Декабрь в тот год выдался лютым. Снег, казалось, не падал, а с остервенением сек землю, засыпая элитный коттеджный поселок «Серебряный бор» по самые крыши. Но в гостиной особняка Павловых было тепло, пахло дорогим кофе и тревожным ожиданием.
Вера стояла посреди огромной залы, судорожно сжимая лямку старой дорожной сумки. Её пальцы побелели, а семимесячный живот, обтянутый простым вязаным платьем, казался единственной защитой от ледяного взгляда, которым сверлила её Элеонора Павловна.
Свекровь восседала в кресле, как королева на троне. На ней был бордовый костюм от Шанель, волосы уложены в идеальную ракушку, маникюр безупречен. Она держала в руках хрустальный бокал с шампанским, словно праздновала победу. А может, так оно и было.
— Ты должна понять, Верочка, — голос свекрови звучал мягко, но в этой мягкости сквозила сталь хирургического скальпеля. — Ничего личного. Только бизнес и здравый смысл. Игорь — мужчина видный, перспективный. Ему нужен размах, нужен трамплин. А ты... ты, прости уж за прямоту, гиря на его ногах.
Вера перевела взгляд на мужа. Игорь стоял у камина, нервно крутя в руках бокал с коньяком. Он не смотрел на неё. Изучал языки пламени, словно там, в огне, решалась судьба вселенной, а не его жены и будущего ребенка. На нём был дорогой кашемировый свитер, который Вера сама выбирала в бутике на их годовщину. Тогда он целовал её руки и клялся в вечной любви.
— Игорь? — тихо позвала Вера. — Ты молчишь? Мы же... мы же хотели этого ребенка. Ты сам выбирал имя. Помнишь, мы спорили: Игорь-младший или Андрей?
Игорь дернул плечом, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
— Вер, не начинай, а? Мама права. Ну, куда нам сейчас пеленки, распашонки? У меня контракт срывается, кредиты душат. Бизнес трещит по швам. А тут Лариса...
— Дочь мэра, — закончила за него Элеонора Павловна, победоносно вскинув подбородок. — Лариса Викторовна — это не просто женщина, это статус. Это связи. Это закрытые тендеры на строительство дорог, на ремонт школ, на благоустройство парков. Игорь женится на ней, и наши проблемы исчезнут как дым. Мы снова будем на коне.
— А я? — Вера чувствовала, как внутри всё сжимается от ужаса. — А наш сын?
Свекровь брезгливо поморщилась, словно Вера предложила ей съесть просроченный йогурт.
— А что сын? Дети — дело наживное. К тому же, кто знает, от кого ты его нагуляла? Ты же из этих... из провинциалок. У вас там всё просто. Я сразу сказала Игорю: не бери сироту, наплачешься. Нет корней, нет воспитания. Ты думала, что выбилась в люди, выйдя за моего сына? Ошиблась, милая.
Это был удар ниже пояса. Вера, выросшая в детдоме, всегда боялась этого упрека. Она старалась быть идеальной женой: готовила изыски по рецептам из интернета, крахмалила рубашки, терпела капризы властной свекрови, не жаловалась на одиночество, когда Игорь пропадал на работе. Она училась держать спину прямо, правильно сервировать стол, говорить тише. Но, видимо, для таких людей, как Павловы, она навсегда останется «вторым сортом».
— Я никуда не пойду, — твердо сказала Вера, чувствуя, как малыш в животе тревожно толкнулся. — Мне некуда идти. На улице минус тридцать. Я беременна. Это преступление — выгонять человека в такой мороз.
Элеонора Павловна вздохнула, достала из ящика стола конверт и бросила его на полированный столик. Конверт соскользнул и упал на пол к ногам Веры.
— Здесь пятьдесят тысяч рублей. Хватит на билет до твоей деревни и на первое время. Такси уже ждет у ворот. Не усложняй, милая. Если будешь упираться, охрана выведет тебя силой. И тогда ты не получишь ни копейки. Я уже звонила адвокату. Брачный контракт у нас железный. Ты уходишь ни с чем.
Вера посмотрела на конверт, потом на мужа.
— Игорь, ты выгоняешь беременную жену на мороз ради карьеры? Посмотри на меня. Это твой ребенок под сердцем. Твой сын. Ты правда готов его предать?
Игорь наконец повернулся. В его глазах Вера увидела не раскаяние, а раздражение. Ему было стыдно, но жажда денег и страх перед матерью были сильнее стыда.
— Лариса не потерпит твоего присутствия, — буркнул он. — Пойми, у Ларисы характер... железный. Она поставила условие: чистый паспорт к Новому году. Развод оформим задним числом. Скажем, что расстались полгода назад. Ребенок... ну, ты сама разберешься. Я плачу алименты не буду. Не докажешь отцовство.
— Как не докажу? — в голосе Веры прорезалась сталь.
— А вот так, — Элеонора достала из сумочки еще один конверт, потолще. — Здесь справка из частной клиники. Очень убедительная справка о том, что у Игоря врожденное бесплодие. Стоила мне кругленькую сумму, но денег на это не жалко. Так что можешь забыть про суды и алименты. Мы тебя уничтожим.
Вера почувствовала, как земля уходит из-под ног. Это была продуманная операция. Они готовились. Может быть, уже давно. И она, наивная дура, ничего не заметила. Продолжала верить в сказку про любовь.
В этот момент в холл вошла экономка, неся шубу Веры.
— Машина подана, Элеонора Павловна.
— Вот и чудно, — свекровь встала, давая понять, что аудиенция окончена. — Поезжай, Вера. Забудь этот дом. И не вздумай шантажировать нас ребенком. ДНК-тесты сейчас дорогие, но у нас хватит денег доказать, что он не от Игоря, даже если он будет его копией. У нас есть связи в лабораториях. Мы тебя уничтожим в суде. Оболгаем, сделаем из тебя шлюху. Просто исчезни. И всем будет спокойнее.
Вера не взяла конверт. Это было выше её сил — принять подачку от людей, которые только что растоптали её жизнь. Она молча надела пуховик, который теперь едва сходился на животе, подхватила сумку и шагнула к двери.
На пороге она обернулась.
— Бог вам судья, Элеонора Павловна. И тебе, Игорь. Вы думаете, что поймали удачу за хвост, но вы только что продали душу. А за такие сделки всегда приходит счет. Рано или поздно, но приходит.
— Драматично, но глупо, — усмехнулась свекровь. — Закрой дверь, сквозит. И вообще, хватит распускать сопли. В жизни каждый сам за себя.
Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, отрезав Веру от тепла, света и прошлой жизни.
Она осталась одна посреди заснеженного двора. Ветер тут же ударил в лицо ледяной крошкой. Метель завывала, засыпая дорожки. Такси стояло у ворот, водитель терпеливо ждал, но Вера знала, что не сядет в него. Она не возьмет от Павловых даже дорогу. Она дойдет до станции пешком. Пусть это три километра по сугробам, но она не возьмет от них ни крошки помощи.
Ноги проваливались в снег, слезы замерзали на щеках, превращаясь в колючие льдинки. Пуховик продувался насквозь, живот тянуло.
«Мы справимся, маленький, — шептала она, прикрывая живот руками. — Мы сильные. Мы выживем всем назло. Ты родишься. И будешь счастливым. Без них».
В кармане завибрировал телефон. Пришло сообщение от банка: карта заблокирована по решению владельца счета. Игорь, или, скорее всего, предусмотрительная Элеонора, перекрыли ей кислород окончательно. В кошельке оставалось две тысячи рублей наличными — всё, что было при себе.
Вера подняла голову к черному небу. Где-то там, в вышине, равнодушно сияли звезды. Ей предстояло начать всё с нуля, имея в активе только гордость и новую жизнь под сердцем.
А в окнах особняка Павловых уже зажигали гирлянды, готовясь праздновать победу. Элеонора Павловна разливала шампанское в хрустальные бокалы. Игорь пил молча, залпом, не чувствуя вкуса. Они не знали, что эта зима станет началом их долгого и мучительного падения. Что судьба уже завела часовой механизм возмездия.
Автобус трясло так, что у Веры лязгали зубы. Старый «ПАЗик» полз сквозь метель в глухую деревню Сосновку, где остался единственный актив Веры — покосившийся домик, доставшийся от полузабытой бабушки по материнской линии. Дом, который она когда-то хотела продать за бесценок, теперь стал её ковчегом. Единственным местом на земле, где её ждали хоть какие-то стены.
Дорога заняла восемь часов. Вера ехала, сжавшись в комок, боясь пошевелиться. Живот ныл. Рядом дремала старушка с авоськой, от которой пахло керосином и нафталином. Водитель ругался под нос, продираясь сквозь заносы.
Когда автобус наконец остановился у замерзшего остановочного павильона, было уже совсем темно. Вера вылезла, чуть не упав на обледенелых ступеньках. Водитель даже не попрощался, захлопнул дверь и уехал, оставив её одну во тьме. Деревня спала. Редкие окна светились желтым светом керосиновых ламп. Электричество здесь было, но работало с перебоями.
Первые месяцы слились в одну сплошную полосу выживания. Дом встретил её ледяным дыханием, прогнившими полами и печью, которая дымила, как паровоз. Крыша протекала. В углу росла плесень. Мыши шуршали по ночам. Местные жители смотрели на городскую фифу с огромным животом настороженно.
— Нагуляла и приехала прятаться, — шептались бабки у колодца, косясь на Веру.
— Муж, небось, бросил. Такие все модницы — шляются где попало, а потом в деревню бегут.
Но Вера не пряталась. Она сражалась. На последние копейки купила дров, сама, неуклюжая и тяжелая, конопатила окна старыми тряпками. Пыталась разжечь печь, но дым валил обратно в комнату, и она кашляла до слез. Помог сосед, дядя Вася, бывший плотник, пропивший мастерство, но сохранивший совесть.
Увидев, как беременная женщина пытается топором наколоть щепу во дворе, он молча отобрал инструмент, нарубил дров на неделю и починил печную заслонку.
— Рожать-то скоро? — спросил он хмуро, вытирая руки о ватник.
— В феврале, — выдохнула Вера, вытирая пот со лба грязной рукой.
— Справимся. Бабы наши помогут, не звери чай. Акушерка в соседней деревне. Позовем, когда время придет.
С того дня дядя Вася стал молча появляться во дворе. То дрова принесет, то окно заделает, то продукты оставит на крыльце. Вера пыталась платить, но он отмахивался.
— Потом отдашь. Когда встанешь на ноги.
Сын родился в метель, точно такую же, в какую Веру выгнали из дома. Фельдшер скорой, пробиваясь через заносы, ругался на чем свет стоит, но роды принял. Мальчик закричал громко, требовательно, размахивая кулачками.
— Богатырь! — констатировал врач, взвешивая младенца на старых весах. — Четыре кило! Как назовешь?
— Андреем, — улыбнулась Вера, прижимая к груди теплый сверток. Имя Игорь она забыла, как страшный сон. Вычеркнула из памяти.
Жизнь в деревне оказалась жестким учителем, но справедливым. Вера научилась не бояться грязной работы. Когда Андрюше исполнилось полгода, она поняла: на пособие не прожить. Нужно что-то придумывать. В городе у неё был диплом технолога пищевого производства, который в особняке Павловых был никому не нужен. Элеонора презирала её образование, считая «корочкой из провинциального техникума». Здесь же он стал золотым ключиком.
Вера начала с малого: договорилась с местными фермерами, стала закупать молоко и делать домашний сыр. Сначала — простая брынза для местных. Продавала на рынке по выходным, возя продукцию на автобусе. Потом — выдержанные сорта с травами, которые она собирала в лесу. Экспериментировала с рецептами по ночам, когда Андрей спал.
Слава о «городской сыроварне» поползла по району. Через год к её дому уже приезжали машины из соседних деревень. Через два — из города за «тем самым» камамбером, который таял на языке. Веру стали узнавать на ярмарках. Появились постоянные клиенты. Заработки росли.
Она не просто выжила. Она расцвела. Суровый быт закалил характер, убрал наивность, но оставил доброе сердце. Вера отремонтировала дом — наняла бригаду, которая перекрыла крышу, поменяла полы, провела газ. Купила подержанную иномарку, чтобы возить продукцию на ярмарки. Построила цех, получила все документы. Зарегистрировала ИП. Открыла магазин в центре деревни.
Андрей рос смышленым, крепким мальчишкой, который знал цену труду и любил мать больше всего на свете. О своем отце он не спрашивал — ему хватало любви Веры и внимания дяди Васи, который стал для них почти родным дедом. Старик учил мальчика рыбачить, забивать гвозди, чинить велосипед.
А в это время в «Серебряном бору» жизнь, казавшаяся сказкой, медленно превращалась в кошмар.
Лариса, дочь мэра, оказалась совсем не той «золотой антилопой», о которой мечтала Элеонора Павловна. Избалованная, истеричная, она превратила дом Павловых в поле битвы. Свадьба прошла с помпой — триста гостей, оркестр, фейерверк. Элеонора радовалась, считая, что наконец-то заполучила идеальную невестку.
Но медовый месяц закончился быстро. Лариса ненавидела свекровь, считая её старой приживалкой, и открыто говорила об этом Игорю.
— Твоя мать вечно сует нос не в свои дела! Пусть переезжает во флигель для прислуги! Или вообще на съемную квартиру! — кричала она за ужином, швыряя тарелками.
Игорь, привыкший подчиняться силе, молчал. Он пил. Пил всё больше, пытаясь заглушить унижение. Деньги мэра текли рекой, но это были не его деньги. Он стал просто «мужем Ларисы», декоративной собачкой при властной хозяйке. На совещания его больше не звали. Решения принимали без него.
Но самое страшное случилось через три года. Лариса не могла забеременеть. Врачи разводили руками: последствия бурной молодости, абортов и бесконечных диет. Бесплодие необратимое.
— Бесплодна, — прошипела Элеонора Павловна, узнав диагноз от Игоря. — Мы поменяли здоровую Веру, которая уже была беременна, на пустышку! Идиоты!
Это стало началом конца. Отношения между Элеонорой и невесткой переросли в открытую войну. Скандалы. Оскорбления. Битая посуда. А потом грянул гром: мэра арестовали за коррупцию. Счета арестовали, имущество описали. Дело было громким — воровство бюджетных миллионов.
Лариса, привыкшая к роскоши, тут же подала на развод, обвинив Игоря в том, что он «неудачник, который не смог защитить активы». Она забрала всё, что не успели отобрать следователи, благодаря связям своего адвоката. Оставила Игоря на пепелище.
Бизнес Игоря, построенный на подрядах тестя, лопнул как мыльный пузырь. Долги. Кредиты. Банкротство. Он остался с огромными долгами. Особняк пришлось продать за долги. Павловы переехали в съемную однушку на окраине.
Прошло семь лет с той роковой ночи.
Элеонора Павловна, постаревшая на двадцать лет, сидела в маленькой съемной «однушке» на окраине города. Обои облезли. Мебель чужая, дешевая. Игорь окончательно спился и где-то пропадал неделями. От былого величия остались только старые фотоальбомы и горькая обида на судьбу.
Однажды, листая ленту новостей в дешевом смартфоне, она наткнулась на статью о региональном конкурсе фермеров. «Лучший производитель молочной продукции года». С экрана на неё смотрела красивая, уверенная женщина с ясным взглядом. Рядом с ней стоял мальчик лет семи, держа в руках диплом.
Элеонора приблизила фото дрожащими пальцами. Мальчик улыбался, и эта улыбка ударила её током. Те же глаза, тот же разрез губ, тот же упрямый подбородок. Это был вылитый Игорь в детстве. Копия. Даже родинка над бровью — точно такая же.
Подпись гласила: «Вера Соколова, владелица сыроварни "Сосновские луга", с сыном Андреем».
Руки Элеоноры задрожали. Внук. Её родной внук. Единственный продолжатель рода, так как Игорь уже вряд ли кого-то родит, превратившись в развалину.
В голове старой женщины, привыкшей к интригам, тут же созрел план. Вера богата. У неё бизнес. Награды. А главное — у неё есть внук, который имеет право знать свою бабушку. Может быть, Вера возьмет их обратно? Может, пожалеет? Ведь у неё же большой дом теперь. Ведь им негде жить.
— Кровь — не водица, — прошептала Элеонора, поспешно собирая чемодан. — Она простит. Ради ребенка простит. Ведь я же бабушка. Мальчик должен знать свою семью.
Она не понимала одного: есть вещи, которые не прощают. Есть мосты, которые сжигают дотла. И пепел этих мостов уже никогда не превратится обратно в дерево.
Дорога до Сосновки показалась Элеоноре Павловне унизительно долгой. Рейсовый автобус пах бензином и пылью, соседка везла кур в корзине, и птицы всю дорогу возмущенно кудахтали. Напротив сидел пьяный мужик, который храпел, раскинув ноги. Элеонора морщилась, прижимая к груди сумочку — единственную брендовую вещь, оставшуюся от прошлой жизни.
Она оделась во всё лучшее: старое кашемировое пальто, которое когда-то стоило как автомобиль, шляпку с вуалью, которая теперь выглядела нелепо, и нацепила на лицо маску скорбного раскаяния, заученную перед зеркалом.
Деревня изменилась. Вместо разбитой грунтовки — отсыпанная гравием дорога. Фонари. Детская площадка с новыми качелями. В центре красовался добротный кирпичный магазин с вывеской «Сыроварня Соколовой». За ним виднелся большой двухэтажный дом, обшитый светлым сайдингом, ухоженный сад, теплицы. Во дворе стоял красный трактор и новенький белый внедорожник. На заборе висела табличка: «Осторожно, собака».
«Недурно, — подумала Элеонора, оценивая масштаб. — Очень недурно для детдомовки». В душе шевельнулась жадность пополам с надеждой. Здесь было тепло, сытно и богато. Здесь было место для неё. Может, Вера даже обрадуется? Бабушка — это же помощь. Можно с внуком сидеть, пока мать работает.
Она подошла к калитке. Во дворе бегал мальчик, играя с огромным лохматым псом — помесь овчарки с чем-то еще.
— Тузик, апорт! — кричал он звонко, кидая палку. Собака радостно неслась за добычей.
Элеонора замерла. Вживую сходство было пугающим. Это был маленький Игорь. Копия. Её сердце забилось чаще. Кровинушка. Единственная надежда на продолжение рода. Это её билет в спокойную старость.
В этот момент на крыльцо вышла Вера. Она изменилась. Исчезла та пугливая девочка, которую можно было выгнать на мороз одним окриком. Перед Элеонорой стояла хозяйка. Статная, сильная, с взглядом человека, который знает цену каждому рублю и каждому слову. На ней был простой джинсовый комбинезон и клетчатая рубашка — рабочая одежда. Волосы собраны в хвост. Никакой косметики. Но от неё исходила сила.
Вера увидела гостью у калитки и замерла. Улыбка сползла с её лица, сменившись ледяным спокойствием. Она сказала что-то сыну, мальчик кивнул и убежал в дом, забрав собаку за ошейник.
Вера медленно подошла к забору, но калитку не открыла. Встала, скрестив руки на груди.
— Здравствуй, Верочка, — начала Элеонора, стараясь придать голосу дрожь раскаяния. — Как же ты выросла... как похорошела. Совсем женщиной стала.
— Зачем вы приехали? — спросила Вера. Без злобы, без крика. Просто сухой вопрос, как у продавца в магазине.
— Покаяться приехала, — Элеонора прижала руки к груди театральным жестом. — Старая я стала, Вера. Больная. Ошибки молодости... то есть, прошлых лет, спать не дают. Узнала, что внук у меня растет. Кровинушка моя. Душа изболелась. Как он там? Андрюша? Можно мне... взглянуть на него? Обнять? Я же бабушка. У меня право есть.
Вера смотрела на неё, и в её глазах Элеонора видела своё отражение — жалкое, старое и никому не нужное.
— Ошибки? — переспросила Вера тихо. — Вы называете попытку убийства ошибкой?
— Какого убийства? Окстись! — всплеснула руками свекровь. — Я просто погорячилась тогда. Время было такое, нервное. Стресс. Игорь... он тоже страдает. Мы всё потеряли, Вера. Бог наказал нас. Мы живем в жуткой квартире, есть нечего. Игорь пьет. Совсем опустился. А я... я одна. Мне страшно.
— Бог наказал вас, это верно. Но при чем тут я и мой сын?
— Ну как же! Мы же семья! — Элеонора перешла в наступление, чувствуя, что роль смиренной грешницы не работает. — Мальчику нужен отец, нужна бабушка. Я могу помочь с воспитанием, у меня опыт, манеры... Я научу его этикету, светским манерам. Устрою в хорошую школу. А Игорь... он оступился, но он его отец. Кровная связь.
Вера усмехнулась. Эта усмешка была страшнее пощечины.
— Элеонора Павловна, у Андрея есть семья. Я и дедушка Вася, сосед, который учит его забивать гвозди, ловить рыбу и быть честным человеком. А манерам... знаете, лучше пусть он будет простым человеком, но с совестью, чем "элитным" подонком, способным предать своих ради денег.
— Ты не имеешь права прятать от меня внука! — взвизгнула свекровь, срываясь на привычный тон. Маска слетела моментально. — Я подам в суд! На установление родства! Требую встреч! Это мой внук!
— Подавайте, — спокойно кивнула Вера. — Только вспомните ту ночь. Декабрь. Минус тридцать. Вы не просто выгнали меня. Вы лишили меня средств к существованию. Заблокировали карту. Вы надеялись, что я не выживу. Или что потеряю ребенка. Может, даже втайне на это рассчитывали. Вы сделали свой выбор тогда. Вы променяли внука на контракт мэра. Сделка не выгорела? Бывает. Но товар возврату не подлежит.
— Вера, умоляю... — голос Элеоноры дрогнул по-настоящему. Она вдруг осознала весь ужас своего положения. Ей некуда возвращаться. Там только пустая квартира и пьяный сын, который её ненавидит. А здесь — жизнь. Тепло. Еда. Внук. — Я умираю в нищете. Пожалей старуху. Я всю жизнь тебе посвящу. Буду помогать.
Вера молчала минуту. Ветер шелестел листвой яблонь. Где-то кукарекал петух. В доме играла музыка — смеялся Андрей.
— Я вас жалею, — сказала она наконец. — Правда. Жить с такой чернотой в душе — страшное наказание. Хуже любой бедности.
Она достала из кармана передника несколько крупных купюр — тысячи три — и протянула их через забор.
— Это на обратный билет и на продукты. Возьмите. И уходите. Больше не приезжайте.
— Я не возьму! Я не нищенка! — гордость вспыхнула в Элеоноре последней искрой.
— Тогда идите пешком. Как я семь лет назад, — Вера убрала деньги обратно в карман. — Прощайте, Элеонора Павловна.
Она развернулась и пошла к дому. Спина прямая. Шаг уверенный.
— Вера! Вера! — закричала Элеонора, хватаясь за штакетник. — Он же мой внук! Он копия Игоря! Ты не можешь вычеркнуть кровь! У него есть корни! Ему нужно знать правду!
Вера остановилась на крыльце, обернулась.
— Кровь — это просто биологическая жидкость, Элеонора Павловна. Родство определяется любовью и заботой. А вы для Андрея — никто. Чужая женщина у забора. И правду он узнает, когда вырастет. Я не буду врать. Но выбирать, нужна ли ему эта правда, будет он сам.
Дверь закрылась. Щелкнул замок.
Элеонора осталась стоять у закрытой калитки. Из окна второго этажа на неё смотрел мальчик. Он смотрел с любопытством, но без узнавания. Для него эта ярко одетая, плачущая старуха в смешной шляпке была просто случайным прохожим, нарушившим покой их счастливого дома.
Она сползла по забору, оседая в дорожную пыль. Пальто испачкалось. Шляпка упала. Солнце светило ярко, заливая деревню золотом, но Элеоноре казалось, что вокруг снова тот самый декабрь, и холод пробирает до костей. Только теперь этот холод был внутри, и согреться было уже невозможно.
Из магазина вышли две женщины с пакетами, увидели её и покачали головами.
— Опять попрошайки приезжают, — сказала одна.
— Да не попрошайка это, — возразила другая. — Видела я её. Это та самая... свекровь Верочкина. Сволочь, которая её выгнала беременную.
— А-а, так вот она какая, — первая сплюнула. — Ну и морда. Поделом ей.
Они прошли мимо, даже не предложив помощь.
Элеонора поднялась, отряхнула пальто дрожащими руками и поплелась к остановке. Впереди была только долгая, одинокая зима. Без тепла, без внука, без надежды. Только пустая квартира, пьяный сын и бесконечное раскаяние, которое уже ничего не изменит.
А в доме Веры накрывали на стол. Пахло пирогами. Андрей смеялся, рассказывая дедушке Васе про новую удочку. Вера смотрела на сына и улыбалась. Она построила этот мир своими руками. И никто, никто не имел права его разрушить.
