Я сплю в шапке. Всегда. Даже летом, когда в избе духота стоит, я натягиваю старый дедов треух, завязываю тесемки под подбородком и только тогда гашу свет. Соседи, небось, пальцем у виска крутят, думают, тронулся Мишка от одиночества в пустом доме. А мне плевать. Пусть думают что хотят. Зато я живой просыпаюсь.
Всё из-за того, кто живёт прямо надо мной.
Я его «потолочником» зову. Или «соседушкой», чтоб не обидеть.
Изба мне от деда досталась. Крепкая, пятистенок. Потолки тут не как в городе, рукой достать можно, если на цыпочки встать. Матица — бревно центральное, на котором потолок держится — толстая, почерневшая от времени и печной копоти. Вот за ней он и прячется.
Я не знаю, откуда оно взялось. Дед перед смертью только сказал: «Ты, Мишка, избу не бросай, другой у нас нет. И правила блюди, тогда уживётесь». И помер. А я остался.
Сначала я думал, крысы на чердаке. Шуршат, скребутся. А потом первой же зимой понял. Крысы не капают.
Оно там, наверху, всегда. Днём оно спит, наверное. Прижимается к доскам так, что не разглядишь, сливается с закопчённым деревом. Плоское оно, видать, как шкура выделанная. А как стемнеет, просыпается.
Слышно становится, как оно переползает. Звук такой... мокрый. Будто сырую тряпку по полу возят. Шварк... шварк... И скрип коготков по дереву, мелкий такой, как иголками скребут.
Я его никогда толком не видел. И это первое правило, которое мне дед вбил в голову: никогда не свети вверх.
Лучину жги, лампу керосиновую на столе держи, но вверх не направляй. Не любит оно этого. Если случайно глянешь — увидишь только, как тень по потолку метнётся, быстрее кошки, и за матицу уйдёт. А потом всю ночь оно будет прямо над тобой висеть, и дышать тяжело, с присвистом. Злиться будет.
Второе правило — печь топи жарко.
Оно тепло любит. Пока печь гудит, пока жар к потолку поднимается, оно там млеет. Висит возле трубы, греется, и почти не шевелится. Сытое, довольное. А вот если изба выстынет... тогда оно голодным становится.
Ну и третье, главное — голову крой.
Дед говорил, земля его не держит, на пол оно спуститься не может. Но оно жрёт нас по-другому. Оно слюну пускает.
Спишь ты, и вдруг — кап. Слюна у него густая, вонючая, тухлятиной несёт и кислотой. Если на голую кожу попадёт — всё, пиши пропало. Сначала жжёт, как огнём. Потом язва образуется, мокрая, гниющая. Не заживает месяцами. Дед весь в шрамах был таких, на лице живого места не было. Говорил — по молодости глупый был, правила нарушал.
Эта слюна — она не просто жжёт. Она силу пьёт. Если капает на тебя во сне, ты утром встаёшь — будто мешки всю ночь таскал. Жить не хочется.
Вот так и живём. Зима сейчас стоит лютая, я днём дрова колю, снег гребу, печь топлю докрасна. А ночью лежу на полатях, в шапке, тулупом укрытый с головой, и слушаю.
Шварк... шварк... — поползло от трубы в красный угол. Там иконы висят, оно их не любит, но тянет его туда почему-то.
Вчера пурга была страшная. Замело так, что я до дровяника еле пробился. Дрова сырые попались, в снегу, печь плохо разгоралась, дымила. К ночи в избе захолодало. Изо рта пар пошёл.
Я лежал и чувствовал — неладное творится. Обычно оно тихо ползает. А тут звук изменился.
Скрип-скрип-скрип. Будто доски отдирают.
Я глаз приоткрыл — щелочку только, из-под тулупа. В избе темно, только угли в печи краснеют. И вижу — матица центральная, бревно это толстенное, оно... провисло. Будто на нём мешок с зерном висит.
Оно отклеилось от потолка. Холодно ему стало.
Тень огромная, бесформенная, как блин из сырого теста, медленно-медленно вниз тянется. Провисает гамаком прямо к моим полатям.
Я дыхание затаил. Лежу, не шелохнусь. Шапку на уши натянул, нос в воротник спрятал.
Слышу — оно прямо надо мной. Запахло гнилым деревом и той самой кислотой. Оно дышит, и с каждым выдохом тепло моё ловит.
И тут — кап.
Прямо на шапку. Тяжёлая капля, как свинец. Шапка старая, мех пропитался мгновенно. Я почувствовал, как кожу головы начало припекать даже через шапку и волосы.
Я зубы стиснул, чтоб не застонать. Если зашевелюсь, если покажу, что не сплю — оно ниже опустится. И тогда одной каплей не отделаешься. Говорят, если оно совсем голодное, оно может на лицо упасть и присосаться.
Я терпел. Терпел, пока жгло макушку, терпел, пока слушал его влажное дыхание в полуметре от себя. Я молился про себя, чтобы сырые дрова в печи наконец занялись, чтобы пошло тепло.
И печь, родимая, не подвела. Загудела, потянула тяга, пошёл жар.
Я услышал недовольное шипение наверху. Тень дёрнулась и начала медленно, неохотно втягиваться обратно вверх, к спасительному теплу у потолка. Шварк... шварк... — уползло к трубе греться.
Утром я шапку сжёг в печи. От греха подальше. На макушке теперь пятно красное, саднит, волосы повылезли. Но ничего, заживёт. Главное — пережил ночь.
Сейчас пойду, ещё дров наколю. Побольше, с запасом. Зима долгая, а соседушка мой прожорливый. Лишь бы тепла хватало, тогда он меня не тронет. Мы с ним одной веревочкой связаны — я его грею, а он моим страхом да силой потихоньку питается. Деревенский симбио́з, чтоб его.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #ужасы #деревенскиеистории