— А если... — начал Павел неуверенно. — Если забрать её сюда?
— Куда, Паш? — Антонина обвела рукой их «трешку» в шестьдесят квадратов. — В детскую? К Артему и Поле?
Лежачую больную с утками, пролежнями ? Ты готов, чтобы дети это видели? Чтобы они дышали этим?
Семья из четырех человек готовилась ко сну.
Антонина вытирала со стола липкое пятно от пролитого сока, одной ногой отодвигая с прохода пожарную машину, брошенную пятилетним Артемом.
В ванной шумела вода — ее муж Павел купал двухлетнюю Полинку.
Сквозь шум воды доносился его басистый, нарочито грозный смех и визг дочери.
Тоня улыбнулась, чувствуя, как отпускает напряжение. Хороший вечер. Обычный.
Именно такие моменты она ценила больше всего: когда ипотека платится вовремя, на отпускном счете копится приятная сумма, в холодильнике полно еды, муж и дети здоровы.
Телефон на подоконнике завибрировал и проехал пару сантиметров по столешнице — названивал какой-то незнакомый номер.
Антонина нахмурилась.
Реклама кредитов или очередной «службы безопасности банка» в такое время?
Она хотела сбросить, но палец сам скользнул по зеленой кнопке.
— Алло?
— Тонечка? — голос в трубке дрожал. — Тоня, это тетя Зина. Соседка Ларисы... Из Дроновки.
У Тони внутри все сжалось. Дроновка — это деревня свекрови. Место, которое они с Пашей вычеркнули из своей жизни два года назад.
— Здравствуйте, тетя Зина, — сухо ответила Антонина, понизив голос, чтобы не слышал муж. — Откуда у вас мой номер?
— Так я ж в тетрадке у Ларки нашла... Она ж сама... Ой, господи... — женщина на том конце провода всхлипнула. — Тоня, беда... Лариса разбилась.
Антонина замерла с тряпкой в руке.
— Что значит — разбилась?
— На трассе. Она ж в город поехала, зачем — не знаю, на ночь глядя-то... Вылетела на встречку. И лобовое…
Слава богу, в той машине люди живые, подушки сработали, а Ларка...
Машина сгорела, Тонь. Вместе с документами. Вся. А её успели вытащить, но там... там стр.ашно.
Она в районной сейчас, в реанимации.
В ванной стихла вода. Дверь распахнулась, и Павел вышел с завернутой в полотенце Полинкой на руках.
Он улыбался, что-то рассказывая дочери, но, увидев лицо жены, осекся.
— Тоня? Что случилось?
Антонина прижала телефон к груди. Вдохнула.
— Тетя Зина, я поняла. Мы... мы сейчас что-нибудь решим. Спасибо, что позвонили.
Она нажала отбой и посмотрела на мужа.
— Паш, посади Полю. Надо поговорить.
***
Они сидели на кухне. Дети, вопреки обыкновению, улеглись быстро — и Артемка, и Полинка по выражению лица мамы и папы поняли, что что-то не то.
Павел сидел, сцепив руки в замок.
— Жива, значит, — глухо произнес он, глядя в темное окно.
— Врач сказал, состояние тяжелое, но стабильное, — Антонина крутила в руках телефон. — Бедро... там каша, Паш. Кость раздроблена. Ребра, шея. Операции будут делать, но...
— Что «но»?
— Врач сказал прямо: она лежачая. Минимум полгода, если все срастется как надо. А учитывая возраст и то, как она за собой следит... может, и дольше.
Павел дернул щекой.
— Машина сгорела?
— Дотла. Документы тоже. Тетя Зина сказала, она сама не поняла, как Лариса Петровна на встречке оказалась. Может, плохо стало, может, отвлеклась.
Павел резко встал, прошелся по тесной кухне — два шага туда, два обратно.
— Два года, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Два года жили мы с тобой спокойно. Мы только выдохнули. Только жить начали нормально, без этих звонков, без нытья, без грязи этой...
Как она над тобой измывалась? Как квартиру эту требовала, запрещала нам ее на себя оформлять.
Артемку обзывала, говорила, что ты его нагуляла…
Антонина подошла к мужу и грустно улыбнулась:
— Паш, кто старое помянет… Нам нужно решить, что делать. Врач ждет ответа.
Завтра её переводят из реанимации в травму. Нужен уход.
Санитарки там, сам понимаешь, за бесплатно подойдут раз в день.
Павел поднял голову.
— Какой уход, Тонь? Ты предлагаешь мне бросить работу и судна выносить? Или тебе уволиться?
Мы только на ноги встали. У нас планы. Мы машину менять хотели, детям кружки оплачиваем.
— Есть вариант с сиделкой, — осторожно начала Антонина.
— Ты цены видела? — перебил он. — Круглосуточная сиделка — это тысяч шестьдесят, не меньше. Плюс лекарства. Плюс пеленки, еда. Это почти вся моя зарплата, Тонь. Или вся твоя.
— Я знаю.
— А жить мы на что будем? Снова гречку пустую есть? Ради кого? Ради человека, который меня на бабку скинул, а сам личную жизнь устраивал?
Который внуков ни разу с днем рождения не поздравил? Который тебя, беременную, в ливень из дома вышвыривал?
В его голосе прорезалась та самая детская обида, которую он вроде бы успешно прятал годами.
Обида мальчика, который рос у бабушки с дедушкой, пока мама «искала себя» в городе и меняла мужчин, как перчатки.
— Паш, она в больнице. Она не может даже повернуться сама.
— И что?! — он сорвался и повысил голос. — Это её судьба, Тоня! Почему расплачиваться должны мы с тобой и наши дети?
Почему я должен отнять у Артема бассейн, у Поли развивашки, у нас с тобой — нормальную жизнь, и отдать это всё ей?!
— Потому что если мы этого не сделаем, ты себя съешь.
Павел замолчал.
— Я не люблю её, Тонь, — тихо сказал он. — Это стр.ашно говорить, но я не люблю её. Я вообще ничего к ней не чувствую, кроме… Кроме ненависти.
— Я знаю. Я тоже её не люблю. После того, что она мне наговорила про моих родителей... про нас... Любви там взяться неоткуда.
Но, Паш…
— Тогда зачем?
— Затем, что мы люди, Паша. Не звери. И по справедливости мы должны ее выхаживать…
Он усмехнулся, горько и криво.
— Справедливость, да? А где была справедливость, когда я в обносках ходил в школе, а она приезжала раз в месяц с пакетом конфет и играла в добрую мамочку перед соседями?
Где была справедливость, когда она требовала деньги, которые мы на роды откладывали?
— Нет там справедливости, — твердо сказала Антонина. — И не будет. Мы сейчас не о ней говорим, а о нас. О том, с чем нам потом жить.
Павел потер переносицу.
— Ладно. Давай считать. Что у нас есть в «подушке»?
— На машину отложено триста тысяч. И на отпуск двести.
— Полмиллиона. — Павел покачал головой. — Операция бесплатная по ОМС, ладно.
Но пластины, штифты — могут попросить купить хорошие, импортные. Это раз. Лекарства — два. Сиделка...
Он достал телефон, открыл калькулятор.
— Если нанимать сиделку в больницу, это примерно две-три тысячи в сутки. В месяц — под сотню. За полгода — шестьсот тысяч.
Он посмотрел на жену расширившимися глазами.
— Тонь, это всё, что у нас есть. И даже больше. Мы обнулимся. Полностью.
Антонина молчала. Цифры, конечно, пугали. Это были их деньги, заработанные в прямом смысле потом и кро..вью.
— А если... — начал Павел неуверенно. — Если забрать её сюда?
— Куда, Паш? — Антонина обвела рукой их «трешку» в шестьдесят квадратов. — В детскую? К Артему и Поле?
Лежачую больную с утками, пролежнями и сто...нами по ночам? Ты готов, чтобы дети это видели? Чтобы они дышали этим?
— Нет, — быстро ответил он. — Нет, конечно.
— В нашу спальню? А мы на диван в кухню? А работать ты когда будешь? Она же будет требовать внимания каждую секунду. Ты её знаешь. Она нас сож..рет.
Она будет манипулировать, давить на жалость, скандалить. Мы разведемся через месяц такой жизни, Паша. Я серьезно говорю. Я не справлюсь!
Павел опустил голову. Он знал, что жена права. Его биологическая мать умела создавать ад вокруг себя.
В одной квартире, будучи беспомощной и злой, она превратит их жизнь в кош.мар.
— Значит, вариантов нет, — констатировал он. — Либо мы теряем деньги, либо... либо что? Бросаем её там?
— Соцзащита, — подсказала Антонина. — Можно попытаться оформить в интернат для лежачих. Государственный.
— Ты была в таких местах? — Павел скривился. — Это хоспис. Билет в один конец. Она крякнет за два-три месяца там.
— Зато бесплатно почти... За пенсию ее за ней будут ухаживать.
Павел снова начал мерить ногами комнату.
— Я не могу, — наконец выдавил он. — Я ненавижу её, но я не могу отправить её гн..ить в бога...дельню. Я тогда сам себя уважать перестану.
Антонина выдохнула.
— Хорошо. Тогда план такой.
Она взяла блокнот и ручку, лежавшие на холодильнике.
— Мы не будем тратить все деньги. Это гл.упо. Мы наймем сиделку, но не через агентство, а частницу — у них расценки ниже. Договоримся тысяч на сорок-пятьдесят.
— Все равно много.
— Много. Но это мы потянем с текущих доходов, если урежем расходы. Никаких ресторанов, кино и новой одежды в ближайшие полгода.
Машину... — она запнулась. — Машину покупать не будем пока.
Деньги из «подушки» пойдут на лекарства и непредвиденные расходы.
Павел смотрел, как она пишет цифры на листке и невольно любовался женой. Собранная, решительная — именно за это он ее и полюбил когда-то.
— А когда её выпишут? — спросил он. — Через месяц-два её выпнут из больницы. Куда везти? В деревню?
— В деревне дом без удобств. Там она загнется. Придется... — Антонина закусила губу. — Придется снимать ей квартиру. Самую дешевую, студию, но с удобствами. И перевозить сиделку туда.
— Тонь, это еще плюс пятнадцать-двадцать тысяч.
— Да.
— Мы будем работать только на неё год, может, два. Пока она не встанет. А она может и не встать.
— Паш, — Антонина отложила ручку. — Послушай меня. Мы не привезем её к нам. Это главное условие, моё условие.
Я хочу сохранить нашу семью, нашу психику и детство наших детей. За этот комфорт... за эту дистанцию... мы платим деньгами.
Мы откупаемся. Давай называть вещи своими именами.
Павел долго молчал.
— Откупаемся, — повторил он. — Звучит цинично.
— Зато честно. Мы даем ей лучший уход, который только возможен в этой ситуации, мы берем на себя оплату врачей, еду, гигиену.
Приезжать будем раз в две недели, проверять, привозить продукты.
Павел обнял супругу. Что бы он без нее делал?
***
Поступили так, как и предложила Антонина. Первая встреча прошла напряженно: мать обвинила сына в том, что осталась инвалидом.
Тоне тоже досталось — свекровь сказала, что именно из-за нее Паша отказался от матери.
Сиделку нашли, все, что попросили врачи, приобрели. Супруги потихоньку подыскивают жилье для матери и свекрови, и ежедневно выслушивают нотации по телефону. Терпят, потому что иначе не могут. Они ведь не звери…