Дверь в квартире Сергея распахнулась так, что хлопнула дверца шкафа-купе в прихожей. На пороге стояла его дочь. Алиса, девять лет, третий «Б» класс. Белый бант съехал набок, на руке расцарапанная полоска от часов, а на лице — странная, недетская улыбка. Не радостная. Победная.
«Пап, тебя завтра к директору вызывают. Я Егору нос разбила».
Сергей замедлил движение, откладывая телефон. В голове пронеслось: «Вызов. Разговоры. Проблемы». Но глядя на её сияющие, почти лихорадочные глаза, он почувствовал не тревогу, а странное облегчение.
До этого были месяцы других историй. Вечерние жалобы за стаканом кефира. «Егор опять порвал обложку». «Егор спрятал мой портфель». «Егор говорит, что я дура и ржавая». Классная, Анна Петровна, мудрая женщина с 30-летним стажем, на все жалобы отвечала одинаково: «Не обращай внимания, Алиса. Драться нельзя. Он же не со зла, он просто активный». Родители Егора, как всем было известно, люди очень даже при положении. Отец — где-то в управлении, мать — в департаменте. Их визит в школу в прошлом году по поводу несправедливой, на их взгляд, тройки по чтению Анна Петровна вспоминала как стихийное бедствие. С тех пор Егор стал в классе чем-то вроде неприкасаемого. Можно было жаловаться, но давать сдачи — категорически нет. Это знали все.
И вот теперь — разбитый нос. Сергей похвалил дочь. Коротко и по-отечески скупо: «Умница».
Кабинет директора на следующий день напоминал штаб по ликвидации чрезвычайной ситуации. Родители Егора — Ольга Витальевна в идеальном кашемировом пальто и Дмитрий Игоревич сидели в кабинете с таким видом, будто они здесь проводят плановую проверку. Анна Петровна, классная, выглядела так, словно её собственный урок прошел мимо неё.
«Мы в шоке от поведения вашей дочери! — начала Ольга Витальевна, даже не глядя на Алису. — Агрессия, жестокость! У нашего Егора, возможно, сотрясение!»
«Он её восемь месяцев за косички дергал и тетрадки рвал, и это, выходит, не сотрясение?» — спросил тихо Сергей.
Анна Петровна вздохнула устало-педагогически. «Сергей Владимирович, мы всегда учим детей решать конфликты словом. Драка — не выход. Егор, конечно, мальчик энергичный, но Алисе надо было снова ко мне обратиться».
«Она обращалась, — напомнил Сергей. — Десять раз, не меньше».
В этот момент Дмитрий Игоревич, до этого молча изучавший потолок, изрёк басом: «Нам важно не прошлое, а настоящий инцидент. Нанесение телесных повреждений. Это вопрос уже, возможно, не к педагогическому составу».
Тут Сергей не выдержал. Он улыбнулся самой своей лучезарной улыбкой, очень внимательно посмотрел на родителей Егора, потом на Анну Петровну, и сказал медленно, отчеканивая каждое слово:
«Понимаете, какая ирония. Всё детство Егора вы и система, — кивок в сторону классной, — создавали ему идеальные условия. Можно всё. В ответ — ничего. Вы растили мальчика в вакууме безнаказанности. Но законы физики, даже социальной, не обманешь. Рано или поздно вакуум сталкивается с реальным миром. И мир, в лице моей 30-килограммовой дочки, бьёт его учебником по геометрии прямо в нос. Это не агрессия. Это, простите, физика».
В кабинете повисла тишина, настолько густая, что был слышен скрип кожаного кресла директора.
«Мы... мы потребуем перевода вашей дочери в другой класс!» — выдохнула Ольга Витальевна, потеряв на секунду идеальную дикцию.
«Пожалуйста, — пожал плечами Сергей. — Но, боюсь, даже если это произойдёт, в любом классе найдётся своя Алиса, у которой в какой-то момент кончится терпение».
Он взял дочь, всё это время молча смотревшую в пол, за руку. Они вышли, не дожидаясь вердикта.
Сейчас они сидят в кафе-мороженом. Алиса ковыряет шарик фисташкового мороженого в вазочке. Синяк на её руке уже желтеет.
«Пап, а меня правда переведут?»
«Не знаю. Не важно. Куда хочешь — хоть ко мне на работу, будешь бумажки разбирать».
Она хмыкает. Потом говорит, не глядя: «Он такой был странный, когда носом пошла кровь. Он не кричал. Он так удивился. Просто стоял и трогал лицо, как будто в первый раз его почувствовал».
Она доедает мороженое. За окном идет дождь. Всё разрешилось ничем. Перевода не произошло, Егор ходит с пластырем, Анна Петровна проводит беседы о дружбе. Но в классе что-то изменилось. Небольшая трещина в незыблемом мире, где одним можно всё, а другим велено терпеть. И в этой трещине виден простой закон: у каждой терпеливой Золушки есть предел. И он приходит не в хрустальной туфельке, а с окровавленным кулаком и фисташковым мороженым в качестве награды.