорь Петрович оказался мужчиной монументальным. Огромный, лысый, в дорогом, но слегка помятом костюме, он заполнил собой всё пространство маленькой кухни Марины. Он внимательно выслушал историю, осмотрел разгром в доме и прочитал иск, не меняя выражения лица.
— Классика жанра, — хмыкнул он, отхлебывая чай из щербатой кружки, которую Марина успела отмыть. — Посмертная психиатрическая экспертиза — любимый конек стервятников. Их адвокатишка состряпает липовую справку от карманного доктора. Но у нас есть козырь.
— Какой? — с надеждой спросила Марина.
— Нотариус. Семен Аркадьевич — старая школа. Он ведет видеофиксацию всех сделок с 2010 года. Если Алевтина Петровна была «не в себе», на видео это будет видно. А если она была адекватна, то их иск рассыплется в прах. Я уже сделал ему звонок. Он на нашей стороне.
— А угрозы? Взлом?
— А вот это уже уголовщина. Мы подадим встречное заявление. Я подключу своих ребят из частного сыска, они найдут, кто именно ломал дверь. Уверен, ваши тетушки не сами руки марали, а наняли местных алкашей или залетных гастролеров. Такие исполнители колются на первом же допросе за обещание условного срока.
Суд назначили через месяц. За это время Марина, следуя совету адвоката, установила скрытые камеры по периметру участка и в доме. Шкатулка с документами перекочевала в банковскую ячейку в Твери.
Тетки не унимались. Они пустили слух по деревне, что Марина — сектантка и хочет устроить в доме притон. Соседи начали коситься, а продавщица в местном магазине однажды демонстративно протерла прилавок после того, как Марина положила на него деньги. Но баба Нюра, помня доброту Марины и пару бутылок наливки, встала на её защиту грудью, отгоняя сплетников клюкой. «Девка дом поднимает, а вы, ироды, языками чешете!» — кричала она на всю улицу.
В день суда Марина надела строгий брючный костюм. В коридоре суда она встретила родственниц. Лариса была в черном, изображая скорбь, Вера — в вызывающе красном платье, которое было совершенно неуместно.
— Еще не поздно договориться, — прошипела Лариса, проходя мимо. — Отдай нам документы, и мы заберем иск. Мы знаем, что ты нашла архив деда. Одна из маминых подруг вспомнила, что Алевтина что-то говорила про тайник.
— Какой архив? — Марина сделала искренне удивленное лицо. — Я нашла только ваши совести, да и те сгнили.
В зале суда развернулось настоящее шоу. Адвокат теток, скользкий тип с бегающими глазками, сыпал медицинскими терминами, зачитывал фальшивые показания якобы сиделки, утверждая, что бабушка Аля забывала имена дочерей и путала газ с водой.
— Ваша честь, — прогудел Игорь Петрович, когда ему дали слово. — Прошу приобщить к делу видеозапись процедуры заверения завещания.
На большом экране, установленном в зале, появилась бабушка Аля. Живая, энергичная, с ясным взглядом и едкой усмешкой в уголках губ.
«Я, Алевтина Петровна Савельева, находясь в здравом уме и твердой памяти, — четко говорила она, глядя в камеру, — завещаю дом в Залесье внучке Марине. Потому что мои дочери, к сожалению, любят только деньги, а Марина любит семью. И я надеюсь, она найдет то, что я сохранила, и распорядится этим мудро. А Ларисе с Верой и так хватит, не обеднеют».
В зале повисла оглушительная тишина. Лица теток пошли красными пятнами. Это был провал. Полный и безоговорочный.
— Кроме того, — невозмутимо продолжил Игорь Петрович, — у нас есть показания гражданина Сидорова, местного жителя, который утверждает, что гражданка Вера Ивановна заплатила ему пять тысяч рублей за то, чтобы он "попугал" истицу и поискал в доме "старые бумаги". Вот заверенные показания и аудиозапись разговора, которую предусмотрительно сделал сам Сидоров, опасаясь, что его подставят.
Судья, строгая женщина средних лет, посмотрела на сестер так, словно увидела тараканов на своем обеденном столе.
— Иск отклонить. Материалы по факту незаконного проникновения, угроз и мошенничества передать в прокуратуру. Заседание закрыто.
На выходе из суда тетки даже не смотрели на Марину. Они шипели друг на друга, обвиняя в провале всех, кроме себя.
Полгода спустя.
Марина сидела на веранде обновленного дома. Крыша была перекрыта красной черепицей, окна сияли новыми рамами, а участок превратился в цветущий сад.
Документы на швейцарскую ячейку оказались подлинными. Процесс получения наследства был долгим и сложным, требовал множества экспертиз и поездок, но Игорь Петрович со своими связями со всем справился. Сумма оказалась не астрономической (инфляция и войны сделали свое дело), но достаточной, чтобы Марина могла никогда больше не работать ради еды.
Она открыла свою студию дизайна, но не в Москве, а в Твери, поближе к дому. А часть денег потратила на реставрацию деревенской церкви и постройку детской площадки.
Тетки, узнав о наследстве, пытались наладить контакт, звонили с извинениями и поздравлениями, но Марина просто заблокировала их номера. Против Веры возбудили уголовное дело, и ей грозил условный срок. Марина выкупила у них доли в московской квартире бабушки (по рыночной цене, она не была мстительной, просто хотела закрыть гештальт) и сдала её, перечисляя деньги в фонд помощи одиноким старикам.
Вечером, сидя у камина и глядя на огонь, она открыла старинную шкатулку. Теперь там лежал только медальон прадеда. Марина открыла его. Внутри была маленькая черно-белая фотография молодой пары — прадеда Игната и прабабушки Анфисы. Они улыбались, не зная, какие испытания ждут их впереди.
— Спасибо, — прошептала Марина. — Я сохранила.
Дом тихо скрипнул половицами, словно отвечая ей: «Живи, внучка. Теперь это твое место».
На улице завывал осенний ветер, но внутри было тепло и спокойно. Справедливость восторжествовала, но главным сокровищем для Марины стали не деньги, а ощущение корней, которые, как оказалось, могут удержать человека даже в самый сильный шторм, если о них заботиться.
