Париж времен середины XIX века - город, в котором шла глобальная перестройка, по сути, менялось само лицо французской столицы. Радикальная перепланировка такого большого города, затеянная префектом департамента Сена, бароном Османом, потребовала массового притока рабочих рук, иными словами - приезда в Париж ощутимого количества крепких физически, не старых мужчин, не сопровождаемых женами и семьями.
Общественный уклад (и,в первую очередь, французские законы) предлагали не очень много возможностей для женщин найти законную работу. Работы на фабриках и в прачечных на всех желающих катастрофически не хватало, не говоря уже о том, что условия труда были такими тяжелыми, что даже страстно желая там работать,выдерживали не все. Служанка, камеристка, кухарка, няня, - ну,сколько их может понадобиться? Не говоря уже о том, что чтобы быть принятыми на работу в семью, требовались надежные рекомендации респектабельных членов общества.
Работница в кафе или ресторанчике, - но на эти места предпочитали брать членов семьи, родственниц, на худой конец, уроженок своего собственного провинциального городка или деревни, то есть, «своих», чью семью знаешь, кто не обворует, не станет приставать к гостям ресторана, короче, не доставит проблем. Гувернантка к детям? О, здесь целый спектр условий, и, в первую очередь, девушка должна быть хорошо образованной, а её рекомендации должны быть не просто безупречны- идеальны.
Пойти работать в магазин, продавщицей? Но лавочники рассуждали точно так же, как и владельцы кафе: если нет сына или дочки, за прилавок встанет племянница или хоть дочь соседей, которых знаешь всю жизнь: честная девушка честно заработает себе приданое и поможет родителям. Незнакомых не надо, пусть они хоть на коленях валяются - рискованно это.
А крупных магазинов, способных предложить рабочие места сразу нескольким сотням женщин, в Париже пока что один или два.
Те, кто читал роман Эмиля Золя «Дамское счастье», конечно, вспомнят: за место продавщицы в этом крупном универмаге - то есть, работу не слишком высоко оплачиваемую, но сравнительно не тяжелую, безопасную, чистую и респектабельную - женщины держались не то, что зубами, а всем организмом. Золя не выдумал «Дамское счастье», прототипом магазина, управлявшего жизнью героев романа, в хорошем и в дурном, стал «Бон Марше», что и поныне открыт на рю де Севр в Париже. Кстати, роман тем, кто не читал, могу рекомендовать- непосредственно любовная линия там безобразно сентиментальна, но все остальное - характеры и история роста компании, действительно, интересны.
Девушки могли работать самостоятельно, пытаться открыть и вести собственный бизнес, если имели соответствующие навыки: хорошая швея, модистка, шляпница, вышивальщица или кружевница, при удаче, умении завоевывать симпатии и хорошем здоровье, могла прокормить себя и еще даже дать работу нескольким ученицам и мастерицам.
Кто-то пытался справиться, беря заказы от мастерских на дом: так, например, делались украшения для шляпок, банты, веера, шелковые цветы. Но постоянный, надежный приток подобных заказов - редкое везение.
И в целом - работы для женщин катастрофически не хватало.
Кроме одной. Женщины всегда могли заработать своим телом. И здесь уже неважно, насколько мадемуазель молода, привлекательна, аккуратна, есть ли у нее своя комната или нет, сама она работает или предпочла организованный бордель - это всего лишь вопрос цены, в Париже тех дней покупатели находились на любую.
А первоклассные куртизанки, дамы полусвета были аристократией и элитой этого коммерческого слоя. При удаче, снятые (а то и купленные!) для них особняки могли поспорить с герцогскими. Их выезды были вызывающе роскошны, театральные ложи - весьма дороги, их повседневные платья и драгоценности затмевали бальные наряды придворных дам. Им ежедневно доставляли букеты стоимостью недельной жизни небольшой семьи парижан. Их званые вечера пользовались невиданных успехом - нет, не у обычных скучающих развратников, а у французской аристократии, богемы, журналистского преуспевающего сообщества и так далее. еще они могли реально влиять на общество и даже на политику. Быть принятым такой дамой и, тем более, состоять с ней в связи, содержать её было и престижно, и модно, прямо заявляло о надежном, прочном финансовом положении мужчины, о его исключительно толстом кошельке. Кстати, подобная женщина могла быть не только содержанкой, нередко это были актрисы, причем, довольно известные, часто - танцовщицы. Не правда ли, знакомый вариант? В российскую историю особняк подобной дамы тоже однажды вошел, на полвека позже. Ничего невероятного.
Более того, я хочу представить вам женщину этого круга, с которой пришлось схватиться за расположение императора законной супруге, императрице Евгении. Именно в тот момент, когда Мане представил свою работу на Салон, разгорелся скандал (о котором знали практически все), а именно: куртизанка Маргарита Белланже (на самом деле, Жюстин Мари Лебёф, провинциальная цирковая наездница, взявшая себе новое имя, Маргарита, в честь героини романа «Дама с камелиями» Дюма-сына, прекрасной и благородной куртизанки Маргариты Готье) стала, ни много, ни мало, любовницей императора Франции Наполеона III, и глава государства полностью пребывал под ее влиянием. Несколько лет длилась эта откровенная связь, неизвестно, от кого был рожден сын Белланже, но терпение императрицы Евгении, доведенное изменами мужа до предела, после известия о беременности Белланже лопнуло. Она лично (!) явилась к куртизанке и потребовала от неё в интересах императора уехать из страны. Когда Луи-Наполеон попытался как-то разрешить конфликт, ничем не жертвуя, разъяренная императрица заявила «или она, или я» - и уехала из страны сама, под предлогом лечения, в Швабах. Евгения поставила мужу ультиматум, что вернется только в случае прекращения отношений с куртизанкой как таковых. Наполеон III был вынужден принять эти условия.
История была шумной, некрасивой, общеизвестной. Проблемы же бедного Мане усугубил тот факт, что многие посетители Салона (и известные журналисты, среди них) решили, что на картине в образе «Олимпии» изображена не просто какая-то абстрактная «альковная хищница», а конкретно Маргарита, вертевшая императором (и казной империи) , как хотела.
Еще один момент, именно эту женщину неоднократно изображали в разных политических карикатурах в виде кошки. А в ногах Олимпии выгнулась злобно именно кошка.
А я вам напомню еще одну куртизанку, под каблуком у которой был другой король. Эта женщина -легендарная Лола Монтес, чуть не разорившая казну Баварии, связь с которой стоила Людвигу I Баварскому престола и чуть не привела к революции в королевстве вообще. Кстати, в Париже у Лолы был роман и с отцом, и с сыном Дюма, и алчная хладнокровная Лола могла бы быть одним из прототипов антагонистки нежной Маргариты Готье, -Олимпии в романе «Дама с камелиями». Не знаю, видела ли она картину Мане, правда. Ей могло понравиться - и скандал, конечно, понравился бы тоже.
Итак, любой из посетителей Салона, в той или иной форме и степени, был связан с парижским полусветом. Многие из них оказывались в роли претендента перед куртизанками - того уровня, на который могли бы позволить себе претендовать. Но частью этой сделки была именно кокетливая игра, флирт, имитация ухаживания, имитация влюбленности. Именно отсутствия этого флера не простили полотну Мане господа любители искусства. Именно расчет, хладнокровный расчет и некоторое равнодушное презрение в глазах модели вывели высокоморальных парижских месье из себя до такой степени.
Разумеется, Олимпия - кокотка (ее пресса обзывала гораздо более грязными прозвищами). Но господа, если бы вы не были массово клиентами таких кокоток (или не желали ими стать) , как бы вы, вообще, опознали образ её занятий? Женщины же, приличные дамы, сопровождавшие вас на выставку, не опознали, не поняли, не возмутились - и недоумевали от полыхавших вокруг страстей попранной морали.
«Олимпия» не нашла своего покупателя ни тогда, ни до смерти художника. 25 лет, еще четверть века, шедевр простоял в мастерской. И только когда некий американец оценил уровень этой работы и предложил вдове Мане продать картину за любые (именно так!) деньги, Клод Моне, друг покойного Мане, любивший его и многим ему обязанный, сделал все, что можно, собрал деньги, убедил Сюзанну Мане согласиться продать «Олимпию» по цене собранной суммы (друзья Мане сумели собрать по подписке 20 000 франков), с тем, чтобы ее не увезли за океан, с тем, чтобы передать полотно в дар французскому государству.
Надо сказать, что не слишком обрадованные таким подарком власти, после некоторого сопротивления, всё же приняли дар и отдали картину на хранение в запасники Люксембургского дворца. В 1907 году, без особых анонсов и программных заявлений «Олимпию» выставили в Лувре. А в 1947, наконец, картина всё-таки заняла почётное место в открывшемся Музее импрессионизма. И теперь она - гордость и один из самых знаменитых и любимых публикой шедевров этого великолепного собрания.
А у меня на сегодня все, дамы и господа, благодарю за уделенные время и внимание.