Фонарь бил в глаза. Стук в стекло — настойчивый, дробный, как дятел по сухому дереву.
— Документики, — голос за окном звучал буднично, даже скучновато.
Вячеслав Михайлович разблокировал двери, опустил стекло и протянул права. Сорок три года за рулём — сначала на маршрутках, потом в такси, на себя. Повидал всякого. И гаишников повидал — добрых, злых, жадных, честных. Этот был из серьёзных: взгляд цепкий.
— Работаете? — спросил инспектор, пробегая глазами по водительскому.
— Смену закончил, отдыхаю — ответил Вячеслав спокойно. — Сейчас домой поеду.
— Понятно. — Гаишник наклонился в салон, прищурился. — Выпиваете?
— Да я не пью я вообще — профессиональный водитель.
— Ну-ну. — В голосе мелькнуло недоверие. — Сейчас проверим. Аппаратуры с собой нет. В пакетик дуньте!
Вячеслав усмехнулся про себя. Полиэтиленовый пакет? Серьёзно? Видимо, кому-то ностальгия по девяностым не давала покоя. Он взял пакет — обычный, продуктовый, слегка мятый — и медленно выдохнул внутрь. Инспектор завязал горловину, поднёс к носу, принюхался. Потом ещё раз, уже глубже. Лицо его оставалось непроницаемым.
Вячеслав откинулся на сиденье, наблюдая за сосредоточенным лицом гаишника. В голове шевельнулась озорная мысль — та самая, что в молодости заставляла его разыгрывать друзей и подначивать коллег.
— Знаете, — протянул он задумчиво, — я тоже в своё время хотел в полицию пойти. Романтика, форма, уважение... Да только меня в армию даже не взяли.
Инспектор с любопытством глянул на таксиста.
— Это как же так? — спросил он, явно заинтересовавшись. — Хотели, а не взяли?
— А меня завернули на комиссии. Болезнь у меня была, — ответил Вячеслав, пряча усмешку.
— Какая такая болезнь? — Инспектор прищурился, явно заинтересовавшись.
Вячеслав сделал паузу, словно пытаясь припомнить.
— Сложное слово, не вспомню сразу, — протянул он задумчиво и притворно раскашлялся.
— Гипертония? Плоскостопие? — начал перечислять гаишник.
— Нет, нет... Постойте... — Вячеслав сморщил лоб, изображая напряжённые попытки вспомнить. — А! Точно! Туберкулёз!
Тишина.
Гаишник замер. Пакет, выпущенный из ослабевших рук, тут же подхватил ветер и понёс куда-то в сторону. Глаза инспектора округлились — в них мелькнул настоящий, неподдельный ужас. Он шагнул назад, потом ещё раз, прижав ладонь ко рту. Резко выдохнул через нос, словно пытаясь вытолкнуть из лёгких всё, что только что с такой старательностью втянул.
— Ты... ты что?! — голос сорвался на хрип. — Как это туберкулёз?! Ты же... я же только что...
Лицо инспектора побледнело. Он судорожно сглотнул, схватился за грудь, будто сердце вот-вот выпрыгнет.
— У меня жена! Ребёнок маленький! — почти закричал он. — Ты понимаешь, что ты наделал?!
Вячеслав не выдержал. Смех вырвался наружу — громкий, раскатистый, от души. Он аж согнулся пополам, вцепившись в руль.
— Шучу я, шучу! — выдавил он сквозь смех. — Господи, да успокойтесь вы! Никакого туберкулёза!
Но гаишник не успокаивался. Он стоял, тяжело дыша, глядя на таксиста так, словно тот только что сообщил о конце света.
— Это шутка! — повторил Вячеслав, вытирая слёзы. — Служил я, служил. Десантура. И здоров, как бык. Просто не смог удержаться, когда вы с этим пакетом...
Инспектор молчал. Потом медленно, очень медленно выдохнул. Поправил фуражку. Оглянулся, нашёл улетевший пакет и сунул его в карман, словно улику преступления.
— Ты... ты вообще нормальный? — прохрипел он наконец.
— Простите, товарищ капитан, — Вячеслав всё ещё усмехался. — Сорок лет за рулём — тоже нервы железные нужны. Вот и справляюсь шутками да прибаутками.
Гаишник покачал головой. В его глазах мелькнуло что-то вроде понимания — не то чтобы одобрения, но уважения. Он махнул рукой, мол, езжай, и отошёл к патрульной машине.
Вячеслав завёл мотор. Город за окном тонул в вечерних огнях — жёлтых, оранжевых, синих. Где-то впереди ждал дом, диван, горячий чай. А в памяти осталась эта ночь — с пакетом, испуганным гаишником и шуткой, которую он расскажет внукам.