— Возьмём микрокредит и отправим мою маму на юг на неделю! — он произнёс это так, будто нашёл идеальное решение всех мировых проблем. Глаза блестят, губы растянуты в довольной улыбке, и даже стоящий рядом стул будто слушает, раскрыв рот. А у нас денег нет — вообще. Он потерял работу, ходил уже второй месяц по собеседованиям, а моя зарплата едва позволяла оплачивать коммуналку, продукты и редкие маленькие радости вроде свежего хлеба без скидки.
— Ты это серьёзно? — спросила я, не повышая голоса. Я просто очень осторожно поставила кастрюлю на плиту, потому что мне показалось: если хлопну ею хоть немного громче, у меня начнёт дрожать всё тело.
— Конечно серьёзно! — он даже приосанился. — Мама устала. Мама мечтала съездить к морю ещё летом. Сейчас свободные даты, хорошие цены…
— Хорошие цены? — я обернулась. — Для кого? Для нас, у которых на карте минус триста? Или для тебя, который живёт за счёт моей зарплаты?
Он нахмурился, как будто я нечаянно наступила на что-то святое и хрупкое — на его сыновнюю гордость.
— Слушай, ты сейчас несправедлива. Мама много для нас делала.
— Что именно? — я искренне ждала список. Короткий. Очень короткий.
— Ну… — он смялся. — Она морально поддерживала!
Я чуть не хохотнула. Морально его мама поддерживала только себя, а нас — разве что в своих монологах о том, что «дети обязаны».
— Морально, — протянула я. — А платить за кредит мы будем финансово. Причём — мы. Не она.
Он вздохнул так демонстративно, будто я что-то не понимаю.
— Ты всегда всё усложняешь. Мы возьмём маленький кредит, это вообще копейки.
— Копейки? — у меня внутри что-то дернулось. — Ты вообще видел условия микрокредитов? Сто процентов переплаты — это не копейки. Это грабёж.
Он отмахнулся.
— Ну ты преувеличиваешь. Мама заслужила отдых. Ты же женщина, ты должна понимать.
— Я женщина, — сказала я медленно, как будто объясняя ребёнку, почему нельзя трогать раскалённую конфорку. — Но это не делает меня банком.
Он на секунду растерялся, но быстро нашёлся:
— То есть тебе жалко?
— Мне жалко не денег, — я ткнула пальцем в стол. — Мне жалко нас. Нашей жизни. Наших попыток вылезти из ямы. А ты хочешь нас туда ещё глубже закопать.
— Вот ты опять. Трагедия из-за пустяка.
Я почувствовала, как внутри всё переворачивается.
— Для тебя — пустяк. Для меня — ещё один месяц, когда я буду думать, как растянуть зарплату так, чтобы хватило на всё.
Он замолчал. Но не потому, что задумался. Просто обиделся. Это у него особый талант — уходить в обиду, когда аргументы заканчиваются.
— Знаешь, — сказал он наконец, — если бы ты хоть раз поддержала…
— Поддержала что? — я наклонилась вперёд. — Идею загнать нас в долги ради недельного отдыха твоей мамы?
Он нахмурился ещё сильнее.
— Ты не понимаешь. Мама — это святое.
— А жена — что? Одноразовый ресурс?
Он резко отодвинул стул.
— Ты специально всё портишь. Я уже почти договорился с агентством!
— Ты уже что? — я замерла. — То есть ты хотел просто поставить меня перед фактом?
Он сжал губы.
— Ну а что? Ты бы всё равно начала кричать.
— Я сейчас даже не кричу, — сказала я, едва удерживая голос. — Хотя мне очень хочется.
Он отвернулся, словно я его утомила.
— Ну всё. Решение принято. Маму порадуем.
В этот момент у меня внутри что-то тонко лопнуло — как натянутая резинка, которая давно должна была порваться.
— Ты правда думаешь, что можешь сделать это без моего согласия?
— А что? Ты же всё равно постоянно недовольна. Какая разница?
Я почувствовала, как в груди поднимается что-то настойчивое, горячее. Не злость. Прозрение.
— Понимаешь, — сказала я тихо, — проблема не в кредите. И не в маме. А в том, что ты не видишь нас. Не видишь меня. Для тебя я — способ закрывать твои решения.
Он фыркнул, будто я сказала глупость.
— Началось…
— Да, началось, — я поднялась. — Потому что если ты сейчас нажмёшь кнопку «оформить кредит», знай: платить ты будешь не только проценты.
Он, кажется, впервые за разговор испугался.
— Ты что имеешь в виду?
Я посмотрела на него так, что слова стали ненужны.
И в первые секунды за долгое время он понял: я больше не собираюсь тащить его решения на своей спине.
И понял — поздно.
Он стоял у окна, будто оттуда мог прилететь готовый ответ на все проблемы. Телефон в руке, пальцы дрожат чуть-чуть — не от холода, а от того самого внутреннего сомнения, которое он так старательно прятал под бронёй «я сын, я обязан».
— Ты понимаешь, — начал он, не оборачиваясь, — если я отменю, мама будет расстроена.
— А если не отменишь, — я подошла ближе, — расстроена буду я. Но тебе ведь проще терпеть меня, чем её.
Он вздрогнул. Я видела по плечам. Но повернуться не решился.
— Ты несправедлива.
— Нет, — я ответила спокойно, даже слишком. — Несправедливо вот что: мы живём как на пороховой бочке, ты потерял работу, и вместо того чтобы думать о нас, ты думаешь, как бы угодить взрослой женщине, у которой, на минуточку, всё хорошо.
— У неё давление…
— У меня тоже, — я усмехнулась. — Особенно когда я слушаю всё это.
Он наконец повернулся. Лицо — напряжённое, будто его заставили решать сложный пример, а он в жизни дальше умножения не заходил.
— Я просто хочу сделать ей приятно. Один раз!
— Один раз? — я чуть наклонила голову. — Ты хочешь сказать, что это первый раз, когда она требует?
Он открыл рот, чтобы возразить, но закрыл.
— Она ничего не требует, — пробормотал он, но я видела — сам себе не верит.
— Конечно. Она никогда не просит прямо. Она просто вздыхает, жалуется, что «у всех дети как дети», намекает. И ты вот тут же — рванул исполнять. А я?
Он молчал. И в этом молчании я услышала слишком многое.
Я подошла ближе, облокотилась на стол.
— Ты не замечаешь, — сказала я тихо, — что при каждом её «ой, как мне тяжело» ты мгновенно забываешь, что у тебя есть семья?
Он резко поднял голову.
— А ты не замечаешь, что мама — это мама?!
— А жена — кто? — я ткнула пальцем в грудь. — Стул? Полка? Бытовая техника?
Он отвернулся.
— Ты ничего не понимаешь.
— Тогда объясни. Объясни так, чтобы я поняла, почему взрослую, самостоятельную женщину нужно везти на море в кредит, а собственную жену нельзя даже спросить, справится ли она с очередным долгом.
Он снова промолчал. И это молчание стало ответом.
Я глубоко вдохнула и почувствовала — внутри постепенно выравнивается воздух. Страх уходит. Раздражение уходит. Остаётся только чёткое, ясное понимание:
он сам выбрал сторону.
— Знаешь, — сказала я, выпрямляясь, — я не против, если ты хочешь сделать доброе дело. Но если ты делаешь его за счёт своей семьи… Это не доброе дело. Это глупость.
Он скривился.
— Значит так. Я оформлю кредит. Если тебе так неприятно — можешь не участвовать.
— Прекрасно, — ответила я. — Тогда ты и платить будешь сам.
Он фыркнул.
— Чем? Воздухом? Я же пока без работы.
— Ну вот, — я улыбнулась. — Значит, кредит ты не потянешь. И, следовательно, идея — дерьмо.
Он резко швырнул телефон на диван.
— Ты давишь!
— Я фактами давлю? — я приподняла бровь. — Или здравым смыслом?
Он замолчал. Снова. Это уже становилось привычкой — убегать внутрь себя, когда ему неудобно.
Я прошла в коридор, взяла его куртку и бросила на стул.
— Собирайся.
— Куда? — он моргнул.
— Поедем к твоей маме. Ты ей сам скажешь, что не повезёшь её на море, потому что у нас денег нет. Не я скажу. Ты.
Он побледнел.
— Она расстроится…
— Вот именно. И перестанет выдавать желания за необходимость.
Он покачал головой, как ребёнок.
— Я не могу.
— А мне можно? — я вскинула руки. — Всегда я, да? Я сообщаю плохие новости, я тащу, я думаю за двоих, я объясняю, почему кредит — это плохо. А ты только хочешь быть хорошим сыном.
Я снова вздохнула — длинно, тяжело.
— Послушай, быть хорошим сыном не значит быть плохим мужем.
Он опустил голову. И впервые за весь вечер в его глазах промелькнуло что-то похожее на понимание.
— Я… Я правда не думал, что тебе настолько тяжело.
— А я кричала всеми способами, — сказала я тихо. — Просто ты слушал не меня.
Он провёл рукой по лицу.
— Ладно. Я отменю.
— Не мне говори,— я указала на дверь. — Ей.
Он сглотнул, кивнул и вышел.
Вернулся через два часа. В глазах — тяжесть, в голосе — обида, в плечах — облегчение.
— Она сказала, что я — неблагодарный сын, — он снял обувь. — Что нормальные мужчины так не поступают.
— Нормальные мужчины живут по средствам, — ответила я спокойно.
Он сел рядом.
— Знаешь… Наверное, ты права. Кредит — это было бы безумие.
— Да ладно? — я скривила губы. — Неужели дошло?
— Дошло, — сказал он, и впервые его голос звучал по-взрослому. — Прости. Я правда хотел как лучше.
— Хотеть как лучше — не преступление. Преступление — не думать головой при этом.
Он кивнул.
Мы сидели молча, и впервые за долгое время эта тишина была не пустой — честной.
— Я найду работу, — сказал он вдруг. — И буду думать о нас.
— Отлично, — я встала. — Только пообещай, что в следующий раз перед тем, как брать кредит ради чьих-то капризов… хотя бы спросишь меня.
Он криво улыбнулся:
— А если я снова решу не спрашивать?
Я наклонилась, посмотрела прямо в глаза и тихо спросила:
— А ты уверен, что тогда у тебя всё ещё будет, кого спрашивать?