Когда Анна выходила за Дмитрия, она и представить не могла, что спустя два года будет считать минуты до момента, когда сможет закрыть за собой дверь — любую, лишь бы не ту, где звучит голос его матери.
Поначалу всё казалось временным. «Поживём у мамы, пока накопим на своё жильё», — уверял Дима. Анна кивала. Тогда ей было не жалко — всё равно в съёмных квартирах душно, а тут — своя комната, кухня просторная, до метро десять минут пешком. Людмила Алексеевна встречала их с чаем, рассказывала про своих соседок и как она «всё сама, без мужика, подняла сына». Тогда Анна даже прониклась уважением: женщина с характером, видно сразу.
Но уважение испарилось быстро. Людмила Алексеевна имела привычку вставать в шесть утра и устраивать генеральную уборку. Хлопанье дверцами шкафов, журчание воды в раковине, гул пылесоса — всё это было как ритуал. Если Анна просыпалась позже, слышала язвительное:
— У нас сегодня выходной, да? Ну конечно, не на работу же в шесть вставать.
Сначала Анна молчала, потом пробовала шутить. Но любая попытка сгладить заканчивалась тем, что свекровь обиженно вздыхала:
— Я ведь добра тебе желаю, Аннушка. Женщина должна быть хозяйкой.
Проблема была в том, что хозяйка в квартире могла быть только одна — и это точно не Анна.
У Людмилы Алексеевны был порядок в каждой мелочи. Даже соль в баночке должна стоять строго рядом с перечницей, а полотенце — висеть ровно, не сбившись. Если Анна переставляла кастрюлю на другую полку, на следующий день всё возвращалось обратно. Вещи мужа она гладила сама, «чтобы без складок». И добавляла:
— Вот я в твои годы, если муж шёл на работу с неотглаженной рубашкой, мне бы стыдно было!
Дмитрий слушал всё это с каким-то покорным спокойствием. Он привык. Работал на стройке, возвращался усталый, и, казалось, был готов терпеть всё, лишь бы его не трогали.
— Мама такая, не злись. Главное — не спорь, — повторял он, будто заученную мантру.
Анна пробовала. Терпела. Не спорила. Но внутри нарастала усталость. Казалось, что стены этой квартиры выживают из неё всё тепло.
Однажды вечером, сидя в своей комнате (которую Людмила Алексеевна до сих пор называла «детской»), Анна пересматривала старые фото: море, друзья, смех, вино в пластиковых стаканах. Тогда ей казалось, что жизнь — это движение, планы, разговоры до ночи. А теперь — тихий быт и взгляд свекрови, который всё время что-то оценивает.
В тот день она впервые позволила себе маленькую слабость. После работы зашла в магазин и купила платье — светло-голубое, с тонким поясом. Недорогое, но уютное. Она улыбалась сама себе, когда примеряла его перед зеркалом. В нём хотелось выпрямиться, улыбнуться, почувствовать себя живой.
Дмитрий заметил. Улыбнулся.
— Красиво. Тебе идёт.
Анна впервые за долгое время почувствовала благодарность к нему. Может, не всё потеряно.
Но уже утром всё рухнуло.
Людмила Алексеевна вернулась с рынка, заметила пакет на вешалке. Заглянула. Платье.
— Это что такое?
Анна, ничего не подозревая, ответила спокойно:
— Купила вчера. На распродаже.
И тогда свекровь, словно только этого ждала, вскинула руки:
— Сын у меня работает на износ, а ты жируешь! Платья себе покупаешь, вместо того чтобы отложить на что-то нужное!
Анна замерла. Хотела сказать, что сама работает, что платье стоило копейки. Но взгляд Людмилы Алексеевны не оставлял места объяснениям. В нём было не возмущение — презрение.
Дмитрий стоял в дверях кухни. Смотрел вниз. Не вмешивался.
— Ну скажи ей! — обернулась к нему мать. — Ты весь день на ногах, в грязи, а она тут наряжается!
— Мама, хватит, — тихо сказал он.
— Что «хватит»? Это у тебя жена без совести!
После этого разговора в доме повисла тишина. Людмила Алексеевна перестала разговаривать с Анной. Только стукала посудой и громко вздыхала, проходя мимо.
Через неделю платье исчезло. Просто пропало. Анна перевернула весь шкаф. Нашла его позже — в корзине для грязного белья. С пятном от отбеливателя.
Она сидела на кровати, глядя на это пятно, и думала, как странно — можно жить с людьми, делить кухню, воздух, но при этом чувствовать себя как квартирант без прав.
Когда вечером Дмитрий пришёл, она показала ему платье.
— Видишь?
— Мама, наверное, случайно, — пожал он плечами. — Не бери в голову.
Анна тогда не ответила. Только поняла, что это не случайно. И что всё давно идёт к тому, что терпеть уже невозможно.
На следующий день Аня вышла на работу раньше обычного. Просто не могла оставаться в той квартире ни минуты дольше. На кухне, где пахло пережаренным луком и хлоркой, сидела свекровь, медленно помешивая кофе в чашке. Анна даже не взглянула в её сторону. Тихо надела пальто, закрыла дверь, будто боялась, что любое слово сорвёт с неё остатки самообладания.
На улице было промозгло, ноябрьская слякоть липла к сапогам. Она шла к остановке и думала, как давно у неё не было утреннего настроения. Раньше — кофе на бегу, музыка в наушниках, ощущение, что день можно прожить по-своему. А теперь — одно желание: дожить до вечера.
На работе Анна старалась держаться. Сидела за компьютером, отвечала на письма, улыбалась коллегам. Но внутри будто кто-то сжимал грудь. После обеда её спросили:
— Всё нормально?
Она кивнула, не в силах объяснить, что её жизнь постепенно превратилась в чужую.
Вечером она вернулась домой поздно. В прихожей — свет, на кухне — голоса. Людмила Алексеевна что-то рассказывала соседке, и, услышав шаги Анны, громко добавила:
— Некоторые молодые совсем страх потеряли. У мужа мать — пенсионерка, а она платьями швыряется!
Анна прошла мимо, молча. Достала из холодильника йогурт — единственное, что оставалось из её продуктов. Всё остальное снова исчезло. Даже сыр, который она покупала специально для завтраков, теперь «вдруг» оказался на тарелке Дмитрия.
— Мама, ну ты зачем всё берёшь? — тихо сказал он, когда заметил, что Анна стоит у холодильника.
— А что, в моём доме нельзя покушать? Или я должна спрашивать разрешение у вашей барышни?
Анна тогда не выдержала.
— Вы же всё время напоминаете, что это ваш дом. Так пусть и еда будет ваша. Я больше ничего не трогаю.
— Да кто тебя держит-то? — резко ответила Людмила Алексеевна. — Мой сын не сирота, проживёт без твоих «йогуртов».
Дмитрий встал между ними, поднял руки:
— Всё, хватит!
Но уже было поздно. Слова повисли в воздухе, как осколки.
Этой ночью Анна не спала. Сидела в темноте, прислушиваясь к скрипу половиц. За стеной кто-то кашлянул — наверное, свекровь. Потом хлопнула дверь в ванную, зашипела вода. В голове Анны крутилась одна мысль: «Я здесь никто».
На следующий день она начала смотреть объявления об аренде. Не ради развлечения — всерьёз. Цены пугали, но оставаться пугало больше. В перерывах на работе она листала сайты, искала хоть что-то поближе к метро, без агентов, без депозита.
Вечером позвонила подруга — Светка. Они давно не виделись.
— Пропала совсем! Ты где? — смеялась она.
— Живу, — коротко ответила Анна.
— Как у вас с Димой?
— Нормально, — соврала она. — Просто устала.
— Приезжай ко мне в выходные, отдохнёшь. У меня соседка съехала, комната свободная. Можешь пока у меня пожить, если хочешь.
Эта фраза застряла в голове, как спасательный круг. «Поживи, если хочешь». Никто так давно не говорил ей, что она может хотеть.
На следующий день Анна решилась. После ужина — сухого и напряжённого — она села напротив Дмитрия.
— Нам нужно поговорить.
Он насторожился.
— Опять из-за мамы?
— Не из-за мамы. Из-за нас. Я больше не могу жить вот так. Всё время под контролем, под прицелом. Я не чувствую себя дома.
— Да ты преувеличиваешь, — устало сказал он. — Мама просто вспыльчивая. Ей тяжело одной было, вот и лезет во всё.
Анна почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения.
— А тебе нормально, что она вмешивается во всё? Даже в то, что я ем, что ношу, сколько трачу?
— Ты же знаешь, я не хочу ссор.
— А я не хочу быть служанкой в чужом доме!
Он замолчал. Смотрел в сторону.
— Куда ты пойдёшь? У нас нет денег, — наконец сказал он.
— У меня есть немного. Хватит, чтобы снять комнату.
Его лицо вытянулось.
— Ты серьёзно?
— Да.
Она встала, пошла в комнату, достала чемодан. Одежды было немного — пару платьев, джинсы, косметичка. Вещи складывались быстро, будто сами знали, что время пришло.
Когда Людмила Алексеевна вошла, чемодан уже стоял у двери.
— А это что за цирк?
— Я уезжаю, — спокойно ответила Анна.
— Куда?
— Не ваше дело.
Свекровь побледнела, но тут же взяла себя в руки.
— Вот так, значит? Сбежишь, а потом обратно приползёшь.
— Не думаю, — тихо ответила Анна.
Дмитрий стоял рядом, как тень. Не держал, не помогал, не мешал. Просто смотрел.
— Может, останешься до утра, — выдавил он наконец.
— Нет. Если останусь — опять передумаю.
Она взяла чемодан и вышла.
На лестничной площадке пахло краской и пылью. Лампочка мигала, как в старых фильмах. Анна подняла воротник пальто и впервые за долгое время почувствовала лёгкость. Не радость — именно лёгкость.
Такси подъехало быстро. Она назвала адрес подруги и смотрела в окно, как серые дома проплывают мимо. Вдруг стало страшно — но не от того, что впереди неизвестность, а от того, как долго она жила, не замечая, что перестала быть собой.
Когда приехала, Светка уже ждала.
— Заходи. Комната маленькая, но уютная.
Анна улыбнулась, впервые искренне.
— Маленькая — это прекрасно. Главное, что своя.
В ту ночь она заснула без тревоги. Без скрипящих дверей, без ледяного взгляда. Утром солнце пробивалось сквозь занавеску, и Анна поймала себя на мысли, что не помнит, когда в последний раз так спокойно просыпалась.
Она сделала кофе, села у окна и просто смотрела, как люди спешат по делам. И вдруг поняла: начинается новая жизнь. Пусть трудная, но своя.
Первые дни Анна жила как во сне. Всё казалось странным и хрупким: новый запах в комнате, тихий холодильник, вежливый сосед за стеной, который утром стучал ложкой по кружке, не зная, что этот звук ей казался почти музыкой. После квартиры свекрови здесь было слишком тихо. Сначала она ловила себя на привычке ходить на цыпочках, бояться уронить ложку или громко открыть окно. А потом вдруг осознала, что может делать всё, что захочет. Даже просто ходить по квартире в халате, пить кофе стоя, смотреть в окно и не чувствовать взгляда за спиной.
Эта свобода сначала пугала. Будто кто-то снял с неё тяжёлую, но давно привычную одежду. Она не знала, как жить без постоянных уколов, замечаний, раздражённого шёпота за стеной. Даже телефон, когда молчал, вызывал тревогу: не позвонил ли кто? не осудил ли? не требует ли что-то?
Светка оказалась спасением. Легкая, разговорчивая, она вытаскивала Анну в магазин, в кафе, просто пройтись по парку.
— Ты как будто из плена сбежала, — смеялась она.
Анна пожимала плечами.
— Может, так и есть.
Вечером, возвращаясь домой, она открывала ноутбук, искала новую работу. Хотелось что-то другое, свежее, где не будут спрашивать, почему она опаздывает, где не придётся придумывать оправдания для плохого настроения. Через неделю ей улыбнулась удача: офис рядом, график удобный, зарплата чуть выше. Она согласилась сразу.
В новом коллективе всё было по-другому. Никто не копался в личном. Коллеги шутили, звали на обед. Анна впервые за долгое время смеялась не натянуто. В обеденный перерыв она купила себе новое платье — почти такое же, как то голубое, испорченное. Только чуть темнее, с мягкой тканью и аккуратным поясом. Когда принесла домой, аккуратно повесила на вешалку и долго смотрела. Теперь никто не сунет руки в её шкаф. Никто не скажет, что она "жирует".
Прошёл месяц. Дмитрий звонил пару раз, писал в мессенджере. Сначала просто спрашивал, как дела. Потом стал намекать, что скучает.
— Мама перебесится, всё уладим, — писал он.
Анна читала и не отвечала. Её уже не тянуло туда. Ни к нему, ни в ту кухню, где всегда пахло уксусом и недоверием.
Однажды вечером, когда она возвращалась с работы, телефон зазвонил.
— Привет, — сказал он. Голос был усталый. — Я пришёл тогда домой, а ты… ты всё забрала. Даже чашку.
— Да, — коротко ответила она.
— Мама теперь говорит, что я дурак. Что отпустил тебя.
— А ты как думаешь?
Он замолчал.
— Я думаю… что мы могли бы попробовать снова. Я снял бы квартиру. Ну, может, потом.
— Когда потом, Дима? Через год? Через пять? Когда мама разрешит?
Он тяжело выдохнул.
— Не всё так просто.
— А у меня теперь всё просто, — тихо сказала Анна. — Я живу.
После разговора она долго сидела в тишине. Не плакала, не злилась. Просто осознала, что внутри больше нет боли. Осталась только ровная ясность, как после долгой болезни, когда впервые можно вдохнуть полной грудью.
Через пару недель она встретила Дмитрия случайно — у метро. Он похудел, глаза усталые.
— Ты изменилась, — сказал он.
— Надеюсь.
— Мама спрашивает, вернёшься ли.
Анна улыбнулась.
— Передай, что у меня теперь свой дом. Пусть и съёмный, но без крика.
Он хотел что-то сказать, но передумал. Просто кивнул и пошёл прочь.
Вернувшись домой, Анна открыла окно. Вечерний воздух пах мокрым асфальтом и кофе из ближайшей кофейни. На подоконнике стоял цветок — подаренный Светкой, с табличкой «Начни с себя». Она полила его и села рядом.
Теперь у неё была своя жизнь. Пусть маленькая, пусть неприметная, но — настоящая. Без страха и чужих правил. Она больше не боялась, что кто-то обвинит её в «жирующих платьях» или посчитает ложки на кухне.
Иногда она вспоминала Людмилу Алексеевну — не со злобой, а с усталой благодарностью. Та стала уроком: нельзя жить там, где тебе не дают быть собой.
Весной Анна сняла отдельную квартиру — крошечную, но свою. Купила новый диван, чайник и тот самый голубой цвет платья — теперь в виде занавесок. Вечером заварила чай, включила музыку и, смеясь, писала Светке:
— Кажется, я наконец-то дома.
А в зеркале, отражаясь в мягком свете лампы, стояла другая женщина — спокойная, уверенная, уже не та, что когда-то боялась громко дышать в квартире свекрови.
Теперь она знала простую вещь: счастье не в метраже, не в чужом одобрении, а в том, чтобы утром просыпаться без страха и с желанием налить себе кофе.
И каждый новый день она начинала именно с этого — с чашки кофе, улыбки и мысли: «Я живу в своём доме. Пусть и съёмном, но наконец-то своём».