В доме Волковых даже воздух казался накрахмаленным. Он пах дорогой полиролью для антикварной мебели, селективным парфюмом Инессы Павловны — что-то французское за двести тысяч флакон — и едва уловимым ароматом презрения, который, казалось, источали сами стены особняка. Этот трехэтажный дворец в закрытом поселке под Москвой был воплощением успеха и амбиций. Каждая деталь интерьера кричала о деньгах: венецианские люстры, мрамор из Каррары, картины современных художников, чьи имена мелькали на аукционах.
Лена стояла у высокого окна в гостиной, сжимая в руках поднос с кофейным сервизом. Фарфор был тонким, почти прозрачным — лимитированная серия от Meissen, — и стоил, вероятно, больше, чем дом её родителей в маленьком городке под Тверью. По крайней мере, так все здесь думали. Руки у Лены не дрожали — она давно научилась держать себя в руках, превратив самообладание в броню, — но внутри всё сжималось в тугой, болезненный узел.
За окном расстилался идеальный сад. Японские клены, альпийские горки, искусственный пруд с карпами кои, каждый из которых стоил как подержанная иномарка. Садовник, пожилой мужчина с добрыми глазами, был единственным человеком в этом доме, кроме прислуги, кто разговаривал с Леной по-человечески. Вчера она посоветовала ему пересадить гортензии подальше от южной стены — там слишком много солнца. Он поблагодарил её, а через час получил нагоняй от Инессы Павловны за то, что «слушает советы неграмотной деревенщины».
— Елена, ну сколько можно ждать? — голос свекрови, Инессы Павловны, прозвучал как хлыст, разрезая тишину утра. — Кофе остынет, пока ты любуешься садом. Хотя, конечно, для тебя это роскошь — такие виды. Небось в твоей деревне максимум — огороды с капустой. Кстати, садовник жаловался, что ты снова пыталась давать ему советы по гортензиям. Умоляю, оставь свои деревенские привычки за воротами. Здесь не огород колхозный, это частная территория с ландшафтным дизайном от европейского специалиста.
Лена медленно развернулась, натянув на лицо привычную маску кротости. Два года ежедневных тренировок сделали эту маску почти естественной.
— Простите, Инесса Павловна. Засмотрелась. Сейчас всё подам.
Она аккуратно поставила поднос на низкий столик из красного дерева, инкрустированный перламутром. В гостиной, помимо свекрови, восседавшей в кресле, словно на троне, сидела золовка — Карина. Девушка, всего на пару лет младше Лены, но выглядевшая так, словно только что сошла с обложки глянцевого журнала. Идеальная укладка, сделанная личным стилистом, хищный маникюр с дизайном, который обошелся в пятнадцать тысяч, и взгляд, полный скуки и превосходства. Карина листала Instagram на последней модели iPhone, периодически морщась, когда видела фотографии подруг.
— Мам, ну что ты хочешь? — лениво протянула Карина, даже не удостоив Лену взглядом. — У человека в крови копаться в земле. Генетика не обманешь. Ты можешь вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки... сама знаешь. Это как с породистыми собаками — дворняга всегда останется дворнягой, даже если её помыть и причесать.
Инесса Павловна картинно вздохнула, поправляя тройную нитку жемчуга на шее. Это были не обычные жемчужины — это был фамильный комплект, доставшийся ей от бабушки, аристократки старой закалки.
— Я просто пытаюсь привить ей хоть каплю вкуса, Карина. Хоть какие-то манеры. Сергей, бедный мальчик, совсем ослеп от любви. Гормоны, понимаешь ли. Но мы-то с тобой видим реальность. Видим, кто она такая на самом деле. Охотница за деньгами, которая подловила моего наивного сына в какой-то богемной кофейне. Притворилась романтичной мечтательницей, а сама считала в уме, сколько стоит его часы.
Лена молча разливала кофе, двигаясь плавно и отработанно. Чашка Инессы Павловны — строго без сахара, но с миндальным молоком, подогретым до определенной температуры. Чашка Карины — двойной эспрессо с кокосовым сахаром. Она слышала эти разговоры каждый день на протяжении двух лет брака. Каждое утро, каждый вечер — один и тот же рефрен. «Деревенщина», «охотница за деньгами», «бесприданница», «позор для семьи».
Сергей, её муж, был единственным светлым пятном в этом мрачном царстве снобизма и фальши. Он был мягким, интеллигентным, с добрыми карими глазами и привычкой читать стихи по вечерам. Именно это в нем и подкупило Лену два года назад, когда она, сбежавшая из золотой клетки своего деда, работала администратором в маленькой арт-кофейне. Сергей приходил туда каждый вечер, заказывал американо и читал Бродского. Они разговорились. Он был нежным, внимательным, не спрашивал о прошлом. Казалось, что это судьба.
Но у Сергея был один фатальный недостаток — он был совершенно безвольным перед матерью. Владелица сети элитных частных клиник, Инесса Павловна Волкова держала всю семью в ежовых рукавицах, контролируя финансы, связи, карьеры и даже мысли своих детей. Сергей, формально числившийся директором одной из клиник, на самом деле был марионеткой. Мать решала всё.
Входная дверь хлопнула. В гостиную вошел Сергей. Он выглядел уставшим — темные круги под глазами, помятый вид, несмотря на дорогой костюм. Последние месяцы мать нагружала его дополнительными проектами, выжимая из сына последние силы.
— Доброе утро, — буркнул он, по привычке целуя мать в щеку и лишь слегка, почти механически, сжав плечо Лены. Когда-то он здоровался с ней поцелуем, объятиями, словом «любимая». Теперь — только формальный жест. — Лен, ты не видела мою синюю папку? С документами по тендеру?
— Она на тумбочке в прихожей, Сережа. Я приготовила её с вечера, проверила все документы, разложила по порядку, — тихо ответила Лена, наливая ему кофе.
— Видишь, Сергей? — фыркнула Инесса Павловна, отпивая из чашки и морщась, словно кофе был недостаточно хорош. — Хоть какая-то польза от этого брака. Хорошая секретарша, горничная и посудомойка в одном флаконе. Причем бесплатная. Мы экономим на зарплате прислуге.
Сергей поморщился, но промолчал. Это молчание ранило Лену больше, чем весь яд свекрови вместе взятый. В начале их отношений он защищал её. Когда мать впервые позволила себе оскорбительный комментарий про «несоответствие статуса», Сергей вспылил, хлопнул дверью, увез Лену из дома и неделю они жили в гостинице, пока он не помирился с семьей. Но вода камень точит. Постоянное давление матери, её намеки, упреки, угрозы лишить наследства, закрыть доступ к семейному бизнесу — всё это сделало своё дело. Сергей всё чаще отводил глаза, когда его жену унижали за семейным ужином. Всё чаще отмалчивался. Всё реже защищал.
— Сегодня важный вечер, — объявила Инесса Павловна, отставляя чашку с характерным звоном. — Приедет Авдеев. Тот самый, Петр Алексеевич, заместитель министра. От этой встречи зависит тендер на строительство нового федерального медицинского центра. Контракт на миллиард двести миллионов. Если мы его получим — выйдем на совершенно новый уровень. Сергей, ты должен быть безупречен. Карина, надень то черное платье от Valentino, которое мы покупали в Милане. Произведи впечатление — у Авдеева есть взрослый сын, перспективный. А ты... — она окинула Лену долгим, брезгливым взглядом, словно оценивая бракованный товар. — Елена, постарайся не отсвечивать. Лучше вообще посиди в своей комнате весь вечер. Или помоги на кухне, там заболела посудомойка. Не хватало еще, чтобы ты начала рассказывать высоким гостям, как солить огурцы на зиму или разводить кур.
— Я думала надеть синее платье, которое подарил Сергей на годовщину... — несмело начала было Лена, хотя прекрасно знала, что возражения бесполезны.
— То, которое выглядит как мешок из-под картошки? — перебила Карина, хихикнув и откладывая телефон. — Боже, Лена, ты серьезно? Это же масс-маркет! Я видела ценник, когда Сережа покупал. Двадцать тысяч! За платье! Это же позор. У меня туфли дороже стоят. Мама права. У нас будет элита страны, сливки общества, а не сельский клуб самодеятельности.
Лена опустила глаза, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Никто из них не знал. Никто не догадывался. Эти самодовольные, ограниченные люди понятия не имели, что «деревенская простушка» Лена, чьи родители якобы были простыми школьными учителями из провинции, на самом деле имела диплом Сорбонны по истории искусств, свободно говорила на четырех языках, стажировалась в Лувре и Christie's, а её магистерская работа по атрибуции полотен раннего Возрождения до сих пор цитировалась в научных кругах.
Она скрывала это тщательно, слой за слоем накладывая легенду о простом происхождении, о скромной жизни в провинциальном городке.
Почему? Потому что два года назад она сбежала. Сбежала от золотой клетки своего деда, Виктора Ефимовича Громова, олигарха старой закалки, человека, чье имя открывало любые двери в стране. Человека, который построил империю холдингов, банков и заводов. Человека, который расписал жизнь своей единственной внучки на двадцать лет вперед: престижный университет (выбран дедом), работа в семейном бизнесе (должность назначена), брак с сыном партнера (кандидат одобрен). Лена была не внучкой — она была активом, инвестицией, фигурой на шахматной доске дедовских амбиций.
И она сбежала. Оставила всё — квартиру в центре Москвы, машину, счета, фамилию. Она хотела, чтобы её полюбили не за деньги деда, не за связи, не за перспективы. Она искала искренность, настоящие чувства, жизнь без расчета. И нашла Сергея.
Но эксперимент затянулся и провалился. «Искренность» Сергея трещала по швам под давлением его матери, а сама Лена чувствовала, как роль забитой Золушки начинает её душить, превращая в чужого, сломленного человека.
Вечером дом наполнился лихорадочной суетой. Прислуга носилась с подносами, сервировала столы. Флористы украшали холл и гостиную гигантскими композициями из орхидей и пионов, каждая из которых стоила как месячная зарплата обычного человека. Повара готовили изысканные блюда. В воздухе пахло дорогой едой, цветами и нервным потом.
Лена, как и было велено, старалась не попадаться на глаза. Она сидела в библиотеке на втором этаже — единственном месте в доме, где её редко искали, — и читала книгу. Точнее, делала вид, что читает. На самом деле она думала. Думала о том, что её терпение подошло к концу. Что она больше не может.
Дверь резко распахнулась. На пороге стояла Инесса Павловна, уже в вечернем туалете изумрудного цвета, сверкающая бриллиантовым колье и серьгами. Макияж был безупречен, прическа — произведение искусства.
— Ты что здесь делаешь? — прошипела она, глядя на Лену с нескрываемой злостью. — Я же сказала совершенно четко: помогать на кухне! У нас заболела посудомойка, гостей оказалось больше, чем планировалось, Авдеев приехал не один, а с женой и помощником. Вся посуда после фуршета — грязная. А ты тут книжки читаешь!
— Инесса Павловна, я жена вашего сына, а не наемный персонал, — спокойно, но твердо ответила Лена, закрывая книгу. В её голосе впервые за два года прозвучали стальные нотки, от которых свекровь на секунду опешила, не узнав привычной покорности.
Но изумление быстро сменилось яростью. Лицо Инессы исказилось, красные пятна проступили сквозь тональный крем.
— Ты здесь никто! — она сделала шаг вперед, нависая над Леной. — Ты голодранка, которую мой наивный сын подобрал из жалости! Ты живешь в моем доме, ешь мою еду, носишь вещи, купленные на мои деньги! Даже та убогая косметика, которой ты пользуешься — я плачу! Так что встала и немедленно пошла на кухню! Иначе завтра же вылетишь отсюда вместе со своими тряпками, и никакой Сергей тебя не спасет. Я лишу его наследства, выгоню из бизнеса, и вы оба будете жить в твоей нищей халупе под Тверью, считая копейки!
Лена смотрела на эту женщину — напыщенную, злобную, упивающуюся властью над людьми — и понимала: точка невозврата пройдена. Любовь к Сергею, ради которой она терпела это унижение, больше не перевешивала чашу весов. Там, на другой чаше, лежало её достоинство. И оно тянуло сильнее.
— Хорошо, Инесса Павловна, — очень тихо сказала Лена, поднимаясь. — Я пойду на кухню.
Инесса торжествующе хмыкнула, развернулась и вышла, гордо вскинув подбородок. Лена осталась стоять посреди библиотеки. Она достала из кармана простой, потертый смартфон — это был её «официальный» телефон, который знала семья мужа. Дешевая модель, подчеркивающая легенду о бедности.
Но в тайнике, внутри полой декоративной книги на полке, лежал другой аппарат. Тонкий, черный, защищенный, с зашифрованным каналом связи. Лена открыла книгу, достала телефон и включила его. На экране появилась заставка — герб семьи Громовых.
Она набрала единственный номер в памяти телефона.
— Виктор Петрович? — произнесла она после первого гудка, когда мужской голос ответил мгновенно. — Это Елена. Да, я знаю, прошло два года. Да. Время пришло. Я готова вернуться. Но сначала... мне нужно, чтобы вы привезли кое-какие документы. Полный аудит клиник Волковых за последний год. И платье. Да, то самое. Красное, которое дедушка заказывал для меня в Париже. И охрану. Я хочу, чтобы это выглядело... внушительно.
Она отключила телефон и посмотрела на своё отражение в темном окне библиотеки. Взгляд испуганной лани, которым она смотрела на мир последние два года, исчез. На неё смотрела Елена Викторовна Громова, единственная наследница Виктора Ефимовича Громова, владелица контрольного пакета акций консорциума стоимостью в триста миллиардов рублей.
И сегодня вечером семья Волковых узнает, кого они два года заставляли мыть посуду.
Лена спустилась на первый этаж по служебной лестнице. Звуки струнного квартета, нанятого для вечера, доносились из гостиной приглушенно, смешиваясь с гулом разговоров, смехом и звоном бокалов. Дом Волковых сиял всеми огнями, превратившись в декорацию светского мероприятия.
На кухне царил управляемый хаос. Шеф-повар, француз Жак, нанятый Инессой за баснословные деньги, орал на своих помощников по-французски и по-русски одновременно, жестикулируя половником. Официанты сновали туда-сюда с подносами канапе, устриц, фуа-гра. А в углу, у огромной мойки, возвышалась гора грязной посуды — тарелки, бокалы, столовое серебро.
— О, наконец-то! — рявкнул Жак, заметив Лену. — Мадам Волкова сказала, вы будете помогать! Вставайте к раковине, живо! Нам еще подавать основное блюдо, а посуды чистой нет!
Лена молча кивнула. Она сняла свой кардиган, оставшись в простой белой футболке и джинсах — её «домашняя» одежда, в которую заставила переодеться свекровь, чтобы она «не портила вид». Надела резиновые перчатки, засучила рукава и принялась за работу.
Горячая вода обжигала руки даже через перчатки. Жирные тарелки, остатки изысканной еды, которую она даже не пробовала. Лена мыла тарелку за тарелкой, слушая доносящуюся из зала музыку и представляя картину: Инесса Павловна расшаркивается перед высокими гостями, демонстрируя светские манеры и связи. Карина строит глазки перспективным женихам, мечтая о выгодной партии. Сергей покорно кивает важным чиновникам, изображая успешного бизнесмена, хотя все решения за него принимает мать.
Час шел за часом. Лена работала молча, не жалуясь. Повар уже перестал на неё кричать, увидев, как быстро и качественно она справляется. Официанты приносили всё новые и новые порции грязной посуды.
Внезапно на кухню влетела Карина. Лицо раскрасневшееся от шампанского, в руке пустой бокал, походка чуть шаткая.
— Еще «Кристалл»! Быстро! — крикнула она, обращаясь к сомелье. Потом заметила Лену у раковины и захохотала так громко, что повар поморщился. — О боже мой! Сережа должен это видеть! Золушка на своем законном месте! Мам была права, как всегда. Слушай, Ленка, — она подошла ближе, качаясь на шпильках, — протри мне туфли, а? Какой-то кретин наступил мне на ногу, там пятно. Видишь? Вот здесь.
Лена медленно, очень медленно сняла перчатки. Она положила их на край мойки, вытерла руки о полотенце и повернулась к золовке. В её глазах было что-то такое — холодное, жесткое, беспощадное, — что Карина инстинктивно сделала шаг назад, спотыкаясь о порог.
— Салфетки на столе возле входа, Карина, — произнесла Лена ровным, спокойным голосом. — Справишься сама. Или нет?
— Что... что ты сказала? — Карина задохнулась от возмущения, протрезвев мгновенно. — Ты как со мной разговариваешь, приживалка? Ты вообще понимаешь, где ты находишься? Ты знаешь, кто там, в зале? Там Авдеев, заместитель министра! Там владельцы крупнейших компаний! Там люди, чьи имена ты только по телевизору слышала, из новостей! Если я скажу маме, что ты мне дерзила...
— То что, Карина? — Лена сделала шаг к ней, и в движении было столько уверенности, что золовка невольно попятилась к двери. — Она выгонит меня? Лишит крова? Угроза потеряла свежесть. Придумайте что-нибудь новое и более оригинальное.
В этот момент дверь кухни распахнулась снова, и на пороге появился Сергей. Он явно искал кого-то из официантов, но увидел жену в грязном фартуке у раковины и сестру с перекошенным от злости лицом.
— Что здесь происходит? — растерянно спросил он, переводя взгляд с одной на другую. — Лен, почему ты... почему ты моешь посуду? Мама сказала, что тебе нездоровится, что у тебя голова болит, и ты ушла отдыхать в спальню.
Лена горько, почти беззвучно усмехнулась.
— Нездоровится? Сережа, твоя мать прямым текстом, не стесняясь в выражениях, отправила меня сюда. Мыть посуду. Отрабатывать хлеб, который я, по её мнению, объедаю у вашей семьи.
Сергей побледнел. Он перевел взгляд на сестру, ища подтверждения или опровержения.
— Карина, это правда?
— Ой, не делай из этого драму, Сережа! — фыркнула та, пытаясь вернуть себе наглость, но голос дрогнул. — Кому-то надо работать. Посудомойка заболела. Не нам же пачкать руки, правда? И вообще, твоей женушке полезно знать свое место. Она слишком много о себе возомнила в последнее время.
Сергей посмотрел на Лену. В его карих глазах читалась мука, внутренняя борьба между привычкой подчиняться матери и остатками совести, которую он еще не окончательно задушил.
— Лен, иди в комнату, — тихо сказал он, не в силах смотреть ей в глаза. — Переоденься. Я поговорю с мамой. Это неправильно. Не надо здесь стоять.
— Неправильно? — переспросила Лена, и в её голосе прозвучала усталость. — Сережа, «неправильно» — это когда ты два года подряд позволяешь своей семье вытирать ноги о свою жену. А это... — она обвела рукой кухню, гору посуды, свой затасканный вид, — это просто закономерный финал. Логичное завершение эксперимента под названием «любовь».
Вдруг гул голосов в гостиной стих. Послышался громкий, властный голос Инессы Павловны, явно пытающейся перекрыть возникшую неловкую паузу.
— Дамы и господа! Прошу вашего внимания! У нас сегодня совершенно особенный гость, человек-легенда деловых кругов...
— Кажется, Авдеев уже приехал, — прошептала Карина и, забыв про грязные туфли и про Лену, опрометью выскочила из кухни, чтобы не пропустить важный момент.
Сергей мялся в дверях, переминаясь с ноги на ногу.
— Лен, пожалуйста, — взмолился он. — Иди наверх, умойся, приведи себя в порядок. Я всё улажу. Поговорю с мамой. Завтра. Обещаю.
— Нет, Сережа, — Лена развязала фартук и бросила его на пол. Грязная, промокшая тряпка шлепнулась прямо к начищенным до блеска ботинкам мужа, оставив мокрый след. — Завтра не будет. Время разговоров прошло два года назад.
Она прошла мимо него, едва не задев плечом. Но направилась она не к служебной лестнице и не к черному ходу. Она пошла прямо к парадному входу, к гостиной, где собрались гости.
— Лена, ты куда?! — зашипел Сергей, догоняя её и хватая за руку. — Там же гости! Важные люди! Ты в таком виде! Ты нас опозоришь!
Лена вырвала руку, даже не оборачиваясь.
— Опозорю? Это было бы что-то новенькое.
Лена была одета в простые потертые джинсы и выцветшую белую футболку — её «рабочая» одежда. Волосы были собраны в небрежный пучок, на руках — следы от воды и моющего средства. Но осанка её была королевской, а взгляд — решительным.
В этот момент у главных дверей особняка раздался мощный звонок. Дворецкий, обычно невозмутимый, как робот, распахнул массивные двери, и в залитый светом холл вошли трое мужчин в строгих черных костюмах.
Двое из них явно были охраной — широкоплечие, с внимательными глазами профессионалов, сканирующих помещение. Третий мужчина выделялся. Это был седовласый, подтянутый мужчина лет шестидесяти с военной выправкой и пронзительными серыми глазами. В руках он держал объемный чехол для одежды из дорогой ткани и небольшой кожаный кейс с замками.
Инесса Павловна, стоявшая в центре гостиной с бокалом шампанского в руке, окруженная гостями, замерла на полуслове. Она ждала Авдеева, но этот человек был ей незнаком, хотя всё в его виде — от уверенности в движениях до дорогих запонок — кричало о реальной, а не показной власти.
— Простите, но вы к кому? — спросила она, быстро натягивая дежурную светскую улыбку и делая шаг навстречу. — Боюсь, произошла какая-то ошибка. Мы не ждали...
Мужчина проигнорировал её, словно перед ним не было никого. Он медленно обвел взглядом роскошный холл, задержался на гостях в дорогих нарядах, потом увидел Лену, стоявшую у входа из коридора в простой одежде, и его суровое лицо смягчилось. Он почтительно склонил голову.
— Елена Викторовна, — его голос, глубокий, спокойный и властный, разнесся по затихшей гостиной, заставляя людей оборачиваться. — Прошу прощения за небольшую задержку. Серьезные пробки на въезде в ваш поселок. Ваш дедушка, Виктор Ефимович, передает вам самые теплые приветы и просил сказать, что очень по вам скучает.
В зале повисла абсолютная, гробовая тишина. Можно было услышать, как тикают старинные напольные часы. Гости — партнеры, банкиры, чиновники, светские дамы — переводили недоумевающие взгляды с представительного седовласого мужчины на Лену, «деревенскую простушку» в затасканных джинсах.
Инесса Павловна нервно, истерично рассмеялась, но смех прозвучал фальшиво.
— Какая еще Елена Викторовна? Вы определенно ошиблись, милейший. Это просто Лена, жена моего сына, девочка из... ну, из провинции. Скромная семья. Вы, наверное, курьер какой-то? Или водитель? Ошиблись дверью? Служебный вход с другой стороны.
Седовласый мужчина медленно, с ледяным спокойствием, повернул голову к Инессе. Его взгляд был тяжелым и холодным, как могильная плита в зимнее утро.
— Я не курьер, мадам Волкова. И не водитель, — произнес он с едва заметным презрением. — Меня зовут Виктор Петрович Соболев. Я начальник службы безопасности холдинга «Громов Групп», полковник запаса ФСБ. А вот эта молодая женщина, — он жестом указал на Лену, — это Елена Викторовна Громова. Единственная внучка и наследница Виктора Ефимовича Громова. Владелица контрольного пакета акций консорциума, у которого вы, Инесса Павловна, последние полгода так отчаянно и униженно пытаетесь выпросить кредит в миллиард двести миллионов на постройку ваших клиник.
Звон разбитого стекла пронзительно разрезал тишину. Это Карина выронила из рук бокал с шампанским. Хрустальный осколок разлетелся по мраморному полу.
Лицо Инессы Павловны пошло красными пятнами, затем мгновенно, пугающе побелело, словно из неё выкачали всю кровь.
— Громова? — прошептала она, хватаясь за спинку кресла. — Это... это какая-то ошибка. Громов... это же... он же...
— Виктор Ефимович Громов — мой дедушка, — спокойно, отчеканивая каждое слово, произнесла Лена, подходя к Виктору Петровичу. — Спасибо, Виктор. Дай мне, пожалуйста, документы.
Сергей стоял, прислонившись к стене, и выглядел так, словно его ударили железным обухом по голове. Он открывал и закрывал рот, не в силах произнести ни слова.
— Лена? — только и смог выдавить он хриплым голосом. — Почему... почему ты молчала? Два года... ты молчала?
Лена взяла из рук Виктора Петровича кейс, щелкнула замками с металлическим звуком и достала толстую папку с документами.
— Потому что я хотела узнать, кто вы такие на самом деле, Сережа. Без масок, без показной вежливости, без лести, без желания угодить моему кошельку и связям. И я узнала. Всё, что мне нужно было знать.
Она медленно повернулась к Инессе Павловне. Та стояла, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и впервые в жизни не знала, что сказать.
— Инесса Павловна, — Лена открыла папку, доставая листы с печатями, — вы вчера вечером говорили, что я «голодранка», которая ничего не смыслит в бизнесе и высшем обществе? Вот независимый аудит ваших клиник за последние два года. Двойная бухгалтерия. Систематическая экономия на медикаментах и расходных материалах в ущерб пациентам. Серые схемы выплаты зарплат врачам. Откаты поставщикам. Мой дед хотел отказать вам в кредитовании еще месяц назад, когда эти факты всплыли. Я уговорила его подождать. Думала — может быть, я ошибаюсь в вас. Может быть, вы просто жесткая бизнес-леди со сложным характером. Но вы не бизнесмен, Инесса Павловна. Вы просто мелкая, злобная женщина с комплексами, которая строит из себя аристократию, унижая тех, кто слабее.
В зале кто-то громко ахнул. Гости начали перешептываться, доставая телефоны — кто-то уже снимал происходящее на видео. Это был социальный суицид, публичная казнь репутации семьи Волковых. Публичное унижение от наследницы самого могущественного делового клана в стране.
— Лена, подожди, постой... — начал Сергей, делая неуверенный шаг к ней и протягивая руку. — Мы не знали. Если бы мы знали... мы бы никогда...
— Не надо, Сережа, — она остановила его холодным жестом, и он замер, как парализованный. — Виктор Петрович, где платье?
— Здесь, Елена Викторовна. Всё готово.
— Прекрасно. Я хочу переодеться. Мне нужно десять минут. Я не желаю покидать этот дом в той одежде, в которой ваша мать заставила меня мыть посуду.
Она взяла чехол и направилась к гостевой ванной на первом этаже, отстукивая шаги по мрамору, который стоил целое состояние. Толпа гостей расступилась перед ней, как воды перед Моисеем. Никто не посмел издать ни звука.
Инесса Павловна медленно опустилась в кресло, чувствуя, как её идеально выстроенный мир рушится, разлетаясь на осколки. Её империя, её репутация, её власть — всё летело в пропасть. И разрушила всё это та, кого она считала пылью под своими ногами.
Прошло ровно десять минут. Для присутствующих в гостиной они тянулись как вечность. Гости не расходились — инстинкт зевак, жаждущих скандала и сенсации, оказался сильнее такта и приличий. Все замерли в ожидании, жадно предвкушая продолжение драмы.
Авдеев, тот самый важный гость из министерства, ради которого и затевался весь вечер, стоял в углу с бокалом дорогого коньяка в руке и с нескрываемым, почти детским интересом наблюдал за происходящим. Петр Алексеевич Авдеев знал фамилию Громов. В этой стране её знали абсолютно все, кто имел хоть какое-то отношение к большим деньгам, политике и реальной власти.
Дверь гостевой ванной медленно открылась.
Лена вышла, и зал ахнул.
На ней было платье — красное, в пол, облегающее фигуру и одновременно строгое. Лаконичный крой без излишеств, но каждая линия, каждый шов выдавали руку гениального кутюрье. Это была не масс-маркетная вещь и даже не обычный люкс. Это было haute couture, штучная работа. Платье сидело как вторая кожа, подчеркивая не только красоту, но и внутреннюю силу этой хрупкой на вид женщины.
Волосы были распущены мягкими волнами, ниспадающими на плечи. Легкий макияж — ровно столько, сколько нужно, чтобы подчеркнуть естественную красоту. На шее не было украшений, на пальцах — колец. Они ей были не нужны. Сама её аура, уверенность и достоинство сияли ярче любых бриллиантов.
Лена прошла в центр гостиной медленно, неторопливо. Каблуки цокали по мраморному полу, отбивая ритм. Толпа расступалась перед ней, словно перед королевой. Кто-то из гостей не выдержал и начал аплодировать — сначала один человек, потом ещё несколько. Это были те, кто знал цену силе характера и умел ценить хорошее представление.
Лена остановилась напротив мужа. Сергей смотрел на неё с восхищением, смешанным с ужасом и запоздалым осознанием. Он видел перед собой незнакомку. Красивую, сильную, абсолютно недосягаемую. Ту, которую он потерял, сам того не понимая.
— Лена, — прошептал он, пытаясь взять её за руку, но она плавно отстранилась. — Прости нас. Прости маму, прости Карину. Прости меня. Мы не знали... Если бы мы знали, кто ты... всё было бы по-другому.
— Вот именно, Сергей, — Лена произнесла это спокойно, но каждое слово било как удар. — «Если бы вы знали». В этом вся суть. Вся правда о вас. Вы бы носили меня на руках, сдували пылинки, фальшиво улыбались и ненавидели меня за спиной, завидуя деньгам моего деда и рассчитывая на выгоду. Но я дала вам шанс полюбить просто меня. Лену. Не Громову, не наследницу, не кошелек. Просто женщину. Дочь простых людей, как вы думали. И что я получила взамен? Два года унижений, пренебрежения, оскорблений. Кухню. Грязную посуду. Статус прислуги.
— Я любил тебя! — выкрикнул Сергей, и в его голосе прорвалось что-то настоящее, отчаянное. — Я женился на тебе вопреки всему! Вопреки давлению матери, вопреки её угрозам!
— Ты женился, чтобы совершить маленький бунт против мамочки, Сергей, — холодно ответила Лена, и эта холодность была страшнее любого крика. — Это был твой способ почувствовать себя свободным, самостоятельным. А когда бунт наскучил, когда мама начала затягивать гайки, ты просто позволил ей ломать меня, унижать, превращать в прислугу — потому что так тебе было удобнее. Не нужно было конфликтовать, терять финансирование, рисковать наследством. Ты трус, Сережа. Слабый, безвольный человек. И это, пожалуй, самое печальное для меня. Я могла бы простить бедность. Я могла бы простить дурной характер, вспыльчивость, даже грубость. Но трусость и предательство я не прощаю. Никогда.
Она повернулась к Инессе Павловне, которая всё ещё сидела в кресле, сгорбившись, постаревшая за этот кошмарный вечер на десяток лет. Гордая, всевластная хозяйка дома превратилась в жалкую, сломленную женщину.
— Инесса Павловна, — Лена заговорила громче, обращаясь уже ко всем присутствующим. — Кредита не будет. Ни миллиарда двухсот миллионов, о которых вы мечтали. Ни копейки. Более того, завтра с утра юридическая служба «Громов Групп» передаст все материалы вашего аудита, все доказательства финансовых махинаций в правоохранительные органы и прокуратуру. Я не позволю, чтобы в клиниках, претендующих на государственное финансирование из моих фондов, лечили людей просроченными лекарствами и некачественными материалами ради того, чтобы вы могли покупать себе очередную шубу или украшения.
Инесса вздрогнула всем телом, словно от удара.
— Ты... ты не посмеешь, — прохрипела она. — Сергей — твой муж! Это его семья! Его мать! Ты разрушишь его жизнь!
— Уже нет, — Лена медленно сняла с безымянного пальца левой руки тонкое золотое обручальное кольцо. Оно звякнуло, ударившись о хрустальную столешницу журнального столика рядом с нетронутыми изысканными закусками. Звук был тихим, но в мертвой тишине зала он прозвучал как выстрел. — Уже нет, Инесса Павловна. Заявление о расторжении брака мой личный адвокат направит в суд завтра к десяти утра. С моей стороны никаких претензий на имущество — можете не беспокоиться. Мне от вас ничего не нужно. Абсолютно ничего.
— Елена Викторовна, — к ней подошел Авдеев, тот самый высокопоставленный чиновник. Он галантно, по-старомодному поклонился, демонстрируя уважение. — Прошу прощения, что вмешиваюсь в ваши личные дела. Но я был близким другом вашего покойного отца, царствие ему небесное. Алексей был замечательным человеком. Он гордился бы вами сегодня. Вашим достоинством, вашей силой духа. Если вам нужно сопровождение, поддержка или помощь — прошу, располагайте мной.
Лена улыбнулась ему, и эта улыбка была теплой, искренней, человечной — разительно отличаясь от ледяного тона, которым она только что говорила с бывшим мужем и его семьей.
— Спасибо, Петр Алексеевич. Я очень признательна вам. Мой отец действительно часто о вас вспоминал. Виктор Петрович отвезет меня, у меня надежная охрана. Но я рада, что вы здесь присутствуете. Теперь я точно знаю, с кем в министерстве можно иметь дело, а с кем — нет.
Она элегантно развернулась на каблуках и пошла к выходу. Виктор Петрович и двое охранников бесшумно двинулись следом, создавая вокруг неё непробиваемый, профессиональный купол защиты. Массивная дверь распахнулась, впуская прохладный вечерний воздух.
— Лена! Ленка, стой! — Сергей очнулся от ступора и бросился за ней. Он выбежал на широкое мраморное крыльцо особняка, где уже стоял дл
инный черный бронированный «Майбах», подъехавший бесшумно, словно призрак из другого, более могущественного мира. Водитель в строгой форме уже открыл заднюю дверь, ожидая хозяйку.
— Лена! Ленка, не уезжай! Пожалуйста! — кричал Сергей, сбегая по ступеням, спотыкаясь на ходу. Он выглядел жалко: дорогой костюм был помят, волосы растрепаны, а на лице застыло выражение панического ужаса. Он пытался схватить её за руку, за платье, за что угодно. — Я всё исправлю! Я изменюсь! Мы уедем от них! Я уйду из дома, к черту эти деньги матери, к черту её клиники, только не уезжай! Я люблю тебя!
Лена остановилась у открытой двери машины. Вечерний ветер, прохладный и свежий, развевал подол её красного платья и играл с прядями волос. Она посмотрела на мужа долгим, прощальным взглядом. В нем больше не было боли или обиды. Только безмерная усталость и ледяная пустота. Он был для неё чужим человеком.
— Поздно, Сережа, — её голос был тихим, но он прозвучал отчетливо в ночной тишине. — Ты уже всё выбрал. Ты делал свой выбор каждый день на протяжении двух лет. Когда молчал за завтраком. Когда уводил взгляд за ужином. Когда делал вид, что не замечаешь слёз в моих глазах. А сегодня ты сделал окончательный выбор, когда позволил своей матери отправить меня мыть тарелки, чтобы не расстроить её перед важными гостями. Ты выбрал свой комфорт и её деньги. Теперь живи с этим.
Она села в машину. Виктор Петрович сел на переднее пассажирское сиденье. Тяжелая бронированная дверь захлопнулась с глухим, дорогим звуком, отрезая её от прошлого, от этого дома, от этого человека.
Автомобиль плавно тронулся с места, шурша шинами по мелкому гравию подъездной аллеи, и, проехав мимо фонтана, исчез за высокими коваными воротами особняка, оставив за собой лишь облачко пыли в свете уличных фонарей.
Сергей остался стоять на крыльце один, как брошенный ребенок. Его руки бессильно опустились вдоль тела. Из распахнутых дверей дома доносились истеричные крики матери и звон бьющейся посуды — кажется, Карина, придя в себя, решила выместить злость на остатках дорогого сервиза. Его мир, такой привычный, удобный и гнилой изнутри, рухнул за один вечер. Он потерял не просто жену. Он потерял единственный шанс стать кем-то другим, кем-то лучшим. И он понял это только сейчас, когда стало слишком поздно.
Гости, тем временем, спешно покидали дом Волковых. Никто не хотел задерживаться в месте, где так очевидно пахнет крахом. Они рассаживались по своим дорогим машинам, возбужденно перешептываясь, делясь впечатлениями. Эта история станет главной светской сплетней на ближайшие месяцы. Инесса Павловна, еще недавно всесильная хозяйка бала, сидела в своем кресле, уставившись в одну точку невидящим взглядом. Её карьера, репутация и будущее были уничтожены.
В салоне «Майбаха» царила идеальная тишина, нарушаемая лишь едва слышным гулом мотора. Лена откинулась на мягкое кожаное сиденье и закрыла глаза. Адреналин, который держал её в тонусе весь вечер, начал отступать, оставляя после себя звенящую пустоту. Она не чувствовала ни триумфа, ни радости отмщения. Только горькое удовлетворение от того, что всё наконец закончилось. Два года жизни, потраченные на иллюзию, подошли к своему логическому финалу.
— Куда едем, Елена Викторовна? — мягко спросил с переднего сиденья Виктор Петрович, нарушив молчание. — К дедушке? Виктор Ефимович очень ждет. Он, признаться, хотел вмешаться еще полгода назад, когда наши люди доложили о том, как с вами обращаются. Еле отговорили.
Лена открыла глаза и посмотрела на огни ночной трассы, проносящиеся мимо за тонированным стеклом. Они сливались в бесконечные ленты света, уходящие в темноту.
— Нет, Виктор, — тихо ответила она. — Не сразу. Я заеду к нему завтра. Мне нужно побыть одной. Сначала отвези меня в аэропорт. Шереметьево. Я хочу улететь куда-нибудь на пару дней. Туда, где тепло, где море и где никто не знает ни фамилии Волковых, ни фамилии Громовых.
— Как скажете, Елена Викторовна. Организуем частный борт?
— Нет. Обычный рейс. Бизнес-класс, конечно, но обычный. Я хочу видеть людей. Простых людей, которые летят в отпуск, смеются, ругаются из-за багажа. Мне нужно почувствовать настоящую жизнь, а не этот стерильный вакуум, в котором я жила.
— Понял. Сейчас всё устроим.
Лена достала из сумочки свой старый, потертый телефон — тот самый, дешевый, который она использовала все эти два года. На экране светилось одно непрочитанное сообщение от деда: «Я знал, что у тебя хватит сил. Горжусь тобой. С возвращением в семью, внучка».
Она улыбнулась уголками губ. Старик Громов всегда был немногословен, но его слова весили больше золота. Она открыла заднюю крышку телефона, вытащила сим-карту, которой пользовалась последние два года, и опустила стекло автомобиля. Холодный ветер ворвался в салон, развевая волосы.
Маленький кусочек пластика вылетел в ночи, сверкнув в свете фар, и исчез где-то на обочине ночной трассы. Вместе с ним исчезла «бесприданница Лена», исчезла «деревенщина», исчезла покорная жена. Осталась только она — настоящая.
Она снова подняла стекло и посмотрела на свое отражение в темном окне. Усталое, но спокойное лицо. Глаза, в которых больше не было страха. История Золушки закончилась. Но не фальшивой свадьбой с принцем, который на поверку оказался трусом, а обретением самой себя. И это, подумала Лена, глядя на огни приближающегося города, был куда более счастливый финал.
Она открыла сумочку, достала зеркальце и стерла с губ слишком яркую помаду. Завтра будет новый день. Завтра будут новые встречи, новые решения, новая жизнь. Но сегодня она была свободна. Впервые за долгое время — по-настоящему свободна.
Машина свернула на эстакаду, ведущую к аэропорту, и растворилась в потоке огней, унося Лену навстречу её настоящему будущему.
