Декабрьский ветер был злым и колючим, он пробирал до костей, заставляя ежиться даже в теплом пуховике. Но настоящий холод исходил не от погоды. Он веял от моей сестры Кристины, стоявшей рядом со мной у подъезда старой «сталинки», где прошло наше общее, но такое разное детство.
— Господи, Алина, ты серьезно собираешься идти к отцу в этом? — Кристина брезгливо сморщила свой точеный носик, окинув взглядом мой пуховик цвета мокрого асфальта. — Ты в этом выглядишь как прислуга, папа расстроится. Ему и так нельзя волноваться, а тут ты... как бедная родственница. Хотя, почему «как»?
Я молча поправила простой вязаный шарф, пытаясь скрыть дрожь, которая была не только от мороза. Мой пуховик был обычным, купленным на распродаже два года назад. Теплый, удобный, но, конечно, не чета тому великолепию, в которое куталась сестра. Кристина приехала в соболях. Шуба, казалось, стоила больше, чем моя годовая зарплата учителя начальных классов вместе со всеми подработками. Она переминалась с ноги на ногу в изящных кожаных сапожках на тонком каблуке, всем своим видом показывая, как ей неуютно в этом «спальном» районе, который когда-то считался элитным, а теперь просто постарел вместе со своими жителями.
— Папа будет рад меня видеть в чем угодно, — тихо ответила я, набирая код домофона. Пискнул замок. — Он ждет меня.
— Ой, не начинай эту песню про дочернюю любовь, — фыркнула Кристина, когда тяжелая дверь подъезда поддалась. Её идеальный макияж и укладка, волосок к волоску, диссонировали с облупленной краской и царапинами на старой двери. — Мы обе знаем, зачем я здесь. И зачем ты здесь. Твоя роль сиделки тебе к лицу, но не стоит переигрывать.
Она выразительно посмотрела на свои часы, усыпанные мелкими бриллиантами, которые тускло сверкнули в полумраке подъезда.
— Я здесь, потому что привожу ему продукты и лекарства каждые три дня, — спокойно возразила я, хотя внутри все кипело от несправедливости. — А ты здесь впервые за полгода, с тех пор как у него был последний криз.
— У меня бизнес, Алина. Семья, перелеты, встречи. Не у всех жизнь ограничивается проверкой тетрадок и варкой борщей, — парировала она, пока мы заходили в старый, дребезжащий лифт. Запах её дорогих, тяжелых духов мгновенно заполнил кабину, вытесняя привычный запах сырости, лекарств и старого табака. — И потом, я узнала про дачу.
Вот оно. Истинная причина визита. Слово, которое заставило её оторваться от своей роскошной жизни и приехать в забытый ею мир.
Дача в Серебряном Бору была семейной легендой. Огромный участок, старый, но крепкий дом, вековые сосны, река в двух шагах. Отец строил его еще в девяностые, когда был на пике карьеры, полный сил и амбиций. Кристина обожала это место в детстве, устраивала там вечеринки для своих институтских подруг. Но последние лет десять нос туда не казала. «Комары, удобства во дворе, скука смертная», — говорила она. А неделю назад поползли слухи, что отец решил продать участок. Земля там теперь стоила баснословных денег.
— Папа пока ничего не решил, — соврала я, глядя на цифры этажей, медленно сменяющие друг друга. Лифт полз, словно нехотя неся нас к неизбежному столкновению.
— Не прикидывайся овечкой, — усмехнулась сестра, разглядывая своё отражение в тусклом, исцарапанном зеркале лифта. — Мне звонил риелтор. Сказал, что Николай Петрович запрашивал оценку. Ты понимаешь, какие это деньги? Это миллионы, Алина! И я не позволю, чтобы он отдал их каким-нибудь мошенникам или... — она смерила меня презрительным взглядом, который был холоднее декабрьского ветра, — ...потратил их неразумно под чьим-то влиянием.
Лифт дернулся и с лязгом остановился на пятом этаже.
— Под моим влиянием? — переспросила я, выходя на тускло освещенную лестничную площадку. — Кристина, я за ним ухаживаю. Я вожу его по врачам, когда у него скачет давление. Я плачу за коммуналку, когда его пенсии не хватает на дорогие таблетки, которые ты считаешь «блажью».
— Ой, перестань, — махнула она рукой в тонкой кожаной перчатке. — Ты просто ждешь наследства. Это классика жанра. Тихая мышка, которая сидит у постели больного, чтобы потом отхватить кусок пожирнее. Но я старшая, Алина. И я умнее. Я знаю, как распорядиться деньгами. А ты их просто проешь или отдашь своему мужу-неудачнику. Ах да, он же от тебя ушел. Прости, забыла. Наверное, не выдержал такой скучной жизни с тобой.
Обида комом встала в горле. Каждое её слово было отточенным жалом. Я хотела ответить, хотела крикнуть ей в лицо, что муж ушел, потому что не выдержал жизни с женщиной, которая разрывается между работой, больным отцом и его вечными претензиями, но промолчала. Скандал под дверью отца — последнее, что ему сейчас нужно. Его сердце могло не выдержать.
Мы подошли к массивной дубовой двери. Отец всегда гордился этой дверью, говорил: «Мой дом — моя крепость».
Кристина уверенным, хозяйским жестом достала из дорогой сумочки связку ключей на золоченом брелоке.
— Я сама открою, — сказала она безапелляционно. — Не трудись. Уверена, твой ключ от нижнего замка, который для прислуги.
Она вставила длинный, фигурный ключ в верхнюю замочную скважину. Я помнила этот жест с детства: Кристина всегда входила первой, всегда была главной, любимицей, гордостью. Папина принцесса, которая выросла в снежную королеву, способную заморозить одним взглядом.
Она попыталась повернуть ключ. Но он не поддавался.
— Что такое? — нахмурилась она, дергая рукой. — Заело? Опять всё разваливается.
— Кристина, подожди... — начала я, но она меня перебила.
— Замолчи. Вечно у вас тут все ломается, — прошипела она, налегая плечом на дверь и с силой проворачивая металл. — Наверняка замок не смазывали с прошлого века. Экономите на всём.
Она крутила ключ в одну сторону, потом в другую. Послышался скрежет, но никакого эффекта. Замок словно окаменел, намертво вцепившись в дверную коробку. Её лицо стало багровым от натуги.
— Дай я попробую своим, — предложила я, доставая свою скромную связку.
— Мой ключ подходил сюда двадцать лет! — рявкнула сестра, и её голос эхом разнесся по подъезду. — Он не может не подходить! Это мой дом!
В этот момент мы услышали отчетливый щелчок изнутри. Кто-то медленно проворачивал задвижку. Кристина отступила на шаг, поправляя воротник своей роскошной шубы. Она мгновенно приняла горделивую позу, нацепив на лицо снисходительную улыбку, готовясь предстать перед отцом во всем блеске своего успеха.
— Ну, наконец-то, — выдохнула она, глядя на меня с превосходством. — Сейчас ты увидишь, как папа встречает тех, кем он действительно гордится. А не тех, кто выглядит как прислуга и ходит через черный ход.
Дверь медленно распахнулась.
На пороге стоял отец. Николай Петрович сильно сдал за последний год, но сегодня он выглядел неожиданно бодрым и прямым. Он был чисто выбрит, одет в свой лучший домашний кардиган из верблюжьей шерсти, а в руке держал трость из вишневого дерева — не для опоры, а скорее как аксессуар, придающий ему вес и солидность.
Его взгляд скользнул по мне — теплый, узнающий, полный благодарности. И тут же переметнулся на Кристину. На её соболя, на бриллианты в ушах, на надменное выражение лица, которое начало медленно сползать, уступая место недоумению.
Кристина открыла рот, чтобы произнести отрепетированное «Папочка, здравствуй!», набрать воздуха для торжественной речи о своей заботе, но отец опередил её.
— Здравствуй, Кристина, — его голос был сухим и твердым, как камень, без той стариковской дребезжащей нотки, к которой я привыкла за последние месяцы. — Ты не можешь открыть эту дверь, потому что я сменил замки.
Повисла тишина, густая и тяжелая. Кристина моргнула, словно не понимая языка, на котором с ней говорили.
— Что? — переспросила она, и её голос предательски дрогнул. — Папа, что за шутки? Я приехала... я узнала про дачу... Я беспокоилась!
— Вот именно, — перебил он, не отступая с прохода. — Ты узнала про дачу. А я узнал, что ты уже неделю ведешь переговоры о продаже моего дома за моей спиной.
Ее лицо побелело, сливаясь с мехом воротника. Она боялась не отцовского гнева. Она боялась потери контроля. И потери денег. Это было написано на её лице так отчетливо, что даже слепой бы прочел.
— Папа, это недоразумение... — начала она, пытаясь улыбнуться той самой обезоруживающей улыбкой, которая раньше безотказно действовала на него.
— Нет, дочь, — жестко отрезал он. — Это не недоразумение. Это финал.
Отец отступил на шаг, пропуская нас в квартиру. Но это не было приглашением в теплые объятия. Это было приглашение на суд, где он был и прокурором, и судьей.
— Заходите. Нечего соседей морозить и устраивать представление, — буркнул он.
Кристина вошла первой, всё ещё пытаясь сохранить лицо, но её уверенность таяла с каждой секундой. Её дорогая шуба казалась в старой прихожей чем-то чужеродным, театральным реквизитом. Я скользнула следом, стараясь быть незаметной. В прихожей пахло кофе, старой бумагой и чем-то еще, неуловимо знакомым — кажется, валокордином. Этот запах всегда ассоциировался у меня с уютом и безопасностью. Сегодня он казался запахом перед грозой.
Мы прошли в гостиную. Здесь мало что изменилось за последние двадцать лет: тот же тяжелый дубовый стол, книжные шкафы во всю стену, заполненные томами, которые отец перечитывал десятки раз, потертый персидский ковер. Только на столе, обычно заваленном газетами и кроссвордами, теперь лежала аккуратная стопка документов в прозрачной папке.
Отец сел в своё массивное кресло во главе стола. Мы с Кристиной остались стоять, как провинившиеся школьницы. Она не сняла шубу, словно эта дорогая шкура была её броней, единственной защитой.
— Папа, послушай, — начала она агрессивно, решив, что лучшая защита — это нападение. — Риелтор меня неправильно понял. Я просто интересовалась рынком. Ты же знаешь, время сейчас нестабильное. Я хотела как лучше! Земля дорожает, налоги растут. Ты старый человек, тебе трудно содержать такое хозяйство. Я думала о твоём благе!
Николай Петрович медленно перевёл взгляд с её лица, искаженного фальшивой заботой, на стопку бумаг.
— О моём благе? — переспросил он тихо, но так, что каждое слово резало слух. — Странно. А Виктор Сергеевич, мой нотариус, сказал, что ты интересовалась процедурой признания меня недееспособным. Чтобы оформить опекунство и продать всё без моего согласия.
В комнате повисла звенящая тишина. Я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги, и оперлась о спинку стула. Недееспособным? Отца? Человека с самым ясным умом из всех, кого я знала?
— Это ложь! — взвизгнула Кристина, но её глаза забегали, ища спасения. — Этот старикашка выжил из ума! Он твой друг, вот и подыгрывает тебе! Как ты можешь верить чужому человеку, а не родной дочери?
— Виктор Сергеевич — мой друг уже сорок лет, — спокойно ответил отец. — И он предоставил мне запись вашего телефонного разговора. Ты была очень убедительна, Кристина. Говорила, что я забываю выключать газ, что не узнаю людей на улице, что разговариваю сам с собой...
Отец горько усмехнулся.
— Я, может, и стар, Кристина. И тело мое уже не то. Но я не идиот. Я всё помню. Помню, как ты не приехала на похороны матери, потому что у тебя был «важный тендер» в Дубае. Помню, как ты не поздравила меня с юбилеем в прошлом году, прислав курьера с корзиной экзотических фруктов, на которые у меня аллергия. Помню, как ты не ответила на звонок, когда я лежал в больнице с сердцем, а потом прислала сообщение: «Папа, занята, что-то срочное?»
Кристина покраснела пятнами. Ей стало жарко в шубе, она расстегнула верхнюю пуговицу, но снимать её не стала, словно боясь предстать перед отцом без своей статусной брони.
— Это всё эмоции, папа! — воскликнула она. — Да, я занятой человек! Я строю империю! Я не могу сидеть у твоей юбки, как эта... — она кивнула в мою сторону, не удостоив меня взглядом. — Алина ничего в жизни не добилась, вот и прилипла к тебе, как репей. Ей просто некуда идти.
— Алина, — произнёс отец, и его голос потеплел, — единственная, кто остался человеком в этой семье. Кроме неё у меня никого нет. Она — моя опора.
— Ой, да брось! — Кристина закатила глаза. — Сколько ты ей платишь за эту «любовь»? Обещал квартиру отписать? Так я тебе скажу новость — она тебе врёт! Она же в долгах как в шелках после развода со своим альфонсом. Думаешь, она из любви бегает? Нет, она отрабатывает будущее наследство!
Я вздрогнула. Это была правда, но не вся. У меня действительно остались кредиты, которые мы брали с бывшим мужем на ремонт его квартиры. А потом он просто исчез, оставив долги мне, сказав, что «не готов к трудностям». Но я никогда не просила у отца денег. Ни единого рубля.
— Я знаю про кредиты Алины, — спокойно сказал отец, глядя на меня с такой нежностью, что у меня защипало в глазах. — Она мне не говорила. Я сам узнал. И я знаю, что она берет подработки репетитором по ночам, чтобы покупать мне импортные лекарства, потому что «льготные не помогают». А мне говорит, что это государство выдало по новой программе.
Я опустила глаза, чувствуя, как горят щёки. Я не знала, что он в курсе. Мне было стыдно, что я не смогла справиться сама, и неловко от его проницательности.
— Видишь? — торжествующе воскликнула Кристина. — Она врет! Она всё делает ради денег!
— Она врет, чтобы сберечь мою гордость и мои нервы, — жестко оборвал её отец. — А ты врешь, чтобы отобрать у меня последнее.
Он положил ладонь на стопку документов.
— Поэтому я принял решение. Дача действительно продается.
Глаза Кристины хищно сверкнули. Она восприняла это как свою победу.
— Ну вот! Я же говорила! Это разумно! — её тон мгновенно сменился с истеричного на деловой и вкрадчивый. — Папа, у меня есть покупатель, который даст отличную цену. Мы все оформим быстро. Деньги положим на твой счет, проценты будут капать...
— Покупатель уже есть, — прервал её отец. — Сделка закрыта сегодня утром.
Кристина замерла, словно её ударили.
— Как закрыта? Без меня? Кем? За сколько?
— Это неважно, — отец постучал пальцем по бумагам. — Важно то, куда пойдут деньги.
— Ну, разумеется, на лечение, на твою достойную старость... — начала перечислять она, подходя ближе к столу, пытаясь заглянуть в документы. — Мы наймем тебе лучшую сиделку из Швейцарии, отправим в санаторий в Барвихе...
— Нет, — отец покачал головой. — Деньги пойдут не мне.
Он взял верхний документ и протянул его мне.
— Алина, читай.
Я неуверенно подошла и взяла лист. Буквы прыгали перед глазами. Это был договор дарения.
— Что там? — нетерпеливо спросила Кристина, пытаясь заглянуть мне через плечо.
— Папа... — прошептала я, не веря своим глазам. — Ты продал дачу... и купил...
— Я купил две квартиры, — громко сказал отец, глядя прямо в глаза Кристине. — Одну — двухкомнатную, в соседнем доме, для Алины. Чтобы она жила как человек, а не в той конуре на окраине, которую снимает. И я закрыл все её долги.
Лицо Кристины вытянулось, стало пепельным.
— А вторая? — хрипло спросила она. — Вторая квартира кому? Мне?
Отец молчал несколько секунд, разглядывая свою старшую дочь, словно видел её впервые. В его взгляде была боль, разочарование и холодная решимость.
— Вторая квартира — однокомнатная студия. Оформлена на меня. Я перееду туда. Эту квартиру, где мы сейчас находимся, я тоже продаю. Она слишком велика и слишком много воспоминаний, в том числе и плохих.
— Подожди... — Кристина начала задыхаться от возмущения. — Ты купил квартиру Алине? На деньги от семейной дачи? А мне? Я твоя старшая дочь! У меня тоже есть права!
— У тебя есть права? — отец медленно встал, опираясь на трость. Теперь он казался огромным и несокрушимым. — У тебя есть три квартиры в центре Москвы, Кристина. Загородный дом на Рублевке. Счета в иностранных банках. Тебе не нужны мои деньги. Тебе нужна была моя смерть, чтобы получить еще больше.
— Ты не имеешь права! Я оспорю сделку! Я докажу, что ты невменяем! — заорала она, теряя остатки самообладания. Её красивое лицо исказилось злобой. — Эта нищебродка запудрила тебе мозги!
— Попробуй, — холодно ответил отец. — Виктор Сергеевич подготовил полный пакет документов. Медицинское освидетельствование от трёх независимых психиатров, видеофиксация сделки, свидетели. Если начнешь суд, я опубликую запись нашего разговора про опекунство. Твои бизнес-партнеры и муж-чистюля оценят твою моральную чистоплотность.
Кристина застыла. Угроза репутации была для неё страшнее потери наследства.
— Уходи, — сказал отец тихо, но в этом слове была сталь. — И ключ можешь не возвращать. Он больше не подходит ни к одной моей двери.
Кристина стояла неподвижно, тяжело дыша. Её взгляд метался между отцом и мной. В её глазах я видела не раскаяние, а холодный расчет: она прикидывала варианты, искала лазейки. Но, видимо, поняв, что сегодня бой проигран, она резко развернулась.
Полы её собольей шубы взметнулись, едва не сбив старую фарфоровую вазу с тумбочки. Она вылетела в прихожую. Хлопнула входная дверь, да так сильно, что с потолка в прихожей посыпалась штукатурка.
В квартире стало тихо. Отец тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками.
— Папа, — я бросилась к нему, упав на колени рядом с креслом. — Папа, тебе плохо?
Он отнял руки от лица. В его глазах стояли слезы.
— Мне стыдно, Алина. Стыдно, что я вырастил такого монстра. И стыдно, что я так долго был слеп и не замечал, кто из вас действительно меня любит. Прости меня, дочка.
Я уткнулась лицом в его колючий кардиган, вдыхая родной запах.
— Всё хорошо, папа. Мы справимся. Главное, что мы вместе.
Но мы ещё не знали, что Кристина не из тех, кто просто так уходит, хлопнув дверью. Уходя, она оставила в прихожей нечто, что могло перевернуть всё с ног на голову и уничтожить нас обоих.
На следующий день я пришла к отцу рано утром, чтобы помочь собрать вещи для переезда. Новая жизнь в маленькой, но светлой студии казалась спасением. Но нужно было рассортировать десятилетия жизни, накопленные в этой огромной квартире, полной призраков прошлого.
Отец спал. Я тихо прошла в прихожую, чтобы убрать вчерашнюю пыль от хлопка дверью, и увидела на тумбочке под зеркалом маленький бархатный мешочек. Вчера, в суматохе скандала, я его не заметила. Он лежал полускрытый стопкой газет, черный, как сгусток тьмы.
Сердце екнуло. Это был мешочек от ювелирного бренда, который так любила Кристина. Неужели она забыла? Или... оставила специально? Это был не её стиль — забывать дорогие вещи.
Я взяла его в руки. Мешочек был слишком легким для украшения. Я развязала шелковые шнурки. Внутри лежал не браслет и не кольцо. Там была флешка. Маленькая, серебристая, в форме слитка золота. Дешевая побрякушка с AliExpress, но я знала — содержимое её бесценно и смертельно опасно.
В этот момент зазвонил мой телефон. На экране высветилось имя сестры.
— Нашла? — вместо приветствия спросила она. Голос был ледяным, спокойным, деловым. Вчерашней истерики как не бывало.
— Что это, Кристина? — спросила я, сжимая холодный металл в руке.
— Это твой билет в ад, дорогая сестрёнка. Или в рай, зависит от того, насколько ты умна. Вставь в компьютер. Посмотри. А потом поговорим. У тебя есть час на размышления.
Она отключилась.
Руки у меня дрожали. Я прошла в гостиную, открыла старенький ноутбук отца. Вставила флешку. Там был всего один видеофайл и папка с документами. Названия файлов были безличными, но я чувствовала, как от них веет холодом.
Я нажала на «Play».
На видео была запись с камеры наблюдения. Качество хорошее, звук четкий. Это был кабинет отца, но тридцатилетней давности. Молодой, полный сил отец сидит за столом и подписывает какие-то бумаги. Рядом стоит человек, которого я смутно помнила — бывший партнер отца по бизнесу, Сергей, с которым они расстались очень плохо.
— Ну вот и всё, Николай, — говорит Сергей на видео. — Теперь ты чист. Все долги фирмы, все махинации списаны на того парня, твоего зама. Как мы и договаривались. Он сядет, а ты выйдешь сухим из воды и начнешь новую жизнь.
Отец на видео тяжело вздыхает и кивает. Его лицо измучено.
— Я не хотел этого, Сергей. Но у меня нет выбора. Мне нужно поднять дочерей. Кристина вот в институт поступает, Алина в первый класс идет.
Я поставила на паузу. В ушах шумело. Я открыла папку с документами. Это были сканы. Протоколы, финансовые отчеты, поддельные накладные... Из них следовало, что отец, чтобы спасти свой бизнес в конце 90-х и обеспечить нам то самое безбедное детство с дачей и квартирой, фактически подставил своего заместителя, молодого парня, который ему безгранично доверял. Тот человек сел в тюрьму на восемь лет за экономическое преступление, которого не совершал.
Снова звонок.
— Посмотрела? — голос Кристины звучал торжествующе.
— Откуда это у тебя? — прошептала я.
— Связи, Алина. У меня везде связи. Сергей давно умер, но его вдова хранила архив. А тот, кто сел... он вышел. И он очень зол. Но пока он не знает, кто именно его подставил. Думает, что это был покойный Сергей. Но если эти документы попадут к нему... Или в прокуратуру... Срока давности по некоторым эпизодам там может и не хватить, чтобы спасти папочку от позора и суда на старости лет.
— Чего ты хочешь? — спросила я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
— Всё очень просто. Ты уговариваешь отца аннулировать сделку по даче. Деньги возвращаются покупателю. Дачу продаем моему клиенту. Деньги делим: 70% мне за молчание и хлопоты, 30% вам с отцом на жизнь. Квартиру твою, разумеется, возвращаем. Никаких подарков за мой счет.
— Ты шантажируешь собственного отца?
— Я восстанавливаю справедливость. Ты думала, наш папа святой? Он строил наше благополучие на костях. Я просто продолжаю семейную традицию. У тебя время до вечера. Иначе завтра это видео будет у всех. И у того парня, который отсидел, тоже.
Я сидела перед черным экраном ноутбука, чувствуя, как рушится мир. Отец, мой герой, мой честный, принципиальный папа... Неужели это правда?
Из спальни вышел отец. Он шаркал тапочками, выглядел заспанным и беззащитным.
— Алина? Ты уже здесь? С кем ты говорила?
Я посмотрела на него. В его глазах я видела любовь и усталость. Я вспомнила, как он носил меня на руках, когда я болела. Как продал машину, чтобы оплатить мою учебу, когда бизнес рухнул окончательно. Он совершил страшную ошибку. Но это было давно. И он сделал это ради нас.
Я вытащила флешку из ноутбука.
— Ошиблись номером, пап, — сказала я твердо. — Садись завтракать.
— Алина, у тебя руки дрожат. Что случилось?
Я подошла к нему и обняла. Он был теплым и родным. Да, он был не идеален. Но он был моим отцом. И я не дам его в обиду. Я знала, что не смогу рассказать ему о шантаже. Это убьет его.
Внезапно в моей голове созрел план. Рискованный, безумный, но единственный возможный.
— Пап, мне нужно отлучиться на час. По делам с документами на квартиру.
Я вышла из дома, сжимая флешку в кармане пуховика. Нужно бить её же оружием. Я набрала номер Виктора Сергеевича.
— Виктор Сергеевич, это Алина. Мне нужна ваша помощь. Срочно. Касательно того видео с опекунством.
— Алина? Что случилось? — голос старика был встревоженным.
— Кристина шантажирует отца. У неё есть компромат на него из 90-х.
— Ах, вот как... Я знал, что она пойдет ва-банк.
— Мне нужно то видео, где она договаривается о признании отца недееспособным. И мне нужен контакт её мужа.
— Зачем тебе её муж?
— Потому что Кристина строит свою империю на деньгах мужа. И если он узнает, что она планировала оформить опекунство на отца, чтобы перевести активы семьи на свои личные офшоры в обход брачного контракта... Думаю, ей будет не до шантажа.
Виктор Сергеевич помолчал.
— Ты становишься похожа на отца, Алина. В те времена, когда он был акулой. Приезжай.
Вечером я встретилась с Кристиной в шикарном кафе. Она сидела за лучшим столиком, попивая латте, уверенная в победе.
— Ну что? Папа уже звонит риелторам? — спросила она с усмешкой, когда я села напротив, не снимая своего пуховика.
Я положила перед ней её флешку.
— Это твоя.
— А где решение?
— Решения не будет. Отец переезжает. Я — тоже.
Кристина сузила глаза.
— Ты, кажется, не поняла. Я уничтожу его.
— Нет, Кристина. Это ты не поняла, — я положила на стол свой телефон и включила видео.
На экране Кристина сидела в кабинете психиатра. «...нужен диагноз. Деменция. Чтобы я могла управлять активами единолично. Мой муж ничего не должен знать, он слишком щепетилен. Как только я получу контроль над деньгами отца, я выведу средства на счета на Кипре. Это моя страховка на случай развода...»
Лицо сестры стало серым.
— Откуда...
— Виктор Сергеевич — очень предусмотрительный человек. А твой муж, насколько я знаю, очень не любит, когда крысят у него за спиной. Я отправила ему копию пять минут назад.
Телефон Кристины зазвонил. На экране высветилось: «Муж».
Она смотрела на звонящий телефон как на бомбу.
— Ты не могла... — прошептала она. — Ты же... ты же моль. Ты прислуга.
— Я дочь своего отца, — ответила я, вставая. — И я защищаю свою семью. Всеми доступными способами.
Я развернулась и пошла к выходу. За спиной Кристина судорожно пыталась ответить на звонок, сбиваясь на оправдания, но мужской голос в трубке кричал так громко, что было слышно даже мне.
Выйдя на улицу, я вдохнула морозный воздух. Ветер трепал мой дешевый пуховик, но мне было тепло. Впервые за долгие годы я чувствовала себя не бедной родственницей, а человеком, который имеет право на счастье. Папа был в безопасности. А соболя... соболя, как оказалось, греют хуже, чем чистая совесть и любовь.
