— Ты хлеба купила? А то я смотрел, в хлебнице даже корки нет, — вместо «привет» бросил Виктор, не поворачивая головы от монитора.
Марина застыла в дверном проеме, так и не расстегнув молнию на пуховике. Пакет с продуктами, который она тащила от самой остановки, врезался пластиковыми ручками в онемевшие пальцы. Ноги гудели так, словно вместо костей в них залили свинец, а в висках пульсировала тупая, монотонная боль — верный спутник последних трех месяцев без выходных. Она медленно выдохнула, глядя на сутулую спину мужа, обтянутую застиранной футболке. В комнате было душно, пахло спертым воздухом, пылью от системного блока и чем-то кислым — кажется, прокисшим супом, который никто не удосужился убрать в холодильник.
— И тебе добрый вечер, Витя, — глухо отозвалась она, проходя в квартиру и сбрасывая тяжелые зимние ботинки. — Хлеб в пакете. Сверху лежит.
Виктор наконец соизволил оторваться от экрана. Он сдвинул один наушник на висок, недовольно поморщился, заметив её усталый вид, и, шаркая тапками, подошел к ней. Но не чтобы помочь с пакетом или обнять, а чтобы требовательно заглянуть внутрь целлофанового мешка.
— Батон нарезной? Опять этот «красная цена»? Марин, я же просил брать бородинский или хотя бы с отрубями. У меня от белого тяжесть в животе, ты же знаешь, мне сейчас за здоровьем следить надо, стрессы сплошные с этими поисками.
Марина молча прошла на кухню, чувствуя, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, начинает закипать темная, вязкая злость. Она поставила пакет на стол с таким звуком, будто уронила кирпич.
— Стрессы? — переспросила она, начиная выкладывать продукты: пачку дешевых макарон, десяток яиц, молоко по акции. — У тебя стрессы, Витя? Ты сегодня с дивана вставал вообще? Или путь от компьютера до туалета считается марафонской дистанцией?
Виктор обиженно поджал губы, опираясь бедром о подоконник. Он скрестил руки на груди, всем своим видом демонстрируя оскорбленное достоинство непризнанного гения.
— Ты опять начинаешь? Я, между прочим, весь день мониторил вакансии. Изучал рынок. Сейчас кризис, нормальных предложений нет, а идти грузчиком или менеджером по продажам унитазов я не собираюсь. У меня высшее образование, Марина. Я себя не на помойке нашел, чтобы размениваться на копейки. Я ищу достойный вариант, где оценят мой потенциал.
— Полгода, Витя. Полгода ты ищешь вариант, — Марина устало опустилась на табурет, даже не переодевшись. — А я полгода пашу на двух ставках. Утром в магазине на кассе, вечером полы в офисном центре мою. У меня тоже образование, если ты забыл. Но я почему-то не гордая.
— Это твой выбор — быть ломовой лошадью, — фыркнул муж, выуживая из пакета пачку печенья и тут же разрывая упаковку. Крошки посыпались на немытый пол. — А я мыслю стратегически. Кстати, насчет стратегии. Я нашел причину, почему у меня дело с фрилансом не идет.
Марина подняла на него тяжелый взгляд. Ей хотелось просто поесть и упасть лицом в подушку, но она знала — сейчас начнется самое интересное. Виктор набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду.
— Железо не тянет, Марин. Я хотел заняться видеомонтажом, там сейчас реальные деньги крутятся, но моя видеокарта — это прошлый век. Она рендерит простейший ролик три часа. Мне нужно обновиться. Я посмотрел, там сейчас скидки хорошие, за сорок тысяч можно взять вполне рабочий вариант. Это не трата, это инвестиция. Как только возьму карту — сразу заказы попрут.
— Сорок тысяч? — голос Марины стал пугающе тихим. — Витя, ты в своем уме? У нас долг за коммуналку за два месяца висит. Я сегодня последние деньги на еду потратила, до аванса еще неделя. Какие сорок тысяч?
— Ну займи! — легко предложил он, запихивая в рот печенье. — У Светки спроси или кредит возьми потребительский. Марин, ты не понимаешь, это инструмент! Как столяр без рубанка, так я без нормального компа. Ты же хочешь, чтобы я начал зарабатывать? Вот дай мне возможность! А ты вечно палки в колеса вставляешь своим нытьем про коммуналку. Мещанство это всё. Узколобость.
Марина встала. Стул скрипнул под её резким движением. Она подошла к раковине, которая была доверху забита грязной посудой. Тарелки с присохшими остатками гречки, жирная сковорода, кружки с чайным налетом. Гора посуды росла с утра, и Виктор, «стратегически мыслящий» весь день, даже пальцем не пошевелил, чтобы помыть за собой чашку.
— Значит так, стратег, — сказала она, не оборачиваясь. — Денег нет. И не будет. Ни на карту, ни на мышку, ни на новый коврик. Хочешь апгрейд — иди разгружай вагоны. Или унитазы продавай. Мне плевать. Но из моего кошелька ты больше ни копейки на свои игрушки не получишь.
— Это не игрушки! — взвизгнул Виктор, и его голос дал петуха. — Это работа! Ты просто завидуешь, что я пытаюсь вырваться из этого болота, а ты привыкла в грязи копошиться!
— Помой посуду, — отрезала Марина. — И приготовь ужин. Я устала.
Она вышла из кухни, чувствуя, как дрожат руки. Вслед ей полетело злобное шипение. Виктор что-то бурчал себе под нос, швыряя пачку печенья на стол. Марина зашла в ванную, включила воду, чтобы заглушить звуки квартиры, и умылась ледяной водой. Зеркало отразило серую кожу, темные круги под глазами и плотно сжатые губы, в уголках которых залегли жесткие складки. Ей было всего двадцать семь, а выглядела она на все сорок.
Когда она вышла из ванной и направилась в спальню, то услышала приглушенный голос мужа. Он сидел в прихожей, прижав телефон к уху, и жаловался кому-то инфантильным, плаксивым тоном, который Марина ненавидела больше всего на свете.
— ...Да, мам, представляешь? Я ей по-человечески объясняю, что мне для дела надо, что это перспектива, а она уперлась как баран. Говорит, иди грузчиком. Ей вообще плевать на моё будущее. Нет, денег не дала. Орала только. Что? Да, она дома. Мам, ну скажи ей, а? Она меня совсем загнобила тут...
Марина закрыла дверь в спальню, но тонкие стены панельного дома не спасали. Она знала, что сейчас на том конце провода Галина Сергеевна уже натягивает свой парадный берет и собирается в крестовый поход по защите «мальчика». Вечер обещал быть долгим.
Звонок в дверь прозвучал не как приглашение открыть, а как требование немедленной капитуляции. Длинный, настойчивый, визгливый звук, от которого хочется спрятаться под одеяло и притвориться мертвой. Но Марина знала: прятаться бесполезно. Этот звонок мог принадлежать только одному человеку во вселенной. Она даже не успела снять джинсы, только расстегнула пуговицу, чтобы животу стало легче дышать, как пришлось снова застегиваться и тащиться в коридор.
Виктор, разумеется, открывать не спешил. Он стоял в дверях комнаты, подпирая плечом косяк, и с видом мученика, ожидающего небесное воинство, кивнул на входную дверь.
— Это мама. Я ей сказал, что ты дома, но разговаривать не хочешь. Открой, у меня голова раскалывается от этого звона.
Марина, сжав зубы так, что хрустнула челюсть, повернула замок. Дверь распахнулась, и в узкую прихожую, словно танк прорвавший линию обороны, вкатилась Галина Сергеевна. От неё пахло морозной свежестью, корвалолом и тяжелыми, удушливыми духами «Красная Москва», которыми она пользовалась, кажется, назло всему живому. Она была в своем неизменном мохеровом берете, надвинутом на брови, и в расстегнутом пальто, из-под которого виднелась массивная грудь, обтянутая люрексовой кофтой.
— Ну наконец-то! — гаркнула свекровь вместо приветствия, втискиваясь в пространство и моментально заполняя его собой. — Я уж думала, вы тут забаррикадировались. Витенька, сынок, ты почему такой бледный? Господи, одни глаза остались!
Галина Сергеевна, не разуваясь, сделала два широких шага по грязному от реагентов коврику и, проигнорировав Марину, кинулась к сыну. Она схватила его за лицо своими пухлыми руками, унизанными дешевыми кольцами, и принялась ощупывать лоб, словно проверяя качество арбуза.
— Мам, ну перестань, — вяло отмахнулся Виктор, но, судя по довольной гримасе, ему это внимание льстило. — Я просто устал. Нервы.
— Нервы! Конечно, нервы! — Галина Сергеевна резко развернулась к Марине. Взгляд её маленьких, глубоко посаженных глаз стал колючим, как проволока. — Здравствуй, Марина. Я смотрю, ты решила моего сына в гроб вогнать? Звонит мне, голос дрожит, чуть не плачет. Это что такое происходит?
Марина молча закрыла входную дверь на замок и прислонилась к ней спиной. Сил на вежливость не осталось.
— И вам не хворать, Галина Сергеевна. Виктор вам не сказал, что он тридцать лет как совершеннолетний? Или вы ему до сих пор сопли вытираете по расписанию?
— Ты мне не дерзи! — свекровь топнула ногой в зимнем сапоге, оставляя на ламинате грязную лужу. — Я мать! Я вижу, когда моему ребенку плохо. Он творческая личность, у него тонкая душевная организация, а ты... ты ведешь себя как... как торгашка на рынке!
Галина Сергеевна по-хозяйски прошла мимо опешившей Марины на кухню. Стук её каблуков отдавался в голове Марины гулкими ударами молотка. Свекровь окинула брезгливым взглядом гору немытой посуды, крошки от печенья на столе и пустую кастрюлю на плите.
— Срач какой, — констатировала она с нескрываемым удовольствием. — Жена пришла с работы, а в доме как в хлеву. Бедный Витя даже чаю попить не может из чистой кружки. Ты чем вообще занимаешься, Марина? Карьерой своей великой? Полы моешь?
— Я деньги зарабатываю, — Марина вошла следом, стараясь не смотреть на грязные следы, оставленные свекровью. — Чтобы ваш «тонко организованный» сын мог жрать, спать в тепле и сидеть в интернете.
— Не смей попрекать его куском хлеба! — взвизгнула Галина Сергеевна, плюхаясь на единственный свободный табурет. Сумку она водрузила прямо на кухонный стол, рядом с нарезанным батоном. — Он ищет себя! Он талантлив! Ему просто нужен старт, толчок! А ты, вместо того чтобы стать ему опорой, музой, тянешь его вниз, в свое болото бытовухи!
Виктор, почувствовав мощную артиллерийскую поддержку, просочился на кухню и встал за спиной матери, скрестив руки на груди. Теперь они смотрелись единым фронтом: массивная, налитая яростью мать и её бледная, рыхлая тень.
— Мам, я ей объяснял, — подал голос Виктор, в котором звенела обида. — Мне для работы нужно обновить комп. Это же инструмент. Как у хирурга скальпель. Без видеокарты я не могу брать заказы. Там сорок тысяч всего надо. Я бы отбил их за пару месяцев! А она говорит — иди грузчиком. Меня! С моим дипломом культуролога!
— Слышала?! — Галина Сергеевна ударила ладонью по столу так, что подпрыгнула сахарница. — Грузчиком! Ты совсем ополоумела от своей жадности? У парня депрессия, он пытается выкарабкаться, нашел выход, а ты зажала копейки?
— Сорок тысяч — это не копейки, — Марина говорила тихо, но внутри у неё всё дрожало от напряжения. — Это две мои зарплаты уборщицы. Это месяц моей жизни, стертый в пыль. У нас долг за квартиру. У меня сапоги развалились, я хожу в осенних. А вы хотите, чтобы я купила ему игрушку?
— Какая ты мелочная, — с искренним презрением выдохнула свекровь. Она полезла в свою необъятную сумку, но не за деньгами, как на секунду понадеялась Марина, а за носовым платком, чтобы картинно промокнуть сухой глаз. — Сапоги у неё... Да какая разница, в чем ты ходишь, если в семье разлад? Ты должна инвестировать в мужа! Станет он на ноги, купит тебе десять пар сапог. А сейчас ты обязана найти деньги.
— Где? — коротко спросила Марина.
— Где хочешь! — рявкнула Галина Сергеевна, отбрасывая платок. — Займи! Кредит возьми! У родителей своих попроси, они у тебя пенсию получают, не бедствуют. Неужели тебе не стыдно, что муж мучается из-за какой-то железки? Ты же женщина, ты должна быть гибкой, мудрой!
Марина посмотрела на них. На Виктора, который кивал каждому слову матери, как китайский болванчик. На Галину Сергеевну, чье лицо пошло красными пятнами от праведного гнева. И вдруг поняла: они не шутят. Они реально считают, что она обязана вывернуться наизнанку, влезть в долги, лишь бы Витенька мог играть в свои игры с хорошей графикой.
— Я не буду ничего занимать, — отчеканила Марина, чувствуя, как злость переплавляется в холодную решимость. — Если Виктору нужна карта, пусть продаст что-нибудь свое. Почку, например. Или пусть идет работать. Хоть дворником, хоть курьером.
— Ах ты дрянь! — Галина Сергеевна вскочила с табурета, опрокинув его с грохотом. — Ты как разговариваешь со старшими? Ты как про мужа говоришь? Да я... да мы...
— Что вы? — Марина шагнула к ней, не отводя взгляда. — Что вы сделаете? Еще громче наорете? Денег от этого не прибавится.
— Ты сейчас же пойдешь и найдешь деньги! — завизжала свекровь, брызгая слюной. Капли попали на лицо Марины, и это стало последней каплей. — Или ты даешь ему на развитие, или ты доказываешь, что ты ему не жена, а враг! Ты эгоистка, Марина! Пустая, жадная баба, которая не ценит того золота, что ей досталось!
Виктор из-за спины матери вдруг осмелел: — Реально, Марин, ты перегибаешь. Мама дело говорит. Если ты сейчас не поможешь, я этого не забуду. Это предательство.
Слова падали в душный кухонный воздух, тяжелые, как булыжники. Марина смотрела на них и видела не семью, а двух паразитов, которые присосались к ней и требуют добавки. В голове щелкнул предохранитель. Вся усталость, вся боль за бесцельно прожитые годы, всё унижение последних месяцев сжалось в одну тугую пружину.
— Значит, вклад нужен? — переспросила она странным, чужим голосом. — Инвестиция в будущее?
— Именно! — торжествующе вздернула подбородок Галина Сергеевна, решив, что сломала невестку. — Немедленно!
— Хорошо, — кивнула Марина. — Сейчас будет вам инвестиция. Ждите здесь.
Она развернулась и быстрым шагом вышла из кухни, направляясь в прихожую, где на вешалке висела куртка Виктора.
Марина шла в прихожую, чувствуя, как гулкая пустота внутри заполняется ледяным, кристально чистым бешенством. Оно звенело в ушах, заглушая шаркающие шаги свекрови, которая, почуяв победу, уже семенила следом, чтобы проконтролировать процесс «инвестирования».
В коридоре пахло сыростью от грязных ботинок и затхлой вонью старого подъезда, которую принесла с собой Галина Сергеевна. Марина подошла к вешалке. Куртка Виктора — дутая, ядовито-синяя, купленная в прошлом году на распродаже опять же на деньги Марины — висела небрежно, одним рукавом касаясь пола. Марина рывком сорвала её с крючка.
— Что ты там копаешься? — донесся из дверного проема кухни нетерпеливый голос свекрови. — Неси сюда, обсудим, когда Витенька сможет купить эту... как её... карту.
Марина не ответила. Она засунула руку во внутренний карман куртки. Пальцы нащупали потертую кожу бумажника. Тот самый, который она подарила ему на годовщину два года назад. Тогда она вложила в него новенькую пятитысячную купюру «на удачу». Сейчас бумажник казался тонким и жалким, как осенний лист.
Она вернулась в кухню. Галина Сергеевна уже снова умостилась на табурете, расплывшись в победительной улыбке. Виктор стоял рядом, нервно теребя край футболки, и смотрел на жену с выражением жадного ожидания, смешанного с опаской. Они напоминали двух стервятников, выжидающих, пока жертва перестанет трепыхаться.
— Ну? — поторопила свекровь, вытягивая шею. — Сколько там? Если не хватает, можно оформить микрозайм, сейчас это быстро делается, прямо с телефона.
Марина медленно, демонстративно открыла кошелек. В отделении для купюр было пусто, лишь сиротливо белел чек из супермаркета. Она вытряхнула содержимое на ладонь. Звякнула горсть мелочи — пятаки, рубль, пара десяток. И, наконец, из потайного кармашка вывалилась мятая, засаленная сторублевка, свернутая в трубочку.
Всё. Больше там не было ничего. Ни карт, ни заначек, ни «удачи». Пустота, звенящая медью.
— Это что? — брови Галины Сергеевны поползли вверх, скрываясь под мохеровым беретом. — Ты издеваешься?
— Это, Галина Сергеевна, весь капитал вашего сына, — ровным голосом произнесла Марина, глядя прямо в переносицу мужа. — Всё, что он заработал, накопил и сберег за полгода «поисков себя». Сто рублей. На пачку сигарет даже не хватит, если курить нормальные.
Виктор покраснел. Пятна румянца проступили на его шее и щеках, делая лицо похожим на плохо прожаренный стейк.
— Ты... ты не имеешь права рыться в моих вещах! — взвизгнул он, пытаясь выхватить кошелек, но Марина резко отдернула руку. — Это личное!
— Личное?! — Марина рассмеялась, и смех этот был страшным, лающим. — Личное — это когда ты сам себя кормишь, Витя. А когда ты жрешь мои макароны и спишь на простынях, которые я стираю порошком, купленным на мои деньги, у тебя нет ничего личного. Даже трусы на тебе — и те куплены с моей премии.
— Хамка! — взревела Галина Сергеевна, стукнув кулаком по столу. — Да как ты смеешь унижать мужчину! У него временные трудности!
— Временные? — Марина шагнула к свекрови, нависая над ней. В её глазах полыхнуло что-то такое, от чего Галина Сергеевна невольно отшатнулась, прижав к груди свою необъятную сумку. — Полгода — это временно? А может, год? Пять лет? Сколько мне еще ждать, пока его гениальность созреет? Пока я сдохну на работе?
— Ты обязана! — орала свекровь, брызгая слюной. — Ты жена! В горе и в радости! А ты... ты меркантильная, расчетливая...
— Да с какой стати я должна содержать вашего сына, пока он ищет себе работу?! Вы совсем уже с ума сошли со своей материнской любовью?
— Ты не понимаешь…
—Нет, это вы не видите, что он просто паразит!
— Замолчи! — Галина Сергеевна вскочила, опрокинув табурет. Её лицо перекосило от ярости. — Не смей так называть моего мальчика! Он талант! Он... он в депрессии! Ему поддержка нужна, а ты куском хлеба попрекаешь!
— Поддержка? — Марина разжала кулак. Мелочь со звоном посыпалась на пол, раскатываясь по углам кухни. Мятая сторублевка спланировала на грязный линолеум прямо к ногам Виктора. — Вот ваша поддержка! Вот ваш вклад!
Она сгребла со стола кошелек и с силой швырнула его в лицо мужу. Кожаный бумажник хлестко ударил Виктора по носу и упал рядом со сторублевкой. Виктор охнул, схватившись за лицо, из глаз брызнули слезы.
— Ты больная! — заорал он, прикрывая нос рукой. — Ты мне нос разбила! Мама, она сумасшедшая!
— Ах ты, дрянь такая! — Галина Сергеевна задохнулась от возмущения. Она схватила свою сумку — тяжелую, набитую, видимо, банками с заготовками или кирпичами, — и замахнулась. — Я тебе сейчас покажу, как мужа калечить! Я тебя научу уважению!
Марина не сдвинулась с места. Она смотрела на занесенную над головой сумку, на искаженное злобой лицо свекрови, на ноющего мужа, который даже не пытался остановить мать, а только скулил, проверяя, нет ли крови. И в этот момент в ней что-то умерло окончательно. Жалость, страх, остатки привязанности — всё сгорело в одну секунду. Осталась только холодная, расчетливая ярость загнанного в угол зверя.
— Забирайте, — тихо сказала она. — Забирайте своего дармоеда и кормите его сами.
— Что? — Галина Сергеевна замерла с поднятой сумкой, не веря своим ушам.
— Вон отсюда, — сказала Марина громче. — Оба.
— Ты... ты меня выгоняешь? — свекровь опустила руку, её рот открылся в немом изумлении. — Из дома моего сына?
— Это моя квартира, — напомнила Марина, делая шаг вперед. — Купленная до брака. В ипотеку, которую плачу я. А ваш сын здесь — просто гость. Загостившийся, наглый, бесполезный гость. И время визита вышло.
— Я никуда не пойду! — Виктор вдруг выпрямился, убрав руку от покрасневшего носа. — Ты не имеешь права! Я тут прописан... то есть, зарегистрирован! Я полицию вызову!
— Вызывай, — кивнула Марина. — А пока они едут, я тебя вышвырну. Вместе с твоей мамочкой и твоей депрессией.
Она схватила свекровь за рукав пальто. Ткань затрещала. Галина Сергеевна взвизгнула, пытаясь вырваться, но Марина, закаленная тасканием тяжелых коробок в магазине и ведер с водой в офисе, держала крепко. В её хватке была сила человека, которому больше нечего терять.
— Убери руки! — завопила Галина Сергеевна, снова пытаясь ударить невестку сумкой, но Марина ловко перехватила её запястье.
— Пошли вон! — рявкнула Марина и с силой дернула свекровь в сторону коридора.
Началась свалка. Галина Сергеевна упиралась ногами, цеплялась свободной рукой за косяк, орала благим матом. Виктор, наконец опомнившись, кинулся на помощь матери, пытаясь оттащить жену за плечи, но Марина, развернувшись корпусом, толкнула его локтем в грудь так, что он отлетел к холодильнику, сбив магнитики.
В квартире стоял грохот, крики и тяжелое сопение борьбы. Это был уже не семейный скандал. Это была война за право дышать свободно.
В тесном коридоре стало нечем дышать. Воздух сгустился от ненависти, запаха пота и удушливых духов Галины Сергеевны, которые в пылу борьбы казались теперь настоящим химическим оружием. Марина не чувствовала ни боли от впившихся в предплечье ногтей свекрови, ни тяжести собственного тела. В ней включился какой-то древний, животный механизм защиты территории. Она тащила упирающуюся, грузную женщину к выходу, как бурлак тащит баржу против течения — молча, стиснув зубы до скрипа, с одной единственной целью: очистить свое пространство.
— Пусти! Ты мне пальто порвешь, психопатка! — верещала Галина Сергеевна, пытаясь зацепиться свободной рукой за вешалку, за зеркало, за обои. Её берет съехал набок, открывая потный лоб с прилипшими седыми прядями. — Витя! Витя, сделай же что-нибудь! Она мать твою убивает!
Виктор, наконец отлипший от холодильника, кинулся наперерез. Он попытался перехватить руки Марины, но его движения были суетливыми и бестолковыми. Он боялся получить сдачу, боялся настоящей драки, к которой никогда не был готов.
— Марин, ну хватит! Ну успокойся! — заныл он, повисая у неё на плече. — Мы уйдем, уйдем, только не так! Дай одеться нормально!
— Уйдете. Прямо сейчас, — прохрипела Марина.
Она резко остановилась, сбросила с плеча руку мужа и, воспользовавшись секундным замешательством свекрови, толкнула её спиной на входную дверь. Галина Сергеевна глухо ударилась о металлическую обшивку, охнув и выпустив из рук свою драгоценную сумку. Сумка с грохотом упала на пол, что-то внутри звякнуло и разбилось.
— Банка! — взвыла свекровь. — Грибы! Витя, она грибы разбила!
Марина не стала слушать про грибы. Одной рукой она прижала свекровь к двери, не давая той опомниться, а второй начала лихорадочно крутить вертушку замка. Замок, словно чувствуя настроение хозяйки, поддался сразу. Щелчок — и путь свободен.
Марина распахнула дверь ногой. В квартиру ворвался холодный, сырой воздух подъезда, пахнущий табаком и безнадежностью.
— На выход! — скомандовала она.
— Я босиком не пойду! — заорал Виктор, пятясь назад в комнату. — На улице минус десять! Ты смерти моей хочешь?
— Я хочу, чтобы вы исчезли! — рявкнула Марина.
Она убрала руку, державшую свекровь, и с силой, вложив в это движение всю накопившуюся за два года злость, толкнула Галину Сергеевну в спину. Свекровь, не ожидавшая такой прыти от всегда молчаливой невестки, не удержала равновесие. Она, смешно взмахнув руками, вывалилась на лестничную клетку, едва не пропахав носом бетонный пол.
— Ах ты сука! — донеслось уже с лестницы. — Люди! Убивают!
Виктор застыл в дверях, глядя то на мать, барахтающуюся на площадке, то на жену, чье лицо превратилось в белую маску бешенства. В его глазах плескался животный ужас. Он понял: переговоров не будет. Денег не будет. И борща тоже больше не будет.
— А ты чего ждешь? — Марина шагнула к нему.
Виктор попятился, споткнулся о порог и сам вылетел на лестницу, едва не упав на мать, которая как раз пыталась подняться, опираясь на грязные перила.
— Ты пожалеешь! — крикнул он уже с безопасного расстояния, тряся кулаком. Он стоял в одних носках на ледяном бетоне, жалкий, взъерошенный, в растянутой футболке. — Ты приползешь ко мне! Ты никого лучше меня не найдешь! Кому ты нужна, уборщица!
Марина не ответила. Она посмотрела себе под ноги. В прихожей валялись зимние ботинки мужа — те самые, дорогие, на натуральном меху. Она нагнулась, схватила их — по одному в каждую руку. Ботинки были тяжелые, добротные.
— Забыл "инструмент"! — крикнула она и с размаху швырнула обувь в проем двери.
Первый ботинок просвистел над головой Галины Сергеевны и с гулким звуком ударился о железную дверь соседей, оставив на ней грязный след. Второй угодил Виктору прямо в грудь. Он ойкнул, согнувшись пополам.
— И куртку свою забери, "стратег"! — Марина сорвала с вешалки синий пуховик, скомкала его и швырнула следом. Куртка накрыла Виктора с головой, словно саван.
— Ненормальная! Истеричка! Мы тебя засудим! — визжала Галина Сергеевна, наконец вставшая на ноги и теперь отряхивающая пальто. — Ноги моей здесь больше не будет! Прокляну!
Марина взялась за ручку двери. На секунду она встретилась взглядом с мужем, который выпутывался из куртки. В его глазах она не увидела ни раскаяния, ни любви — только злобное, мелочное желание отомстить. И страх перед будущим, где никто не будет ему подтирать нос.
— Прощайте, — сказала она тихо, но в гулком подъезде это прозвучало как выстрел.
Она с силой захлопнула дверь. Грохот металла отсек вопли, проклятия и угрозы. Марина дважды повернула замок, потом накинула цепочку, и только после этого прижалась лбом к холодной поверхности двери.
За дверью еще что-то кричали. Кто-то — кажется, Виктор — пнул металл ногой, но удар вышел слабым, неуверенным. Потом послышался звук открывающейся соседской двери и недовольный бас соседа дяди Коли: «Вы чего тут разорались на ночь глядя? Сейчас полицию вызову!».
Голоса притихли. Послышалось торопливое шарканье, стук каблуков и удаляющееся бормотание Галины Сергеевны, которая, очевидно, уже переключилась на объяснение сыну, какая плохая ему досталась жена.
В квартире наступила тишина. Не звенящая, не тяжелая, а обычная, пустая тишина. Марина медленно сползла по двери на пол, прямо на грязный коврик. Руки дрожали мелкой, противной дрожью, сердце колотилось где-то в горле.
Она посмотрела на свои ладони. Красные, огрубевшие от воды и тряпок. Потом перевела взгляд на кухню. Там, на столе, среди рассыпанной мелочи и крошек, лежал так и не съеденный бутерброд. А в раковине гора посуды.
Слез не было. Ни одной. Внутри, там, где еще полчаса назад бурлила ярость, теперь было чисто и пусто, как в вымытом хлоркой операционном блоке. Больно, стерильно, но опухоль вырезана.
Марина тяжело поднялась, опираясь о стену. Ноги все еще гудели после смены, но тяжесть, давившая на плечи последние полгода, исчезла. Она прошла на кухню, перешагнув через валяющуюся сумку свекрови с разбитой банкой (черт с ней, потом уберу), взяла со стола бутерброд и с жадностью откусила большой кусок.
Хлеб был сухой, колбаса дешевая, но вкуснее этого она ничего в жизни не ела.
Она дожевала, глядя в темное окно, где горели огни большого города. Завтра надо будет сменить замки. И заплатить за коммуналку. Одной зарплаты теперь хватит с лихвой. А компьютер... Компьютер она продаст. Как раз на новые сапоги хватит.
Марина усмехнулась, вытерла крошки с губ и пошла в ванную — смывать с себя этот день, этот брак и этот скандал. Жизнь только начиналась…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ