Июль в Москве в том году выдался аномальным. Асфальт плавился, превращаясь в черную патоку, кондиционеры в сталинках гудели на последнем издыхании, а над городом висело марево, дрожащее, как воздух над костром.
Аркадий Семенович, историк на пенсии, сидел на скамейке в Нескучном саду, в самой густой тени, обмахиваясь газетой. В свои семьдесят он видел многое, но такая жара напоминала ему Ташкент его детства, а не среднюю полосу России.
Девушка появилась из ниоткуда. Только что дорожка была пуста, моргнул — и она уже стоит. Странная. Одета в какой-то комбинезон цвета жухлой листвы, ткань словно живая — пористая, дышащая. На ногах — не то кроссовки, не то плетеные лапти из пластика. А лицо… Лицо было молодое, лет двадцати, но глаза смотрели так, будто она прожила три жизни.
Она озиралась по сторонам с диким, животным испугом, вдыхая воздух так жадно, будто вынырнула с глубины.
— Вам плохо, милая? — окликнул ее Аркадий Семенович. — Воды хотите? У меня в термосе есть, холодная.
Девушка вздрогнула, резко повернулась. В руке у нее мелькнул странный приборчик — гладкий черный камушек, который вдруг засветился синим.
— Вы… био-единица? — голос у нее был хриплый, с непривычным акцентом, где гласные тянулись, а согласные щелкали. — Индекс лояльности?
— Я пенсионер, — усмехнулся старик, протягивая крышку от термоса с водой. — Индекс давления у меня высокий, это да. А лояльность — к кому? К жаре этой? Пейте.
Она осторожно взяла воду. Понюхала. И выпила залпом, зажмурившись от наслаждения.
— Чистая… — прошептала она. — Без фильтрации. Вы богач?
— Да какой там. Учитель бывший. Присаживайся. Ты откуда такая, с маскарада? Или кино снимают?
Девушка села на край скамейки, поджав ноги. Она смотрела на деревья, на гуляющих людей, на проплывающий по Москве-реке теплоход с какой-то невыразимой тоской.
— Я из «Сектора М». Хроно-сдвиг. Мой модуль… он сбился.
— Сектор М? Это Москва, что ли?
— Москва, — кивнула она. — Только год 2144-й.
Аркадий Семенович внимательно посмотрел на нее. В ее глазах не было безумия. Там была усталость человека, который каждый день борется за жизнь.
— И что же там, в сорок четвертом? Коммунизм построили? Или на Марс улетели?
— Улетели? — она горько усмехнулась. — Куда лететь, когда небо закрыто штормами? Нет больше стран, дедушка. Нет России, нет Америки, нет Китая. Есть только Города-Полисы. Острова в океане джунглей.
Она рассказала ему историю, от которой холодок бежал по спине даже в этот зной.
Она рассказала о «Великом Сбое» 2080-х. Когда климат сошел с ума окончательно, и вечная мерзлота растаяла, выпустив древние вирусы и метан. Экономика рухнула. Правительства исчезли, не справившись с хаосом. Люди начали сбиваться в кучи вокруг последних работающих энергоблоков.
— Москва теперь — это тропики, — говорила она, глядя на спокойную реку. — Там, где у вас Красная площадь — болото. Спасская башня стоит, но часы давно встали, их заплели лианы. Рубиновые звезды, говорят, упали еще при моем деде. Мы живем в высотках. Москва-Сити — это элитный район, там живут Техно-жрецы, те, кто обслуживает ИИ.
— ИИ? Роботы, что ли?
— «Афина». Центральный Искусственный Интеллект. Когда люди начали убивать друг друга за банку консервов, управление отдали алгоритмам. Человек слишком эмоционален, дедушка. Человек жаден. Афина — нет. Она считает калории на каждого. Она решает, кому жить, а кого… утилизировать ради биомассы.
— Господи… — прошептал Аркадий. — А как же душа? Искусство? Книги?
— Книги гниют быстро во влажности. У нас есть цифровые архивы, но доступ к ним только у высшего ранга. Мы выращиваем водоросли. Мы чиним солнечные панели. Мы выживаем.
— Но если нет стран, нет границ… Значит, нет и войн?
— Войн нет, — кивнула она. — Но есть рейды. Дикие племена из пустошей нападают на Полисы. И Афина посылает дронов. Это страшно, дедушка. Дроны не знают жалости. Они просто выжигают квадрат.
Она посмотрела на свою руку. На запястье у нее был браслет, вросший в кожу.
— Знаете, почему я здесь? Это не ошибка. Я потратила годовой лимит энергии, чтобы взломать хроно-контур. Я хотела увидеть… снег.
— Снег?
— Бабушка рассказывала мне сказки. Что вода может быть твердой и белой. И что она падает с неба, но не убивает, а просто… тает на ладони. Что можно слепить из нее фигуру. Это правда?
Аркадий Семенович почувствовал, как к горлу подкатил ком. Он вспомнил зимы своего детства. Сугробы до крыш, запах мандаринов, скрип валенок, лыжню в этом самом парке.
— Правда, дочка. Самая чистая правда. Это красиво. Тихо так, бело… Будто мир заново родился.
— А у нас только дождь, — сказала она тихо. — Горячий дождь полгода. И испарения. Мы носим респираторы, потому что споры плесени могут прорасти в легких.
— Послушай, — старик подался вперед. — Если ты из будущего… Значит, мы все погибнем? Значит, все зря?
Девушка посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.
— Не зря. Вы построили фундамент. Те системы очистки, что вы строите сейчас, те тоннели метро… Они спасут нас. Метро — это наши фермы и жилища. Если бы не советские инженеры, человечество бы вымерло в 2100-м. Вы дали нам шанс.
Вдруг ее браслет начал пульсировать красным. Девушка вскочила.
— Возврат. Энергия кончается.
— Постой! — Аркадий схватил ее за руку. Ладонь у нее была горячая, сухая и жесткая, как кора. — Как тебя зовут хоть?
— Лира, — ответила она. — Лира-7. Спасибо за воду, дедушка. И за память о снеге.
— Лира, передай им там… — старик задыхался от волнения. — Передай, что мы любили этот мир. Что мы не хотели…
— Я знаю, — она грустно улыбнулась. — Афина говорит, что люди были вирусом. Но я думаю, люди были детьми, которые заигрались со спичками. Берегите деревья, Аркадий. Пока они у вас есть.
Воздух вокруг нее сгустился, пошел рябью, как над раскаленным асфальтом. Хлопок — тихий, как лопнувшая струна — и скамейка опустела.
Осталась только крышка от термоса.
Аркадий Семенович сидел долго. Солнце начало садиться, окрашивая Москву-реку в кровавые тона. Он смотрел на деревья Нескучного сада — мощные, зеленые, живые. На молодых мам с колясками. На парней на самокатах.
Они ехали и смеялись, уткнувшись в телефоны, ругая пробки и начальство, планируя отпуска и ремонты. Они жили в центре огромной страны, не замечая своего счастья.
Счастья дышать без респиратора. Счастья видеть открытое небо. Счастья знать, что зимой выпадет снег.
Старик встал, подошел к ближайшему клену и прижался щекой к его шершавой коре.
— Прости нас, — прошептал он. — Мы постараемся.
Где-то вдалеке прогромыхал первый гром надвигающейся грозы. Но для Аркадия Семеновича это был не просто гром. Это был голос времени, которое еще можно было попробовать починить.