Алена росла тихим, немного сжатым ребёнком, будто с самого рождения старалась занимать поменьше места в этом мире. В их маленькой двухкомнатной квартире она почти всегда выбирала один и тот же угол — тот, что между старым платяным шкафом и стеной, где стоял низкий стульчик с облупившейся голубой краской. Там она прижимала к груди свою потрёпанную куклу, и слушала, как в соседней комнате снова и снова начинался один и тот же разговор.
— Леночка, ну вы вот с Павликом красивые такие … — шептала тётя Лиза, — А почему Аленка-то у вас такая страшненькая?
Мама в ответ всегда вздыхала — еле слышно, коротко, и говорила привычную фразу:
— Да я никогда красавицей не была, Лиз, а Аленка у нас миленькая, ну зачем ты так.
Лиза, после маминых слов обычно цокала языком, как будто выражая недовольство и говоря о том, что она осталась при своем непоколебимом мнении. Алена, даже не видя тётиного лица, ощущала её ехидную улыбку где-то в полумраке комнаты. Тогда она, закрыв ладонями лицо, чтобы мама, не дай Бог, не услышала её всхлипы, плакала беззвучно, едва-едва дрожа.
Мама потом находила её. Значит, всё-таки слышала. Подходила тихо, садилась рядом и осторожно проводила рукой по её волосам.
— Не слушай её, — повторяла она каждый раз. — Она глупости говорит. Ты у меня красавица, слышишь? Красавица.
Алена кивала, утирала слёзы, но когда мама уходила, всё равно украдкой смотрела на себя в круглое зеркало, висевшее над комодом, и видела там только «страшилку». Почему-то именно так — не «страшная», не «некрасивая», а именно «страшилка» — грубее, обиднее, будто кто-то поставил клеймо. Курносый нос, огромные глаза, волосы, которые никогда не лежали ровно – всё казалось неправильным, стоило лишь вспомнить тётин голос, тягучий, насмешливый, будто она не свое мнение выражала, а утверждала истину.
В школе легче не стало. Алена всегда сидела ближе к окну, стараясь лишний раз не привлекать внимания. Училась она хорошо, но это никого не интересовало. Важнее было другое — кто кому нравится, кто с кем встречается, кто красивее. Алена заранее знала, в какой категории окажется она.
Однажды после уроков она вышла в коридор чуть позже остальных — задержалась, складывая тетради. И когда проходила мимо раздевалки, услышала, как одна девочка шепчет другой:
— Представляешь, Витька сказал, что она ему нравится.
— Соловьёва? — вскинулась вторая и расхохоталась, как будто ей рассказали самый смешной анекдот. — Да она же страшненькая. Кому она может понравиться?
Алена замерла. Казалось, что воздух в коридоре вмиг сгустился. И то самое слово — «страшненькая» — снова ударило, точно по больному месту, которое уже и без того давно не заживало. В груди что-то оборвалось, словно тонкая ниточка, на которой держалось её детское доверие миру. Она развернулась и быстро пошла к выходу, стараясь не слушать, как девчонки продолжают смеяться. Она снова чувствовала себя той маленькой девочкой в углу комнаты, с куклой в руках и жгучим желанием исчезнуть.
Дома она долго стояла у зеркала, изучая своё отражение. Всё казалось неправильным – и нос не тот, и губы не такие, и брови незаметные. И внутри поднималось тяжёлое чувство — не злость, не обида, а именно убеждённость, что тётя Лиза всю жизнь была права, и истина эта неоспорима: она никогда никому не сможет понравиться.
С каждым годом Алена становилась тише. Не замкнутой, нет, она была вежливой, доброй, внимательной. Но рядом с ровесниками словно растворялась, словно пыталась казаться меньше, чем есть, чтобы никто снова не ткнул её лицом в эту самую «правду».
Она привыкла ставить себя на последнее место. Привыкла думать, что если вдруг кто-то проявляет внимание, значит, ему просто что-то нужно. Привыкла считать, что комплимент — это либо шутка, либо ошибка.
Но жизнь — упрямая, странная штука. И иногда она любит переворачивать всё так неожиданно, что человек даже не сразу осознаёт, что случилось.
В девятом классе, на школьном новогоднем балу, Алена впервые позволила себе радоваться без оглядки. Казалось бы, ну что в этом особенного?! Ну, праздник, музыка, мишура, но для неё этот вечер означал что-то большее, как будто дерзкий вызов самой себе. Мама суетилась возле зеркала, укладывая ей волосы так тщательно, будто собирала не девятиклассницу на школьный вечер, а невесту на свадьбу. Вплела в её причёску тонкие серебристые нити дождика, выбрала заранее самое красивое платье.
— Ты у меня сегодня настоящая красотка, — сказала мама, поправляя одну непослушную прядь.
Алена взглянула в зеркало, и собственное лицо показалось чуточку другим — может, из-за новой причёски, а может, потому что она сама позволила себе увидеть что-то хорошее. Платье тоже сидело неожиданно удачно. И, может быть, впервые за долгое время ей захотелось не прятаться, не сутулиться, не сливаться со стеной.
Но стоило ей войти в школу, как позади раздался слишком знакомый смешок — тот самый, от которого когда-то в младших классах хотелось раствориться.
— Ей хоть платье, хоть корону надень, всё бесполезно, — протянула одноклассница, растягивая слова так, чтобы услышали все.
Внутри что-то слегка кольнуло, как укол иголкой, но уже не так глубоко, не так больно. Наверное, потому что она устала — устала переживать, расстраиваться, плакать ночью в подушку. Устала оправдываться перед собой. Сегодня она решила: будет веселиться назло всем. И получилось. Хороводы, танцы, искренний смех — вечер складывался удивительно легко. Алена впервые почувствовала себя частью происходящего, будто не просто наблюдала за жизнью других, а жила, наконец-то, сама.
Но ближе к середине вечера она устала. Голова слегка гудела от музыки, она вышла попить воды и… неожиданно столкнулась с кем-то в тёмном проходе. Алёна ойкнула, шагнула назад, и в этот момент из-за её спины хлынул свет коридора, высветив лицо незнакомца.
Роман. Тот самый Роман, о котором девчонки часто шептались, хотя он был старше на несколько выпусков. Высокий, поджарый, с лёгкой небритостью — будто сошёл с обложки журнала. Недавно вернулся из армии, стал ещё лучше, ещё взрослее. Мальчишки ему завидовали, девочки мечтали, чтобы он хотя бы бросил взгляд в их сторону.
Роман посмотрел на неё так внимательно, так пристально, что Алена растерялась.
— Ты такая красивая, — сказал он вдруг. — Алена, да?
Сердце у неё ухнуло куда-то вниз. Ей показалось, что сейчас он обязательно рассмеётся. Что обязательно кто-то выглянет из-за угла и скажет: «Смотрите, как она поверила!»
Алена вспыхнула, покраснела до ушей — и, ничего не ответив, просто развернулась и убежала. В коридоре, на лестнице, даже в фойе ей казалось, что смех стоит буквально за спиной. Бал для неё был окончен.
Она выбежала на улицу. Снег падал крупными хлопьями — мягко, тихо, укрывая школьный двор сверкающим пушистым покрывалом. Она перевела дыхание, застегивая пуговицы на пуховике дрожащими пальцами, и пытаясь понять, что только что произошло.
Услышав за спиной шаги, она взглянула в сторону и вновь увидела его.
— Я хотел тебя проводить, — сказал он спокойно.
Алена тут же ускорила шаг, почти рефлекторно — привычка убегать была уже частью её. Но он пошёл рядом.
— Нам по пути, — добавил он тихо.
И они пошли. Под светом фонарей, под мягким шелестом падающего снега. Она молчала — не от стеснения, а от боязни разрушить что-то очень хрупкое. И он молчал, будто чувствовал её состояние. Но это молчание не было неловким. Наоборот — как будто правильным, естественным. Будто слова могли бы всё испортить.
Она остановилась возле дома. Он тоже. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Он — открыто, спокойно, уверенно. Она — растерянно, но не отводя взгляда.
— А давай завтра погуляем? — спросил он так, будто это самое обычное приглашение. Будто он всегда был рядом, будто не Алена была той самой девочкой, которую дразнили «страшненькой» всю жизнь.
Первым порывом было — отмахнуться, сказать что-то резкое, защититься привычным щитом. Сказать, что не верит, что он, наверное, ошибся, что это всё какая-то глупость. Но в следующий миг она вдруг поняла: она не хочет отмахиваться. Не хочет думать о тёте Лизе, о девчонках из школы, о словах, которые ранили её всю жизнь. И совершенно неожиданно для самой себя Алена тихонько кивнула.
Следующим вечером они гуляли долго — так долго, будто время вдруг перестало иметь значение. Шли по набережной, где ветер был холодным, но свет фонарей делал всё вокруг очень мягким, уютным. Говорили обо всём на свете: о школе, о фильмах, которые оба когда-то любили; о его службе; о том, кем она хочет стать; о том, как он мечтает купить свой собственный маленький грузовичок, чтобы не зависеть от чужих графиков.
Алена слушала его внимательно — так, как раньше могла слушать только маму. И было удивительно легко, будто он помогал ей нести ту невидимую тяжесть, что сидела в ней годами. Он внимательно смотрел на неё, будто не мог насмотреться.
— Ты красивая, — сказал он вдруг, ни с того ни с сего. Просто, спокойно.
Она хотела возразить, ведь быть такого не могло. Но голос у него был такой искренний, что в груди что-то несмело дрогнуло, будто маленькая дверца, которую она всю жизнь держала закрытой, впервые чуть-чуть приоткрылась. Впервые за много лет Алена позволила себе поверить. Совсем чуть-чуть, осторожно, но всё же поверить.
Мама слушала её рассказ, стоя у плиты, помешивая суп.
— Мам… — Алена села на табурет, немного покраснев. — Мы вчера гуляли. Рома… он правда хороший.
Мама повернулась к ней и улыбнулась — той своей нежной улыбкой, от которой всегда становилось теплее.
— Вот и умница, — сказала она просто. — Я же говорила, что ты у меня настоящая красавица.
Они начали встречаться как-то незаметно для самой Алены. Вроде бы ничего не изменилось: она по-прежнему ходила в школу, по-прежнему сидела на тех же уроках. Но в какие-то дни у ворот ждала большая серая машина — тот самый грузовик, на котором Роман уже работал. Он вылезал из кабины, махал ей рукой, и весь двор сразу начинал гудеть:
— Ого, это за ней?..
— Он что, серьёзно???
— Да ладно тебе, — шипела та самая одноклассница, закатывая глаза. — Он просто развлекается. Такой парень — и она? Не смешите.
Но, сколько бы она ни язвила, время упорно доказывало обратное. Роман не исчезал. Не пропадал. Не забывал. Он приходил в дождь, приезжал в снег, ждал её после контрольных, приносил горячие пирожки. Он говорил мало, но делал много — и именно это Алена полюбила в нём сильнее всего.
Постепенно даже самые токсичные одноклассницы перестали удивляться.
Когда Алене исполнилось восемнадцать лет, они подали заявление в ЗАГС. Мама прослезилась, конечно, от счастья. Тётя Лиза качала головой, будто всё ещё не могла понять, как же так получилось. Но спорить уже не пыталась. Потом была свадьба. И была жизнь — такая, как всегда мечтала Алена: спокойная, надёжная, настоящая.
Они прожили вместе тридцать семь лет, вырастили троих детей, уже и внуки радуют. И до сих пор, просыпаясь по утрам, Роман поворачивается к ней, чуть растрёпанной, с мелкими морщинками у глаз, и улыбается:
— Доброе утро, любимая! Ты самая красивая женщина на свете.
И говорит он это с той же интонацией, что и когда-то в школьном коридоре — будто никакие годы не прошли.
Даже тётя Лиза теперь смотрит на Алену по-другому — задумчиво, с заметной примесью удивления.
— Вот ведь как бывает… — вздыхает она. — В детстве страшненькая была, а с годами всё краше становится.
И каждый раз мама только улыбается, будто ей эта история была известна заранее.
— Она всегда была красивой, — отвечает спокойно. — Просто не все умели это замечать.
Каждый год в конце декабря Роман и Алена выходят гулять по вечернему городу. Снег ложится на город, как ватное одеяло, укрывая всё вокруг нежной белизной, в витринах мигают огоньки, слышны новогодние песни и детский смех. Город в такие дни кажется особенно живым, будто сам радуется их прогулке.
Они идут рядом, держась за руки — так же, как когда-то, в тот первый вечер, когда молчали и всё равно понимали друг друга без слов. И каждый раз Алена думает, что для праздника совсем не нужны яркие гирлянды, дорогие подарки и фейерверки. Достаточно только того, кто рядом. Кто идёт с тобой молча, но так, что весь мир становится добрее и теплее.
Скоро снова Новый год, и они будут встречать его вместе. Как всегда.
Рекомендую к прочтению:
И еще интересная история:
Благодарю за прочтение и добрые комментарии! 💖