Бригада геодезистов из Ашхабадского управления обнаружила вход в неизвестное сооружение 23 апреля 1987 года. Работали на участке между поселком Бахарден и старым руслом Теджена. Проверяли точки для нового водовода.
Прораб Михаил Корнеев заметил провал в песке метрах в 100 от их лагеря. Сначала решили, что карстовая воронка, но когда подошли ближе, увидели бетонный портал. Серый, потрескавшийся, частично засыпанный, но явно рукотворный.
Ширина проема около 4 метров, высота чуть меньше. Внутри темнота и запах сырости, непонятный для пустыни. Корнеев вызвал начальника партии Валерия Сухова по рации.
Тот приехал через полтора часа на газике, осмотрел находку молча. Потом спустился вниз по наклонной плите метров на пять, посветил фонарем и поднялся обратно. Лицо было напряженное.
Сказал, что внизу тоннель бетонный, уходит вглубь. На полу следы протектора, как от грузовика. Пыль лежит тонким слоем, но след четкий, не размытый ветром, значит, недавний.
Сухов распорядился никому больше не спускаться и не распространяться. Вернулся в лагерь, связался с Ашхабадом, доложил в управление. Ему ответили коротко – зафиксировать координаты, установить временное ограждение, ждать указаний.
Через два дня на участок прибыла комиссия из столицы республики. Трое мужчин в светлых рубашках и один в форме, но без знаков различия. Представились как специалисты Минводхоза, однако, документы не показали.
Сухову велели продолжать работу в другом квадрате, от провала держаться в стороне. Геодезисты переместили лагерь на два километра южнее, но Корнеев несколько раз наблюдал в бинокль, как у провала дежурит машина УАЗик защитного цвета, без номеров. Через неделю на участок прибыла еще одна группа.
Человек восемь, две грузовые машины с брезентовыми тентами, передвижная электростанция. Работали быстро и молча. За трое суток установили металлическое ограждение вокруг провала, поставили будку, провели освещение от генератора.
По ночам слышался гул моторов и лязг металла. Геодезисты видели, как внутрь спускали какое-то оборудование на тросах, но близко не подпускали. Охрана появилась на четвертый день.
Двое военных в полевой форме, автоматы, смена каждые 12 часов. Корнеев однажды попытался разговорить одного из охранников, предложил чай. Тот отказался вежливо, но твердо.
Сказал только, что объект режимный, обнаружен геологический провал, идет обследование на предмет безопасности. Больше ничего. Корнеев заметил, что у солдата на ремне рация нового образца, не армейская. И ботинки тоже странные, не кирзовые, а кожаные, на толстой подошве.
Геодезическая партия закончила работу к середине мая. Сухов сдал отчет в управление. Упомянул находку одной строчкой: «Обнаружено неизвестное инженерное сооружение, передано специализированной службе». Никаких подробностей.
---
Через месяц Корнееву позвонили из Ашхабада, попросили зайти в управление для уточнения деталей. Он приехал. Его встретил незнакомый человек в гражданском, провел в отдельный кабинет.
Разговор длился минут сорок. Задавали вопросы о том, кто именно из бригады видел провал, с кем Корнеев говорил об этом, делал ли фотографии. Корнеев ответил честно: фотографий нет, видели все, но серьезно никто не обсуждал. Посчитали за старый водоотвод или что-то подобное. Человек кивнул, попросил больше не поднимать эту тему и не возвращаться на тот участок.
Корнеев согласился. На прощание ему вручили конверт — премия за добросовестную работу. Три месячных оклада. Без объяснений.
Летом того же года в Ашхабаде появились слухи. Говорили, что в пустыне нашли старый военный бункер, полный техники времен войны. Потом версия изменилась: якобы обнаружили подземное хранилище химического оружия, оставшееся от немцев. Обе версии звучали нелепо для Туркмении, но слухи расползлись. В газетах ничего не писали.
Корнеев пытался узнать что-то у знакомых из управления, но все отмалчивались или переводили разговор. Только один старый инженер, Петр Лукьянович Зимин, как-то обмолвился за рюмкой: «Знаешь, Миша, в 50-х годах здесь много чего строили. Не всё на картах, и не все закрыли как положено». Больше он ничего не сказал.
Осенью Корнеев случайно встретил одного из тех специалистов, что приезжали весной на участок. Узнал по фигуре и походке — тот самый в форме без знаков. Человек стоял у книжного магазина на проспекте Свободы, курил. Корнеев подошел, поздоровался.
Тот посмотрел внимательно, узнал, кивнул. Корнеев спросил напрямую, что там было в том тоннеле. Человек затушил сигарету, помолчал. Потом ответил: «Ничего особенного. Старая дренажная система, проектировали еще до войны, потом забросили. Мы просто зафиксировали и законсервировали. Опасности нет».
Корнеев не поверил, но спорить не стал. Только спросил: «А техника там была?» Человек поморщился, будто вспоминая что-то неприятное. Сказал: «Была, но это уже не наша тема». Развернулся и ушел быстрым шагом.
Через год, весной 88-го, Корнеев снова работал в той зоне. Проезжали мимо того места на грузовике. Попросил водителя остановить на минуту. Вышел, посмотрел.
Ограждение стояло, но будки уже не было. Охраны тоже. Вход завалили песком и щебнем, сверху натянули маскировочную сетку. Издалека казалось, что просто бархан.
Корнеев подошел ближе. Песок утрамбованный, явно насыпали бульдозером. Но у края завала он заметил темное пятно, будто масло или солярка, пропитавшее грунт. Пятно свежее, блестит на солнце. Он присел, потрогал песок — жирный, маслянистый. Запах технический, неприродный.
Корнеев вернулся к машине, сказал водителю ехать дальше. Всю дорогу молчал, смотрел в окно. Водитель, молодой парень по имени Тимур, спросил, что там было. Корнеев ответил: «Не знаю». И правда, не знал. Но ощущение осталось странное, как будто он видел что-то, чего не должен был видеть. Не сам тоннель, не технику, а что-то другое. Что-то, что до сих пор там, под песком.
Вечером того дня в лагере Корнеев достал блокнот, записал координаты того места по памяти. Потом подумал и вырвал страницу. Сжег в консервной банке. Пепел закопал рядом с палаткой.
Ночью ему снился тот провал — темный, с запахом сырости и звук, похожий на работу мотора. Глубоко под землей, ровный, непрерывный. Как будто что-то там все еще работает.
---
В ноябре 1988 года в Ашхабадское управление геологии поступил запрос из Москвы. Требовалось предоставить архивные материалы по инженерным изысканиям в районе Бахардена за период с 1948 по 1956 годы.
Запрос пришел на бланке Министерства геологии СССР. Но подпись была неразборчивая, и обратный адрес указан только до номера здания на Большой Грузинской. Начальник архива Раиса Андреевна Косова распорядилась поднять все дела по тому району.
Работа заняла три дня. Часть документов нашлась в основном хранилище, часть в спецфонде, доступ к которому имели только двое сотрудников. Материалов оказалось немного. Основная масса – стандартные геодезические отчеты, карты грунтов, данные по водоносным горизонтам.
Но в одной папке обнаружилась подшивка с грифом «Для служебного пользования», датированная 1951 годом. Внутри – схематический план подземного сооружения. Масштаб 1:1000, обозначения минимальные. Тоннель длиной около 8 километров, идущий с северо-запада на юго-восток под небольшим уклоном. Глубина заложения от 12 до 23 метров. На плане указаны три вертикальных ствола, обозначенных как вентиляционные. Название объекта – «Канал №13». Назначение не указано. Организация-заказчик тоже отсутствует.
Косова позвонила в Москву уточнить, нужны ли копии этого плана. Ей ответили, что нужно все, что касается района. Она распорядилась сделать светокопии и отправить спецпочтой. Оригинал вернули в папку.
Через неделю из Москвы поступил второй запрос. Теперь требовалась информация о том, кто именно работал на изысканиях в том районе в начале 50-х. Косова подняла кадровые списки. Большинство фамилий ничего не говорили. Люди давно на пенсии или умерли.
Но одна фамилия привлекла внимание. Инженер Глеб Фадеевич Стрельцов. Он числился в штате управления до 1954 года. Потом резко уволился по собственному желанию. Дальнейшая судьба неизвестна.
Косова упомянула эту фамилию коллеге, старшему геологу Борису Игнатьевичу Ручьеву. Тот задумался. Сказал, что Стрельцов ему знаком. Не лично, но имя слышал. Был такой инженер, работал на закрытых объектах, связанных с военными. После увольнения из управления он переехал в Красноводск. Работал на каких-то портовых сооружениях. Потом след потерялся. Ручьев добавил, что Стрельцов был из тех, кто не любил лишних разговоров. Замкнутый, педантичный. Всегда ходил с полевым планшетом, даже в городе.
Косова доложила в Москву о Стрельцове. Ответа не последовало. Прошло три недели. Потом позвонили снова, попросили найти личное дело Стрельцова, если оно сохранилось.
Личные дела хранились в отдельном шкафу, под замком. Косова нашла нужную папку. Внутри стандартная анкета, фотография, автобиография, характеристики. Стрельцов родился в 1921 году в Саратове. Окончил горный институт. Во время войны работал на Урале на оборонных предприятиях. После войны направлен в Туркменистан. Женат не был, детей нет. В графе «Причина увольнения» написано «по состоянию здоровья». Подпись руководителя – печать. Никаких подробностей.
Косова отправила копию дела в Москву. Через два дня ей позвонили из местного управления КГБ. Вежливо попросили приехать для беседы. Она приехала на следующий день.
Беседа проходила в небольшом кабинете на третьем этаже здания на улице Гоголя. Ее встретил майор в форме, представился как Юрий Алексеевич, фамилию не назвал. Спросил, зачем она поднимала дело Стрельцова и кто запрашивал эту информацию.
Косова объяснила про запрос из Москвы. Майор попросил показать документ. Она предоставила копию запроса. Он внимательно изучил бумагу, потом спросил, передавала ли она еще кому-нибудь сведения о Стрельцове. Косова ответила честно — упоминала фамилию в разговоре с Ручьёвым.
Майор кивнул, записал что-то в блокнот, потом попросил больше не обсуждать эту тему и не поднимать архивные материалы по Бахардену без согласования. Косова согласилась.
В декабре того же года Ручьев уехал в командировку в Красноводск. Официально — для консультации по проекту расширения порта. Вернулся через неделю. Выглядел усталым.
Косова спросила, как съездил. Ответил коротко: «Нормально». Потом добавил, что пытался найти следы Стрельцова в городе. Обращался в местное управление геологии, в архив. Никаких данных. Как будто человек растворился.
Только один старый мастер на причале вспомнил, что в 50-х годах работал такой инженер на строительстве подземных резервуаров для топлива. Жил в общежитии на окраине, ни с кем не общался. Потом исчез. Мастер сказал, что ходили слухи: Стрельцов заболел лучевой болезнью, его забрали в Москву. Но это только слухи.
Ручьев достал из кармана мятую фотографию, протянул Косовой. Снимок старый, черно-белый, края потертые. На фото группа мужчин в рабочей одежде стоит у входа в тоннель. Бетонный портал, видна арматура. Четверо мужчин, двое с планшетами, один с теодолитом на треножнике. Лица размыты, но один человек выделяется — высокий, худой, в очках.
Ручьев сказал, что это Стрельцов. Фотографию он нашел в архиве Красноводского порта в старой папке с техническими чертежами. Никаких подписей, никаких дат. Но на заднем плане видна пустыня и характерная гора, похожая на ту, что стоит недалеко от Бахардена.
Косова спросила, можно ли оставить снимок. Ручьев покачал головой. Сказал, что лучше не надо. Убрал фотографию обратно в карман. Потом добавил: «Знаешь, Рая, я думаю, что тот канал строили не для воды и не для военных нужд в обычном смысле. Там что-то другое».
Косова спросила, что именно. Ручьев пожал плечами: «Не знаю. Но когда я разговаривал с тем мастером, он сказал странную вещь. Сказал, что Стрельцов перед исчезновением несколько раз приходил на причал ночью, стоял у воды, смотрел в сторону пустыни. Как будто чего-то ждал или прислушивался».
Зимой 89-го года запросы из Москвы прекратились. Косова больше не поднимала тему канала №13. Ручьев тоже молчал. Но в марте в управление пришло распоряжение: все архивные материалы по объектам, построенным в районе Бахардена до 1956 года, перевести в категорию ограниченного доступа. Косова выполнила указания. Папки перенесли в спецфонд, составили отдельную опись. Доступ получили только начальник управления и двое его заместителей.
В мае Ручьев снова уехал в командировку. На этот раз в Чарджоу. Проверял состояние буровых скважин. Вернулся через 10 дней. Косова заметила, что он стал еще более замкнутым. На вопросы отвечал односложно.
Однажды вечером, перед закрытием, он зашел к ней в кабинет. Сказал, что в Чарджоу встретил человека, который раньше работал водителем на геологических партиях. Тот рассказал, что в 1952 году возил грузы на какой-то секретный объект в пустыне. Объект находился в районе Бахардена, но точное место водителю не показывали. Его встречали на развилке, завязывали глаза тряпкой, везли последние километры вслепую.
Грузы были разные. Цемент, арматура, деревянные ящики с оборудованием. Один раз он подглядел из-под повязки. Увидел бетонный портал, вход в землю, рельсы узкоколейки и людей в белых халатах. Ни строителей, ни военных. Халаты были чистые, как больничные.
Ручьев замолчал, посмотрев в окно. Косова спросила: «Ты ему поверил?» Ручьев кивнул: «Поверил. Потому что тот водитель добавил еще одну деталь. Сказал, что однажды слышал звук из-под земли, когда разгружали цемент рядом с входом. Звук был странный, не механический, не похожий на работу техники. Больше похоже на гудение: низкое, вибрирующее. Как будто под землей что-то дышит».
---
Летом 1989 года в Ашхабаде появился человек, который задавал вопросы о канале номер 13. Его звали Олег Викторович Шадрин. Представлялся научным сотрудником Института геологии Академии наук Туркменской ССР. Документы при себе имел, но в институте его никто не знал.
Шадрин снял комнату в частном секторе на окраине города. Ходил по архивам, библиотекам, разговаривал с геологами на пенсии. Спрашивал про подземные сооружения, построенные в 50-х годах. Интересовался фамилией Стрельцов.
Ручьев встретил его случайно в читальном зале Центральной научной библиотеки. Шадрин изучал подшивки геологических отчетов за 51-й год. Ручьев сел рядом, завязал разговор. Шадрин оказался разговорчивым. Сказал, что пишет работу о советских подземных сооружениях оборонного назначения. Тема сложная, многие документы засекречены, но кое-что удается находить.
Ручьев спросил, почему именно Туркмения? Шадрин ответил: «Здесь строили много интересного. Подземные заводы, хранилища, испытательные полигоны. Климат удобный, сухо, жарко, местность малонаселенная. Идеальные условия для секретных проектов».
Ручьев упомянул канал номер 13. Шадрин насторожился. Отложил бумаги. Спросил: «Откуда вы знаете это название?» Ручьев объяснил про архивные материалы, про план тоннеля. Шадрин достал блокнот, записал. Потом спросил, сохранился ли тот план. Ручьев сказал, что да, в спецфонде. Доступ ограничен. Шадрин кивнул, поблагодарил.
Добавил, что канал номер 13 упоминается в двух других документах, которые он видел в московских архивах. Один документ — смета на строительные работы, датированная 50-м годом. Сумма огромная для тех времен — 28 миллионов рублей. Второй документ — служебная записка из Министерства среднего машиностроения, 53-й год. В записке говорится о консервации объекта в связи с изменением приоритетов программы.
Ручьев спросил, какой программы. Шадрин пожал плечами: «Не знаю. В записке только номер — программа К-4. Больше ничего».
Ручьев предложил встретиться вечером, поговорить подробнее. Шадрин согласился. Договорились в кафе на проспекте Свободы.
Встреча состоялась в 8 вечера. Шадрин принес с собой потертую папку с копиями документов. Разложил их на столе. Среди бумаг была копия того самого плана, который Ручьев видел в архиве управления. Только на этой копии в углу стояла печать «Первое главное управление при Совете министров СССР». Дата — март 1951 года.
Ручьев внимательно изучил бумаги. Шадрин курил, смотрел в окно. Потом сказал: «Знаете, что меня удивляет? Все документы по этому объекту обрываются в 1953 году. Дальше пустота. Ни актов о консервации, ни распоряжений о ликвидации. Просто пустота, как будто объект растворился».
Ручьев спросил: «Может, его действительно ликвидировали? Взорвали, засыпали?» Шадрин покачал головой: «Маловероятно. Такие сооружения дорого строить. Их консервируют, но не уничтожают полностью. На случай, если понадобится снова. Кроме того, я нашел еще один документ. Счет за электроэнергию, 1956 год. Объект указан как канал 13, точка снабжения номер 2. Счет оплачен. Значит, объект использовался как минимум до 1956».
Ручьев спросил про точку снабжения. Шадрин объяснил: «Видимо, объект имел несколько входов или вспомогательных сооружений. Точка номер 2, возможно, один из вентиляционных стволов. На плане их три. Значит, могло быть три точки снабжения».
Ручьев задумался. Потом спросил: «А вы пытались найти эти точки на местности?» Шадрин кивнул: «Пытался. Ездил в район Бахардена дважды. Первый раз в мае, второй в июне. Нашел только один вход. Тот самый, что обнаружили геодезисты. Засыпан, охраняется. Остальные найти не смог. Пустыня большая, ориентиров мало. Плюс карты неточные».
Ручьев предложил помощь. Сказал, что у него есть опыт полевых работ, знает местность. Шадрин согласился. Договорились поехать вместе в конце июля. Ручьев взял отпуск на две недели. Шадрин договорился с водителем о машине.
Выехали 26 июля рано утром. Машина — старый газик, надежный, проходимый. С собой взяли воду, продукты, спальники, геодезические инструменты, карты. План канала номер 13 Шадрин распечатал на кальке, наложил на топографическую карту. Совмещение оказалось неточным, но общее направление тоннеля определить удалось.
Первую точку, засыпанный вход, нашли без труда. Стояло ограждение, будка охраны пустовала. Песок осел, маскировочная сетка частично сдуло ветром. Видна была бетонная кромка портала. Шадрин сфотографировал, замерил координаты по компасу.
Ручьев обратил внимание, что песок вокруг завала неоднородный, в некоторых местах более уплотненный, темный. Как будто недавно копали. Шадрин согласился. Сказал, что следы техники видны: следы от гусениц, вмятины от аутригеров. Свежие, не больше года.
Вторую точку искали два дня. По плану она должна была находиться в шести километрах к юго-востоку от первой. Местность холмистая, песчаные гряды, редкие саксауловые кусты. Ориентиром служила небольшая возвышенность, обозначенная на карте как высота 123 метра.
Возвышенность нашли. От нее двигались кругами, расширяя радиус поиска. На третий день Ручьев заметил провал в песке: небольшой, метра два в диаметре, неглубокий. Стенки провала частично обвалились, но на дне видна была бетонная плита с металлическим люком. Люк заржавел, ручка обломана.
Шадрин попытался открыть — не поддается. Ручьев принес монтировку из машины, поддел крышку. Люк открылся со скрипом металла. Внизу темнота и запах затхлого воздуха.
Шадрин посветил фонарем. Под люком шахта квадратная, бетонная, уходит вниз метров на пятнадцать. На стенках видны скобы для спуска.
Шадрин хотел спуститься, но Ручьев остановил. Сказал, что без страховки опасно, скобы могут быть ненадежными. Шадрин согласился. Привязали веревку к бамперу машины, второй конец обвязали вокруг пояса Шадрина. Он начал спуск. Ручьев стоял наверху, держал веревку натянутой.
Шадрин спускался медленно, проверяя каждую скобу. Через пять минут крикнул снизу: «Дошел до дна. Вижу коридор, горизонтальный, уходит в сторону. На полу песок, сантиметров десять, следов нет».
Ручьев спросил, можно ли пройти дальше. Шадрин помолчал, потом ответил: «Рискованно. Воздух тяжелый, фонарь еле горит. Может быть метан или углекислота». Ручьев велел подниматься.
Шадрин начал подъем, но на середине остановился. Крикнул: «Погоди, слышишь?» Ручьев прислушался. Из шахты доносился звук, едва различимый, низкий, ровный, похож на гул вентилятора, но более глубокий. Звук продолжался секунд двадцать, потом затих.
Шадрин поднялся наверх. Лицо бледное, дышал тяжело. Сказал: «Там внизу что-то работает. Или работало недавно. Этот звук идет не из коридора. Он идет откуда-то дальше, из глубины».
Закрыли люк, засыпали провал песком. Отметили место на карте. Вернулись к машине, выпили воды. Шадрин достал блокнот, записал наблюдение.
Ручьев спросил: «Что думаешь?» Шадрин покачал головой: «Не знаю. Но если там система вентиляции или электропитания до сих пор функционирует, значит, кто-то за этим следит. Объект не заброшен. Он законсервирован, но поддерживается».
Ручьев предложил найти третью точку. Шадрин согласился, но сказал, что времени мало, вода на исходе. Решили вернуться в город, пополнить запасы и приехать через неделю.
В Ашхабаде Ручьев зашел к Косовой, рассказал о поездке. Она выслушала молча, потом спросила: «Ты уверен, что это безопасно?» Ручьев пожал плечами: «Нет, но интересно». Косова предупредила: «Если об этом узнают, будут проблемы». Ручьев кивнул: «Понимаю. Но мы ничего не трогаем, просто смотрим».
Через неделю Шадрин не вышел на связь. Ручьев позвонил на квартиру, где тот снимал комнату. Хозяйка ответила, что Шадрин съехал три дня назад. Забрал вещи, расплатился, уехал на такси. Куда — не сказал.
Ручьев попытался найти его через институт. Там ответили, что никакого Шадрина в штате нет и никогда не было.
---
В сентябре 1989 года Ручьев получил письмо. Пришло на домашний адрес: конверт обычный, без обратного адреса, штамп почтового отделения размыт. Внутри — один лист бумаги, текст напечатан на машинке. Подписи нет.
В письме говорилось: «Не продолжайте поиски. Объект находится под контролем. Дальнейшие попытки доступа будут расценены как нарушение режима».
Ручьев показал письмо Косовой. Она прочитала, вернула молча. Потом сказала: «Значит, за вами следили». Ручьев согласился: «Похоже на то».
Он попытался связаться с Шадриным через знакомых в Москве, дал им описание, фамилию, примерный возраст. Через месяц пришел ответ, мол, человека с такими данными в научных институтах не нашли. Возможно, использовал чужие документы или фамилия вымышленная.
Ручьев оставил попытки. Но интерес не пропал. Он продолжил изучать архивные материалы, теперь более осторожно. Искал любые упоминания программы К-4 или Первого главного управления в связи с Туркменией.
В декабре того же года в библиотеке он обнаружил старый технический справочник за 1952 год. Раздел о промышленном строительстве в республиках Средней Азии. Среди объектов упоминалось строительство подземного комплекса для хранения стратегических материалов в Туркменской ССР. Название не указано, но сроки совпадают: начало работ в 1950-м, завершение основных конструкций в 1952-м. Заказчик — Министерство среднего машиностроения.
Ручьев переписал информацию, но копию делать не стал. Справочник был из закрытого фонда, выдали по особому разрешению.
Зимой Ручьев несколько раз ездил в район Бахардена по рабочим делам. Каждый раз старался проехать мимо того места, где находился засыпанный вход в канал. Ограждение стояло, охраны по-прежнему не было.
Но в феврале он заметил изменения. Рядом с завалом появились следы новых работ. Свежие колеи от техники, вмятины от домкратов, кучи вынутого грунта. Ручьев остановился, вышел из машины. Подошел ближе.
Завал частично разобран. Видна верхняя часть бетонного портала. Песок вокруг перекопан. Среди камней валяются обрывки электрического кабеля, куски изоляции, пустые канистры из-под солярки. Пахнет машинным маслом.
Ручьев обошел вокруг. С одной стороны завала заметил яму, метр на метр, глубиной около полутора метров. На дне ямы торчит обломок арматуры и кусок деревянного бруса, обгоревший по краям. Брус свежий. Запах гари еще чувствуется.
Ручьев присел, рассмотрел внимательно. На брусе видны метки — цифры, выжженные или нарисованные краской. Цифры размыты, но угадывается: «ТС-7. Март 51».
Ручьев сфотографировал брус маленькой камерой, которую носил в полевой сумке. Сделал три снимка с разных ракурсов. Вернулся в город, проявил пленку сам в фотолаборатории знакомого. Снимки получились четкие. Вечером показал Косовой.
Она изучила фотографии, спросила: «Что значит ТС-7?» Ручьев предположил: «Техническая секция или транспортный склад. Цифра — номер объекта или участка».
Косова задумалась. Потом сказала: «Если в 51-м там была техническая секция, значит, объект был больше, чем просто тоннель. Там была инфраструктура». Ручьев согласился: «И инфраструктура не одноразовая. Склад, мастерские, возможно, жилые помещения».
Весной 90-го года Ручьев встретил бывшего водителя, того самого, который рассказывал про грузы с завязанными глазами. Встреча произошла случайно, на автовокзале в Ашхабаде. Водитель постарел, ходил с палкой, но Ручьева узнал. Разговорились.
Ручьев спросил, может ли он вспомнить что-то еще про тот объект. Водитель подумал и сказал:
«Помню, возили не только стройматериалы. Один раз везли бочки, металлические, запаянные, тяжелые. На бочках были надписи, красные буквы, но я не читал. Не разрешали. Еще везли ящики деревянные, длинные, как для инструментов, но тяжелые. Погрузка была долгая, с подъемником. И помню, что охрана там была серьезная».
Продолжение следует...