Лев Толстой, хорошо помнивший семейные предания александровской эпохи, как-то обронил:
«Во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных...», и заметьте, что именно Милорадович поставлен им на первое место, а «наше всё» занимает лишь третье.
Толстой не погрешил против истины: граф Михаил Андреевич был живой легендой, одним из тех людей, о которых говорят, что они заговорённые.
Пятьдесят два сражения, и ни единой царапины!
А судьба, выходит, берегла его для того, чтобы он погиб не от французского ядра под Бородином, не от турецкой сабли под Бухарестом, а от пистолетной пули двадцативосьмилетнего неудачника, который за год до этого не сумел расплатиться за пирожные в кондитерской лавке.
Вот об этих двоих, о генерале и о его убийце, я сегодня вам и расскажу.
Тот, в кого стреляли
Род Милорадовичей, если верить семейным преданиям, происходил из Герцеговины, где сербы веками сражались с турками. Прадед нашего героя, которого тоже звали Михаилом, оказал какие-то услуги Петру Великому на Балканах и выехал в Россию служить.
Служили Милорадовичи хорошо: отец будущего генерала дослужился до генерал-поручика и черниговского наместника, водил дружбу с самим Суворовым, который, по семейной легенде, однажды потрепал маленького Мишу по голове и сказал: «Этот будет славным генералом». Может, и не говорил, мало ли что потом присочиняют, но вышло именно так.
В семь лет мальчика отправили учиться в Германию, потом во Францию. Кёнигсберг, Гёттинген, Страсбург - он учился в университетах один лучше другого. Вернулся Михаил в Россию семнадцатилетним прапорщиком и сразу попал на русско-шведскую войну.
А дальше пошло-поехало: турки, поляки, французы, опять французы, опять турки, опять французы... Чины сыпались на него как из рога изобилия, и уже в двадцать семь лет он стал генерал-майором, командиром Апшеронского мушкетёрского полка в знаменитом Итальянском походе Суворова.
При всей отчаянной храбрости, а Милорадович был храбр до безрассудства, его словно ангел хранил.
При Басильяно под ним убили трёх лошадей, а он не получил ни царапины.
При штурме Альтдорфа первым перешёл через горящий мост и снова оказался цел.
Солдаты шептались, мол, командир-то у нас заговорённый! А Кутузов, который в людях разбирался получше многих, однажды сказал ему с усмешкой:
«Ты ходишь скорее, чем летают ангелы».
Характер у Михаила Андреевича был, прямо скажем, не сахар. Любил он посидеть за игральным столом, да и к женщинам равнодушен не был. Александр I, говорят, раз десять выкупал его из долгов.
Герцен, который декабристам сочувствовал, а значит, Милорадовича любить не должен был, и тот не удержался:
«Храбрый, блестящий, лихой, беззаботный... волокита, мот, болтун, любезнейший в мире человек, идол солдат, управлявший несколько лет Петербургом, не зная ни одного закона».
О, как.
Управлял, к слову, Милорадович неплохо. он и пожары тушил, и погорельцам помогал, и порядок держал, а в 1818 году получил должность петербургского военного генерал-губернатора и на этом посту встретил декабрь 1825-го.
![Портрет Михаила Андреевича Милорадовича работы[1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)](https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/271828/pub_693ad3c51cee6163bd984de8_693adae04232b248ce3c7e59/scale_1200)
Тот, кто стрелял
Пётр Григорьевич Каховский родился в 1797 году в селе Преображенском Смоленской губернии. Семья была из тех, про которые говорят «из дворян, да голых».
В формулярном списке значилось двести тридцать душ, но это, как выяснилось после его смерти, была фикция: брат унаследовал всего семнадцать душ, да и те в Смоленской губернии, где земля родит через пень-колоду.
Образование он получил в Московском университетском пансионе. Как вспоминали современники, «по-русски, по-немецки и французски читать, писать и говорить умеет, истории, географии и арифметике знает».
Негусто, но для армейского офицера сойдёт.
В 1816 году Каховский поступил в лейб-гвардии Егерский полк юнкером, и тут же влип в историю.
Формулярный список сообщает сухо: «за шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерсгейм, за неплатёж денег в кондитерскую лавку и леность к службе» разжалован в рядовые и сослан на Кавказ.
Ну, то есть творил что ни попадя, буянил, да в долги влезал. Девятнадцать лет, горячая кровь, словом, дело молодое. На Кавказе он, правда, отличился в боях и снова получил офицерский чин, но что-то в нём надломилось. Или, может, и не надламывалось, просто таким был с самого начала.
В 1821 году вышел в отставку поручиком «по болезни». Какая там была болезнь, бог весть. Скорее всего, просто денег не было, а жить на офицерское жалованье, если ты привык к другому, несладко.
Пожил в своём захудалом имении Тихвинка, потом отправился за границу, в 1823–1824 годах болтался по Европе, насмотрелся на тамошние революции, начитался Руссо.
Вернулся, как сам потом признавался на следствии, «воспламенённый героями древности».
И вот тут, друзья мои, начинается самое интересное.
Летом 1824 года Каховский гостил в смоленской деревне у своих родственников Пассеков.
Там же гостила восемнадцатилетняя Софья Михайловна Салтыкова - дочь тайного советника, человека при дворе известного, «почётного гуся» из «Арзамаса», того самого литературного общества, членом которого был и молодой Пушкин.
Девушка была хороша собой, образованна, обожала стихи, и особенно любила пушкинские, которые многие знала наизусть.
Вспыхнул роман.
Каховский, надо отдать ему должное, стихов Пушкина тоже знал множество, в том числе и таких, которые ещё не были напечатаны, потому что был с поэтом знаком лично. Цитировал Жуковского и Руссо, был пылок и временами дерзок.
Типичный герой романа, и роман развивался по всем правилам жанра: тайные записки, украдкой пожатые руки, строгие родственники...
Отец Софьи, узнав о женихе, отказал.
Ну, сами посудите: отставной поручик, ни кола ни двора, да ещё с такой репутацией. Каховский уехал и, похоже, озлобился на весь свет.
А Софья Михайловна через год вышла замуж за барона Антона Дельвига, лицейского друга Пушкина. Свадьба была в октябре 1825-го, за два месяца до восстания.
Вот и думайте: случайность или нет?
Отвергнутый жених становится убийцей, а девушка, которую он любил, выходит за друга того поэта, чьи стихи он ей когда-то читал... Такие вот узоры плетёт жизнь.
В Петербург Каховский приехал в конце 1824 года с намерением (вы не поверите) ехать в Грецию воевать за её независимость.
Ему, романтику с античной закваской, это казалось достойным делом. Денег, понятное дело, не было ни гроша. Жил он, как потом вспоминал декабрист Якушкин, «за счёт товарищей», и главным образом за счёт Рылеева, который его приютил, а потом в Северное тайное общество ввёл.
А Рылеев присмотрелся к новому члену и понял, что он самый подхлдящий. Одинокий, без семьи, нет связей. Словом, человек, готовый на всё.
И когда встал вопрос, кто должен убить царя, а по планам заговорщиков это было необходимо, выбор пал на Каховского. Как на «совершенно одинокого человека».
Он согласился. Согласился стать «русским Брутом», как он сам выражался, тираноубийцей в античном духе. Накануне восстания, на собрании у Рылеева 13 декабря, ему официально поручили цареубийство.
А утром 14 декабря он не решился.
На Сенатскую площадь он пришёл одним из первых, «возмущал нижних чинов» в Гвардейском экипаже, но когда дошло до дела... Рука не поднялась.
На царя не поднялась рука, а на генерала, который приехал уговаривать солдат разойтись, поднялась.
Милорадович в то утро был у своей пассии, балерины Екатерины Телешовой. Привёз ей подарки, он всегда возил подарки, щедрость была его второй натурой. Не прошло и четверти часа, как прискакал вестовой и сообщил, что на площади бунт, солдаты отказываются присягать Николаю.
Михаил Андреевич надел парадный мундир со всеми орденами и поскакал на Сенатскую. Он был уверен, что сумеет солдат уговорить.
Ну, в самом деле, он же их генерал, с ними вместе он под пулями ходил, они же его знают!
Михаил Андреевич въехал в каре восставших на белом коне, достал из ножен золотую шпагу (подарок великого князя Константина) и крикнул:
— Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом и Лютценом?
Молчание. Ни одного голоса. Потом кто-то крикнул: «Слава Константину!»
А потом раздался выстрел.
Это был Каховский. А через мгновение князь Евгений Оболенский ткнул генерала штыком, целил, говорят, в лошадь, но попал в человека.
Милорадович ещё держался в седле. Его отвезли в казармы Конногвардейского полка, позвали врачей. Когда хирург извлёк пулю и показал раненому, тот усмехнулся:
— О, слава Богу! Эта пуля не солдатская. Я так и знал, что меня застрелит не солдат.
Пуля была пистолетная, со специальной насечкой. Кто-то готовился всерьёз. И мы знаем кто.
Генерал прожил ещё почти сутки. Шутил, острил, потому что умирать он умел так же лихо, как и жить. А перед самым концом продиктовал завещание в три пункта.
Два о частных делах. А третий... Третий гласил:
«Прошу Государя Императора, если то возможно, отпустить на волю всех моих людей и крестьян».
Полторы тысячи душ. Борец за свободу народа, так себя называл Каховский, застрелил человека, который одним росчерком пера освободил полторы тысячи крепостных. Вот такая вышла арифметика.
Николай I завещание выполнил.
Каховского арестовали на следующий день, 15 декабря, на его квартире. Доставили в Петропавловскую крепость, в Алексеевский равелин.
На следствии он вёл себя дерзко. Писал императору письма, критиковал всех. Николай читал, может, даже о чем-то задумывался, кто его знает.
Но приговор от этого мягче не стал.
Суд поставил Каховского «вне разрядов» вместе с Пестелем, Рылеевым, Муравьёвым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым. Первоначально им назначили четвертование, но император смягчил приовор: повесить. Милосердие проявил, так сказать.
Казнь состоялась ранним утром 25 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости. Россия так давно никого не казнила, ведь со времён Пугачёва прошло полвека.
Виселицу строили прямо на месте, осуждённые сидели на траве и ждали, пока плотники прибьют последние доски.
Есть одна деталь, которую редко вспоминают.
На эшафоте, перед казнью, четверо декабристов, а это были Пестель, Рылеев, Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин, обнялись.
Но никто не подал руки Каховскому.
Почему? Может, потому, что убийство Милорадовича даже среди заговорщиков считалось... нехорошим делом?
Генерала уважали многие. Он приехал один, безоружный, принялся уговаривать.
Розен, один из декабристов, потом писал:
«пули Каховского и ещё двух солдат смертельно ранили смелого воина».
Штейнгель:
«Каховский пустил в него из пистолета пулю».
Все знали, кто стрелял. И, похоже, не все одобряли.
Тела казнённых тайно вывезли по легенде на остров Голодай. Могилы нет до сих пор. Искали, но не нашли.
А Милорадович похоронен в Александро-Невской лавре.
В 2015 году в Петербурге, у Московских ворот, поставили первый в России памятник Милорадовичу. Почти двести лет прошло. А улицы Каховского есть в нескольких городах, переименовать их, видимо, руки не дошли.
Софья Михайловна Дельвиг, урождённая Салтыкова, пережила и первого мужа, и второго (она потом вышла за брата поэта Баратынского), и дожила до 1866 года.
Вспоминала ли она отвергнутого жениха? Бог весть. Документы об этом молчат.