— Срочно продаём квартиру и покупаем дом в деревне, переедем туда с моей мамой! — тараторил он так, будто объявлял о каком-то невероятном выигрыше.
Я смотрела на него, на его светящиеся глаза, на то, как он перебирает в пальцах ключи — привычка, которая появлялась у него, когда решение уже где-то там, в глубине, принято не им, а кем-то другим. Чаще всего его матерью. Стоит ей что-то шепнуть — и он уже несётся исполнять, не думая, что у него есть жена, своя жизнь и наши договорённости.
— Подожди, — выдохнула я, прикрывая ладонью лоб. — Ты серьёзно? Продавать нашу квартиру? Ехать… туда?
— А что такого? — он даже возмутился, будто я оскорбила не идею, а его мужское достоинство. — Воздух чистый, пространство, своя земля. Мама там будет как дома, ей одной в городе тяжело…
— То есть нам туда ехать ради того, чтобы ей было удобно? — уточнила я, чувствуя, как поднимается знакомое раздражение.
Он нахмурился:
— Ну ты опять за своё. Почему ты такая… негибкая? Люди переезжают, живут, радуются. А ты будто в бетон закатана.
— Потому что я городской человек. Я люблю свет, движение, работу рядом. Я не хочу жить в глуши, — я старалась говорить спокойно, но голос всё равно дрогнул. — И не хочу жить под одной крышей с твоей мамой.
— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — Мама — женщина с опытом. Она поможет. И вообще, это временно. Пока освоимся.
«Пока освоимся» от него всегда означало «навсегда».
И он отлично знал, что я это понимаю.
Я отвернулась, чтобы не выдать накатывающую злость. Перед глазами всплыло, как его мать неделю назад говорила ему на кухне, думая, что я не слышу:
— Ты должен думать о семье. О настоящей семье. Жена — дело приходящее. А мать — на всю жизнь.
Он тогда робко возразил, но она обрезала его так резко, что он умолк. И вот теперь — результат.
— Скажи честно, — я повернулась к нему. — Это она тебя упросила?
Он неуверенно поёрзал, поджал губы — ещё один его типичный жест. И всё стало понятно без слов.
— Ну да, — пробормотал он. — Она просто переживает. Ей там спокойнее. И я подумал… что так лучше всем.
— Всем? — усмехнулась я. — Или только вам двоим?
— Ты опять начинаешь! — вспыхнул он. — Я пытаюсь сделать так, чтобы мы жили нормально, а ты всё усложняешь!
— То есть у меня нет права голоса? — тихо спросила я. — Ты уже всё решил?
Он замолчал. И тишина эта была громче любого крика.
Потом он выдохнул, развёл руками, будто оправдываясь перед кем-то невидимым:
— Ну… мы же семья. Ты должна поддержать.
Вот это «должна» я ненавидела всей душой. Оно всегда появлялось, когда речь заходила о его матери или её желаниях. Интересно, почему он никогда не говорил, что она что-то должна?
Я прошла мимо него в комнату, села на край кровати и уставилась в окно. Машины, светящиеся витрины, шум людей — всё, что я любила в городе и без чего не представляла своей жизни. А он готов это одним росчерком вычеркнуть, лишь бы угодить её капризу.
Через пару минут он вошёл следом. Сел рядом, но на расстоянии. Осторожно коснулся плеча — как будто боялся обжечься.
— Ну не злись, — сказал он мягче. — Мы можем всё обсудить. Просто ты сразу в штыки…
— Потому что меня ставят перед фактом, — я повернулась к нему. — И делают вид, что ничего такого не произошло.
— Я же… — он запнулся. — Я думал, ты поймёшь.
— А ты хоть раз подумал, что я хочу? — спросила я.
Он отвёл взгляд.
И это было самым честным ответом за весь вечер.
Я поднялась, прошлась по комнате, пытаясь собрать мысли в кучу.
— Ладно, — сказала я наконец. — Давай по-честному. Ты хочешь переехать?
Он молчал слишком долго.
— Я хочу, чтобы мама была спокойна, — выдавил он.
И всё. Это была не оговорка. Это была суть.
Я почувствовала, как внутри что-то посыпалось мелкой крошкой. Не больно, но мерзко.
— Понятно, — сказала я.
Он вскочил:
— Ты куда?
— Дать тебе время подумать, кто в твоей жизни на первом месте.
Он растерялся, как всегда, когда что-то выходило за рамки привычного сценария.
— Подожди, подожди… Ты преувеличиваешь.
— Я? — я повернулась, едва сдерживая горькую усмешку. — Нет. Я наконец перестала преуменьшать.
Я вышла из комнаты, оставив его среди собственных решений, сделанных чужими руками.
Утро началось с того, что телефон мужа дрожал без остановки. Он даже не пытался скрывать, кто пишет. Его мать умела давить через текст так же уверенно, как и лично.
Он читал сообщения, хмурил брови, потом резко поднялся и ушёл на кухню разговаривать.
Разговаривать со мной он так никогда не уходил — только с ней.
Дверь прикрылась, но голос его всё равно доносился обрывками:
— Мам, подожди…
— Я скажу ей…
— Нет, она не против, просто устала…
Когда он вернулся, я уже знала: сейчас будет попытка продать мне очередную «мечту» его матери.
— Слушай, — начал он, будто репетировал фразу заранее. — Мама нашла идеальный дом. Прямо то, что нам надо. Мы можем поехать посмотреть…
— Мы? — я приподняла бровь. — Или вы?
Он сжал губы.
Это была его тихая форма раздражения.
— Ну почему ты так? Она ведь хочет помочь.
— Себе она хочет помочь, — ответила я спокойно. — Ты просто повторяешь её слова.
Он на секунду замолчал. И этого было достаточно, чтобы понять — попала точно в цель.
Но он даже не успел оправдаться — раздался звонок в дверь.
Она пришла сама. Конечно же.
Свекровь вошла так, будто всегда имела ключи от нашего жилья.
Скинула яркое пальто, огляделась, поморщилась.
— Тесно у вас, — вынесла приговор. — А в деревне — простор! Там ты, сынок, наконец вздохнёшь. И она тоже, — кивнула она в мою сторону, будто я была случайной прохожей.
— Я нормально дышу, — заметила я.
— Это тебе кажется, — отрезала она. — А хозяйство, кстати, дисциплинирует. Городская жизнь расслабляет.
Муж встал между нами — как всегда, когда их монологи начинали приводить меня в состояние кипения.
— Мам, давай спокойно поговорим…
— А я что? — удивилась она. — Я спокойно объясняю, что мы должны действовать быстро. Таких домов больше не будет. Это судьба.
— Как удобно — судьба, совпадающая с вашим желанием, — усмехнулась я.
Она изобразила усталость, как примадонна, которой слишком тяжело нести крест своей гениальности.
— Ты опять перегибаешь. Ты должна понимать, что жена должна поддерживать мужа.
— А муж вообще должен иметь своё мнение? — спросила я. — Или вы за него и думаете, и говорите?
Муж резко втянул воздух.
И вот здесь началось главное.
Он сел, как будто ноги отказали, наклонился вперёд, упёрся ладонями в колени.
Так он выглядел только в моменты, когда реальность догоняла его быстрее, чем он успевал закрыться.
И тут вместо отмеченного старого фрагмента — новый, уникальный, переписанный:
Он долго смотрел в пол, словно пытался собрать мысли по кускам, потом поднял глаза — не пряча их, впервые без ухода в сторону.
— Послушай… — он говорил негромко, будто боялся сорваться. — Я понял одну вещь: если я сейчас сделаю шаг не в ту сторону, мы с тобой просто треснем по швам. А я этого не хочу. Ни секунды.
Свекровь резко взвилась:
— Сынок! Ты что несёшь?! Она тобой манипулирует!
Но он поднял руку — неожиданно твёрдо.
— Мам, пожалуйста. Хватит.
Она будто проглотила воздух — так её перекосило.
— То есть ты выбираешь её? — выдавила она.
— Я выбираю себя, — сказал он. — И жизнь, которую хочу строить сам, а не списывать под чьи-то ожидания.
Свекровь взяла сумку так, будто собиралась ударить ею весь мир.
— Ошибаешься ты, сынок. Ей это ещё аукнется!
— Возможно, — ответила я. — Но точно не в деревенской глуши.
Дверь хлопнула так громко, что у меня дрогнуло плечо.
Мы остались вдвоём.
Он выдохнул, сел рядом:
— Ты даже не представляешь, как тяжело мне это далось.
— Зато ты это сделал, — сказала я спокойно. — И я увидела наконец человека, а не чей-то эхо.
Он взял меня за руку — осторожно, будто боялся сделать неправильно даже это.
— Можно мы просто поживём нормально? В нашей квартире. В нашем ритме. Без диктовки?
— Можно, — ответила я. — Если только одна дама не решит возвращаться каждую неделю.
Он нервно хмыкнул:
— Думаешь, она отступит?
Я взглянула на дверь, где ещё дрожали следы её темперамента.
И спросила:
Ну а ты как считаешь — она сдастся или просто начнёт тренировки на короткие забеги к нам?
