— Твое, мое… Хватит рядиться, мы семья, значит, и дача наша общая! — голос Лидии Степановны, моей свекрови, разнесся над клумбами так, будто она спорила не со мной, а с округой.
Я стояла у теплицы, стискивая в ладонях моток шпагата, и чувствовала, как во мне закипает злость. Не обида — нет. Настоящая, густая злость, которая встает в груди комом и не дает сделать вдох.
— Простите, что? — переспросила я, хотя прекрасно слышала каждое слово.
Свекровь шагнула ближе.
— Валерия, ну правда, хватит уже делить. Мы же семья! Что купила ты — принадлежит нам всем. Тем более, если это дача. Дача — это семейное. Всегда было и будет.
Я медленно распрямилась, вылезая из теплицы. Солнце било в глаза, пыль вкусывалась в губы, а в груди уже формировался тот самый металлический оттенок голоса, которым я разговариваю, когда до предела.
— Лидия Степановна, — выдохнула я ровно, — а где вы были, когда я эту дачу покупала?
Она моргнула.
— В каком смысле — где? Дома была. А что?
— А то, — сказала я, подойдя ближе, — что тогда у вас почему-то не возникло желание считать мои деньги нашими. Не возникло семейного порыва дать хотя бы десятую часть на покупку. Вы же тогда копили на санаторий, да?
Она моментально поджала губы.
— Ну, у каждого свои планы. И вообще, не считаю нужным…
— Понятно, — перебила я. — Тогда дача была «моей». А теперь, когда все готово и красиво, когда можно приезжать, лежать на шезлонге и рассказывать соседям, что «мы» купили домик, вдруг стала «нашей»?
Перед нами шелестели ветки яблони. Где-то жужжала пчела. И я отчетливо почувствовала, что момент этот — переломный. Что после этих слов дороги назад не будет.
Свекровь фыркнула, но уже не так уверенно.
— Ты слишком остро реагируешь. Я всего лишь предложила… Мы же вместе…
— Мы были бы вместе, — сказала я тихо, — если бы вы и Дима поддержали меня тогда. А не крутили пальцем у виска.
Я не кричала. Но по тени, которая пробежала по лицу свекрови, было видно — она услышала все.
Когда я впервые заговорила дома о даче, Дима, мой муж, даже не попытался скрыть равнодушие.
— Лер, ну ты серьезно? — он махнул рукой, даже не оторвавшись от телефона. — Мне на работе хватает корячиться, чтобы еще по выходным на грядках спину гнуть.
— Это не про грядки, — объясняла я тогда. — Это про воздух, про место, где тишина. Я хочу выезжать туда отдыхать.
— Я дома могу отдохнуть, — буркнул он.
Вот и поддержка.
У свекрови же была своя песня.
— Да у меня денег нет лишних, Лерочка, — хлопала она ресницами, — я сама на последнем куске хлеба, вот честно. На санаторий коплю восемь лет. Тоже, между прочим, отдых.
Я тогда едва удержалась, чтобы не сказать ей в лицо: «Какой санаторий? Вы же не болеете ничем!»
Но промолчала.
Не потому, что воспитанная.
Потому что поняла: просить у них бесполезно.
Ночью я долго крутилась, глядя в темноту. Дача стояла передо мной как символ. Как личное пространство, которого у меня никогда не было. И чем сильнее я думала о ней, тем яснее понимала — если я не сделаю это сейчас, то не сделаю никогда.
Утром я сунула руку в дальнюю коробку в шкафу — ту самую, где лежали «на черный день» деньги. Этого было мало. Тогда я позвонила подруге.
— Лер, ты серьезно одна на себя все берешь? — удивилась она.
— Серьезнее не бывает, — ответила я. — Мне никто больше не поможет.
Она дала мне взаймы без вопросов.
И я купила участок.
Старенький домик, но с хорошей землей.
И впервые за много лет почувствовала себя человеком, который может изменить хоть что-то в своей жизни.
Первое время я ездила на дачу одна.
И, признаться честно, это были лучшие недели моего лета.
Просыпаться в тишине, когда слышно только, как ветер шуршит в соснах…
Пить утренний чай, сидя на крыльце и глядя, как солнце ложится на грядки…
Копаться в земле, зная, что никто не стоит над душой и не учит жизни…
Но счастье оказалось коротким.
Однажды Дима неожиданно заявил:
— Слушай, Лер, а я с тобой на дачу поеду. Давненько не отдыхал от города.
Я едва не поперхнулась воздухом.
— Ты? На дачу? — уточнила я.
— Ну да. А что? Тебе помощь нужна? Могу че-нибудь подстроить, прибить…
Помощь мне действительно была нужна.
Я уже намучилась с теплицей, которая больше напоминала шатёр бедуина — ветер её мотал как хотел.
И я не стала включать гордость.
— Помощь нужна, — согласилась я. — Только я не прошу, чтобы ты корячился. Просто… ну, мужчина на участке — это полезно.
— Ладно, — ухмыльнулся Дима. — Посмотрим, что смогу сделать.
А «посмотрим» оказалось очень даже кстати.
Пока он возился с теплицей — измерял, копал, ругался, снова измерял — я ловила себя на мысли, что впервые за долгое время он выглядит увлечённым.
— Ты неправильно закопала стойки, — объявил он вечером. — Их надо было утопить глубже. Ну ничего, я переделаю.
— Только не переделай так, что она рухнет, — поддела я.
Он засмеялся.
— А вот это ты зря сказала. Теперь принципиально соберу так, что простоит три года минимум.
И, как ни странно, мне было приятно это слышать.
Мужская помощь — она как звук молотка в руках: и надёжно, и пусть криво, но от души.
Однако вместе с Димой на участок незримо тянулся и ещё один человек.
Тот, которого я меньше всего хотела видеть тут.
И долго ждать не пришлось.
В тот день мы с Димой только начали монтировать верхнюю часть теплицы, когда со стороны ворот раздался знакомый голос:
— Ой, как красиво у вас! А кто это тут трудится?
Я медленно обернулась.
Лидия Степановна стояла у калитки, прижимая к груди сумку и сияя так, будто это она лично посадила здесь каждый листик.
— Мам… ты чего? — Дима выглядел удивленным, хотя не так сильно, как хотелось бы.
— Да вот думаю, — протянула свекровь, — может, и мне с вами съездить? Что я всё дома, да дома. Тянет к земле.
«Тянет к земле» — это про неё впервые слышу.
Но я улыбнулась, хотя улыбка вышла деревянной.
— Конечно, Лидия Степановна, приезжайте, — сказала я. — Только предупреждаю: у меня на участке свои правила. Не лезть никуда без спроса.
— Ой, да кому я мешаю! — отмахнулась она. — Я так, посмотрю, полюбуюсь. Мне бы только свежим воздухом подышать.
Да, первые два дня она действительно просто ходила и восхищалась.
— Лерочка, да у тебя тут рай! А запах какой! И как же я раньше без этого жила?
«Потому что у меня не было денег, чтобы купить вам рай», — думала я, но вслух сказала:
— Я рада, что вам нравится.
Но к концу недели мои нервы начали подрагивать.
Свекровь стала «помогать».
А когда свекровь говорит слово «помогать», обычно речь идёт о катастрофе натурального масштаба.
Первым пострадали помидоры.
Я подвязала их особым способом. Нестандартным, да. Зато удобным и проверенным.
Но однажды, зайдя в теплицу, я увидела, что мои нитки аккуратно сняты, стебли перевязаны «как надо», а рядом стояла довольная свекровь.
— Это что такое? — спросила я, стараясь говорить ровно.
— Я хотела как лучше, — подмигнула она. — Ты ведь неправильно подвязала. Я у подруги спросила — она всю жизнь тепlices держит — так вот, она сказала, что так помидоры не растут.
— Я так всегда делаю, — отчеканила я. — И всё прекрасно растёт.
— Ну… я просто хотела помочь. Не обижайся.
Я развернулась и ушла, потому что если бы осталась — сказала бы лишнее.
Но помидоры были только началом.
Однажды утром я собиралась заняться прополкой, но решила сначала заглянуть в теплицу — полюбоваться маленькими огурчиками.
Я специально оставила их дозревать.
Чуть-чуть подрасти — и будут идеальными.
Но стоило мне открыть дверь, как я застыла.
Свекровь стояла посреди грядки и снимала крошечные, ещё даже не сформировавшиеся огурцы, швыряя их в ведро.
— Вы что делаете?! — сорвалось у меня.
Лидия Степановна даже не вздрогнула.
— Так самое время собирать. Маленькие огурцы лучше идут в банки. Ты разве не знала?
— Я их оставила дозревать! — я шагнула ближе. — Они ещё даже не выросли! Зачем вы их снимаете?!
— Да ладно тебе, — она отмахнулась. — В банке будут смотреться красиво. Ты же закрутки делаешь?
— Делаю. Но нам и больших хватит! Эти могли бы ещё подрасти!
Свекровь медленно повернулась ко мне, приподняв подбородок.
— Ой, перестань. Я всю жизнь делаю огурцы. Поверь, я знаю лучше.
Вот в этот момент я почувствовала, что у меня начинает дрожать левая рука.
Это был предел.
— Лидия Степановна, — сказала я, стараясь дышать ровно, — вы на моей даче. На. Моей.
— Опять ты за своё, — вздохнула она. — Ну начинается… Всё у неё — моё, моё. Хватит уже рядиться.
— Простите, а как по-вашему? — я вскинула руки. — Когда я покупала эту дачу, где вы были? Почему тогда не сказали, что «мы семья» и купите её со мной?
— Я… — растерянно начала она.
— А я скажу где. — Я шагнула ближе. — Вы копили на санаторий. Тот самый, на который у вас деньги были.
А на дачу — не было.
Потому что дача вам была не нужна.
А теперь — нужна. И вы вдруг решили, что она наша.
Она замолчала.
Никогда не видела, чтобы свекровь замолкала так быстро.
— Валерия, — попыталась она смягчиться, — ну мы же семья…
— Семья? — я усмехнулась. — Семья — это когда помогают, а не мешают. И уж точно семья — не те, кто переделывает за тобой всё и лезет в каждый шаг.
— Я хотела как лучше…
— А получилось как всегда, — оборвала я. — И предупреждаю: ещё один такой поступок — и ноги вашей здесь больше не будет.
Она резко втянула воздух.
— Ты что себе позволяешь?
— Ровно то, что должна была позволить себе давно.
Свекровь ушла с участка быстро, собирая свои вещи так, будто я выгоняла её силой.
— Ах, меня тут третируют… — бормотала она себе под нос. — Ах, и это называется благодарностью…
Я стояла на крыльце и смотрела, как она захлопывает калитку.
С одной стороны, мне хотелось, чтобы она осталась.
С другой — я испытала огромное облегчение.
Тишина снова стала моей.
Но долго она не продлилась.
Дима подошёл ко мне вечером, когда я поливала клубнику.
— Лер, ну ты, конечно, жёстко на маму наехала.
Я замерла.
— Это сейчас серьёзно было? — спросила я.
— Ну… она же от души… Ну, помочь хотела…
— Помочь? — я медленно обернулась. — Ты видел помидоры? Видел огурцы? Видел, что она делает без спроса? Помощь — это когда спрашивают. А не когда хозяйничают.
Он вздохнул.
— Всё равно можно было мягче…
— Мягче? — я рассмеялась, но смех вышел резкий. — А где вы оба были, когда я покупала эту дачу? Когда я по друзьям собирала деньги? Когда брала в долг? Почему тогда вам не пришло в голову сказать: «Мы семья, давай купим вместе»?
Дима отвёл взгляд.
— Ну… тогда… ну… как-то… не до того было.
— Зато теперь до того, — сказала я. — Теперь, когда всё готово, можно приезжать, лежать в гамаке, давать советы и переделывать за мной каждый шаг.
— Лер, не начинай…
— Я не начинаю. Я заканчиваю.
И слушай внимательно, — я подошла к нему почти вплотную. — Если твоя мама ещё раз тронет что-то на участке без спроса — я её не впущу. И тебя прошу это учитывать.
— Ты что, запретишь маме приезжать?! — он отступил на шаг.
— Если придётся — да, — кивнула я. — Потому что я эту дачу купила, построила, обустроила. Я здесь работаю. Я отвечаю за каждую грядку, за каждую теплицу, за каждый куст.
А мне не нужен человек, который всё ломает и потом делает вид, что спасает планету.
Он долго молчал.
Потом тихо сказал:
— Ладно… я поговорю с мамой.
— Надеюсь, впервые — как мужчина, а не как сынок, который во всём с ней соглашается, — сказала я и ушла в дом.
На следующий день я решила заняться малиной.
Погода была тихая, облака лениво плыли над домиком, и я почти успокоилась после вчерашнего взрыва.
Почти.
Я нагнулась, чтобы подрезать сухие ветки, когда услышала осторожное:
— Лерочка?.. Можно?
Я обернулась.
У ворот стояла Лидия Степановна — с виноватым видом, в руках пакет с пирожками.
«Вот это интересно», — подумала я.
Она никогда не приходила извиняться.
Но взгляд её был тревожный, почти растерянный.
— Можно? — повторила она тихо.
— Можно, — кивнула я, выпрямляясь. — Заходите.
Она вошла медленно и поставила пакет на столик.
— Я… хотела поговорить, — начала она, теребя край платка.
— Слушаю.
— Я… понимаю, что перегнула. — Она опустила глаза. — Просто… я ведь никогда не была на даче. У подруг дачи есть, у соседок есть, а я вот всю жизнь — по квартирам.
И когда ты купила участок… ну… я как будто тоже почувствовала, что он и мой. Что я тоже могу… участвовать.
Я молчала.
Впервые она говорила без надменности.
Даже без уверенности, что всегда права.
— Но я не хотела тебе навредить, правда, — тихо продолжила она. — Я думала, что помогаю.
А вышло… вышло плохо.
— Плохо — это мягко сказано, — ответила я, но уже без злости. — Вы переделали всё, что могли.
— Я знаю, — вздохнула она. — И хочу сказать… я не претендую на дачу.
Прости меня за те слова.
Она смотрела на меня чуть снизу вверх.
И вдруг я увидела в ней не женщину, которая вечно командует, а просто мать, которая боится потерять связь с сыном и семьёй.
— Лидия Степановна, — сказала я мягче, — дело не только в даче.
А в том, что вы не считали нужным спрашивать.
Не уважали мои решения.
И это больно.
Она кивнула, почти смиренно.
— Я постараюсь исправиться.
Можно… иногда приезжать? Но только если ты не против. И ничего трогать не буду, слово даю.
Я вздохнула.
Все мои претензии никуда не исчезли.
Но впервые — она услышала меня.
— Можно, — сказала я. — Но только с одним условием: вы заходите не хозяйничать, а в гости. И делаете только то, что я прошу.
— Хорошо, — сразу согласилась она. — Спасибо, Лерочка.
И в этот момент мне стало немного легче.
Не от того, что конфликт решился, а от того, что я наконец сказала вслух всё, что копилось годами.
Дима приехал вечером.
Он вышел из машины медленный, задумчивый, будто заранее готовился к разговору.
— Мам заходила? — спросил он.
— Да, — кивнула я. — Мы поговорили.
— И… как?
— Как взрослые люди, — сказала я. — Она признала, что была неправа. Я — что мне нужно пространство и уважение. Мы установили границы.
Он сел рядом на ступеньку.
Солнце уже садилось, теплица отливала мягким золотистым светом — и в этом сиянии всё казалось спокойнее.
— Лер… — Дима протёр лицо ладонями. — Понимаю, что мы с мамой… правда… не поддержали тебя.
Ты всё сама делала, пока мы ворчали.
Наверное… я должен был быть рядом.
Это «должен был» прозвучало так, что у меня внутри что-то дрогнуло.
— Было бы хорошо, — сказала я честно. — Но знаешь что? Теперь хотя бы поздно, но мы говорим об этом.
И это — уже шаг.
Он кивнул.
— Я разговаривал с мамой. Она сказала, что ты всё правильно сказала ей.
И что… она правда постарается.
— Посмотрим, — я улыбнулась краешком губ. — Главное — чтобы все поняли: у этой дачи есть хозяйка. И я — не декорация тут, а человек, который вложил в неё всё.
— Это я понял точно, — Дима обнял меня за плечи. — И горжусь тобой.
Мы сидели в тишине.
Над нами летали поздние стрекозы, пахло тёплой землёй, и я впервые почувствовала — дача стала не просто моим убежищем.
Она стала точкой, где я наконец отстояла себя.
И пусть будет трудно, пусть иногда придётся повторять границы,
но теперь я знала:
Здесь я хозяйка.
Здесь моё пространство.
И моя правда.