Однажды исчезнувшие бабки
Вы когда-нибудь слышали тишину там, где раньше всегда был смех? Она особенная — будто в комнате кто-то выключил не свет, а само тепло. Так я однажды поймала себя на мысли: а куда делись те самые, легендарные, хулиганистые «Новые русские бабки»? Матрёна с её командирской хрипотцой, Цветочек — тихая только на первый взгляд, но по-ястребиному меткая. Помните? Они появлялись на экране как знакомые тётушки из соседнего подъезда, но такие, которых нам всем отчаянно не хватало: простые, нагловатые, добродушные и чуть-чуть всевидящие.
И смешно ведь, без грима их почти никто не узнавал. Как будто эти платочки были пропуском в маленькую, уютно абсурдную вселенную, где старушки торгуют огурцами, ругают зятей и, конечно, знают, как надо жить (правда, сами жить по этим правилам не собираются). А потом — хлоп — и в середине 2010-х они просто исчезли. Без прощальных речей, без громких скандалов. Раз — и пустота.
Я долго думала: может, я сама повзрослела и стала меньше смотреть телевизор? Но нет. Исчезли они, не я. И исчезли почти по-детски нелепо: из-за денег, принципов и, как это часто бывает в творческих парах, из-за мужского характера, который или поднимает на вершину, или толкает вниз по ледяной лестнице.
Но всё началось, конечно, не с телевизора, а с той самой студенческой скамейки. Представьте: Тольятти, 90-е, общежитие. Три друга: Игорь Касилов, Андрей Воробьёв и Сергей Чванов — сидят, дурачатся, натянув на себя бабушкины платки. Это могло быть чем угодно — минутной глупостью, мимолётным приколом, тем самым «да ладно, забудь». Но иногда судьба предпочитает скрипучие лавочки пафосным сценам.
Старушки получились настолько живыми, что когда ребята открыли рот, уже невозможно было остановиться. Эти голоса, интонации, присказки — будто у каждой из бабок были свои дети, огороды, тайные обиды, любимые песни и соседки, с которыми они не разговаривают уже десять лет.
Так родились Матрёна, Цветочек и Клава. Клава, правда, долго не прожила — судьба персонажей иногда зависит всего лишь от дикции.
И вот — троица превращается в дуэт. Радио делает их популярными, телевидение — знаменитыми. А видеокассета «150 мулек от бабулек» — народными. Они будто стали частью семейного застолья: включаешь телевизор — и вот они, родные, со своими колкими, но добрыми шуточками.
И это была их золотая пора. Пока однажды они не решили, что пора брать судьбу за воротник — и ушли от Евгения Петросяна. Ушли громко, принципиально, требовательно. А судьба, увы, не всегда любит, когда её хватают.
Цена смеха
Говорят, что творчество — это птица. Но иногда оно больше похоже на акулу: остановишься — утонешь. И вот «бабки» решили не останавливаться. Потребовали у Петросяна повышения гонораров — не каприз, нет. Скорее, попытка сказать миру: «Мы стоим дороже, чем кажется». Многие артисты проходят через этот момент, когда популярность есть, но уважение выражается в купюрах не того номинала.
Только вот переговоры штука коварная. Особенно с людьми, которые выстроили целые империи из юмора. Петросян отказался, контракт разорвали, и хлопнула не просто дверь — хлопнула эра. Невидимой тенью за ними поползло новое слово: «дорогие». Но не в том смысле, в каком обычно говорят о любимых артистах.
Я часто думаю: понимали ли они тогда, что теряют не просто работу, а миллионы зрителей, привычку быть нужными, свою маленькую сценическую вселенную? Каково это, утром проснуться и осознать, что ты уже не на Олимпе, а где-то внизу, где тишина давит громче аплодисментов?
И ведь дело было даже не в Петросяне. Мир тоже изменился. Телевизионный юмор, который в нулевые считался народным и уютным, неожиданно стал выглядеть… старомодным? Застоявшимся? Слишком простым, когда публика вдруг захотела другой смех — более хищный, быстрый, постироничный.
И тогда случилось то, чего боится каждый артист: люди перестали узнавать. Не в лицо — нет. Перестали узнавать как явление.
А потом добавились слухи: гонорары на корпоративах у дуэта — заоблачные. Кто-то шептал, что «бабки» требуют как звёзды первой величины. И, как это бывает в России, шёпот сделал своё дело.
В итоге амбиции, которые когда-то поднимали их над толпой, стали тяжёлым грузом, тянущим вниз. Но вот что удивительно: даже падая, они не потеряли способности смешить.
Они всё ещё живы. Просто стали редкими птицами.
Одна из последних историй, которые мне рассказали, случилась в октябре — в городе Ревда. Представляете? Дворец культуры, зрители среднего и старшего возраста, запах шуб, горячего чая из термоса и той самой ностальгии, которую нельзя включить на удалёнке.
И вдруг, на сцене Матрёна и Цветочек. Не старые, не уставшие — просто немного выцветшие, как фотографии, которые хранишь в бумажном конверте.
Они шутили о привычном: мужчинах, женщинах, зятьях, рынках. И это было… трогательно. Как будто время на секунду сделало вдох — и не выдохнуло.
А потом случилось то, ради чего стоит выходить на сцену. Импровизация.
Один зритель оказался сотрудником администрации.
— Вы из администрации? — уточняет Цветочек, щурясь. — Точно? А почему дороги тогда не делаете?!
Взрыв смеха. Аплодисменты. Люди стояли, кричали «Браво!». На секунду всё стало таким же, как раньше: простым, настоящим, смешным до слёз.
Я смотрю на эти моменты и думаю: разве может юмор устареть, если он живой?
Но жизнь у артистов теперь другая. Совсем другая.
Что остаётся после славы
Знаете, о чём я думаю всякий раз, когда судьба артистов делает резкий поворот? О том, что прожектор — существо капризное. Он освещает не того, кто сильнее, а того, кто оказался в нужное время в нужной точке сцены. И когда он вдруг гаснет, человек остаётся наедине с собой — без фанфар, без халатов с пайетками, без тысяч зрителей, которые ждали именно его.
Так вот, Игорь Касилов сумел этот прожектор… приручить. Он не стал хватать тьму руками, не стал убеждать мир, что всё ещё звезда первой величины. Он просто тихо открыл дверь в другую комнату — и включил свет сам.
Сейчас ему 59. Он счастлив в браке, растит сына Егора, служит в театре, пишет книги, ставит спектакли.
И есть в этом какая-то почти интимная радость: видеть, как человек, известный миллионам как старушка с платочком и характером трактористки, вдруг раскрывается как драматический актёр, писатель, режиссёр.
Он создал серию книг «Гаврюша и красивые» — нежную, смешливую, человечную. А его постановка «Мёртвых душ» в тольяттинском театре «Колесо» стала для многих открытием. Не шуточным, не пародийным — настоящим. Будто он снял маску Матрёны и позволил нам увидеть: под ней всё это время был думающий, глубокий, смелый художник.
А у Сергея Чванова — своя Америка.
Тихая. Тёплая. Удивительно устойчивая.
Он старше Игоря всего на год — 60. И его жизнь после телеславы напоминает добротный дом, построенный без спешки: фундамент из студенческой любви (он встретил свою будущую жену Ирину ещё в институте), стены из общего труда, крыша из терпения и молчаливых компромиссов.
У них двое детей — Даня и Маша. Взрослые, самостоятельные, но всё же те самые дети, ради которых когда-то папа в гримёрке репетировал интонации своей Матрёны.
Когда телевидение перестало звать, он не впал в уныние. Не стал ходить по студиям, жалуясь на неблагодарность индустрии. Он просто стал работать ведущим мероприятий. Да, это не федеральный эфир. Но и не провал.
Вы бы видели его вживую — тот же мягкий юмор, тот же живой взгляд. Только теперь он смотрит не в объектив камеры, а прямо на людей. И, может быть, именно поэтому его шутки стали настоящими. Без монтажа, без коридоров ожиданий, без продюсеров.
Иногда путь вниз — на самом деле путь в сторону.
К жизни. К себе. К настоящему.
И в судьбе «бабок» это видно особенно отчётливо. Они не исчезли. Не сломались. Не стали бледной тенью прошлого. Они просто вышли из кадра — но остались в профессии.
И в этом, как мне кажется, есть какая-то тихая победа. Не громкая, не триумфальная, а человеческая. Тот самый случай, когда человек перестаёт быть маской — и становится собой.
Там, где смех остаётся жить
Знаете, что меня по-настоящему поражает в истории «Новых русских бабок»? Не падение. И не взлёт. А то, что после всего этого — эфирных триумфов, резких обрывов, кочующих слухов, долгих пауз и редких выступлений — они остались… настоящими.
Не легендами.
Не карикатурами.
Не «бывшими».
Настоящими.
Есть артисты, которые после ухода из телевизора, кажется, растворяются в воздухе, словно их существование было сделано из света рампы. Но у Чванова и Касилова всё вышло иначе. Они продолжили жить. Не в золотых креслах, не в свете софитов, не в вечной гонке за рейтингами — а в том человеческом месте, о котором мы редко говорим вслух: в собственной жизни.
И я думаю: разве это не самый честный итог?
Сцена — штука коварная. Она может подарить миллионы зрителей, но забрать внутренний голос. Может сделать тебя знаменитым, но оставить одиноким. Но только очень редкие люди способны уйти со сцены так, чтобы не потерять себя.
И вот в этом — их парадоксальная победа.
Они прожили эпоху, когда шутка была главной валютой страны.
Они пережили момент, когда эта валюта резко обесценилась.
Они выдержали паузу, которая могла бы стать точкой.
Но сделали её… запятой.
И теперь, когда они выходят на сцену маленького Дворца культуры в Ревде или в каком-то другом городе, где пахнет зимними пальто, горячим чаем и чужими воспоминаниями, публика смотрит на них — и улыбается так, будто видит старых друзей.
Потому что смех — это не рейтинги.
Не контракты.
Не прайм-тайм.
Смех — это память. И память о Матрёне и Цветочке жива не потому, что их показывали по телевизору, а потому что они были настоящие.
И, может быть, в этом и есть самая трогательная мораль этой истории, хотя я и обещала без моралей:
Когда артист уходит из эфира, это ещё не значит, что он уходит из жизни людей.
Иногда он просто становится ближе.
До смешного ближе.
До человеческого.
А исчезнувшие бабки…
Они, кажется, никуда и не пропадали.
Спасибо, что были со мной в этой истории.
Расскажите в комментариях: как вы воспринимаете судьбу этого дуэта?
Ваши мысли важны.
Если хотите читать больше таких откровенных текстов — оставайтесь, подписывайтесь.