Календарь на стене висел старый, отрывной. Я на него и не смотрел почти, все в телефоне даты мелькают. А тут взгляд упал, и меня будто кипятком окатило.
Девятое ноября. Дедова годовщина.
Три года, как схоронили Прохора Игнатьевича. Дед при жизни был мужик крутой, желчный, порядок любил до зубовного скрежета. У него в доме каждая половица знала свое время скрипнуть. А уж обед — это святое. Не дай бог ложку мимо рта пронести или опоздать к столу хоть на минуту — глянет из-под кустистых бровей так, что кусок в горле застревал.
И вот мы забыли. Закрутились — работа, кредиты, детские сопли. Жена с вечера умаялась, спала уже, дети тоже сопели. А я сидел на кухне, смотрел на этот проклятый календарный листок и чувствовал, как по спине ползет липкий, стылый холодок.
В доме было тихо той особенной, ночной тишиной, когда слышно, как оседает пыль. Часы в коридоре пробили полночь. Двенадцать гулких ударов.
И как только стих последний — на кухне звякнуло.
Я вздрогнул так, что чуть кружку с чаем не выронил. Звук был мелкий, острый. Будто чайная ложечка в пустом стакане подпрыгнула.
— Кто там? — сипло спросил я в темноту коридора.
Тишина. Только холодильник утробно заурчал и затих.
"Показалось, — подумал я, пытаясь унять сердцебиение. — Мышь, может. Или дом остывает, трещит".
Дзынь.
Теперь громче. Настойчивее. Это был звук металла о дерево. Кто-то взял ложку со стола и уронил её обратно.
Я медленно встал. Ноги были ватными. Разум твердил, что это сквозняк, кошка (которой у нас нет), что угодно. Но нутро, то самое древнее нутро, которое боится темноты, уже знало правду.
Мы не накрыли стол. Мы не поставили лишний прибор. Мы не налили стопку и не положили ломтик хлеба на стакан. Мы оставили его голодным.
Я шагнул в коридор. Из кухни, в полоске лунного света, падавшего из окна, донесся новый звук.
Стук. Стук. Стук.
Ритмичный, тупой звук. Кто-то сидел за столом и колотил ложкой по пустой клеенке. Так делают капризные дети, требуя каши. Или очень, очень голодные старики, у которых кончилось терпение.
Я подошел к дверному проему. Рука сама потянулась к выключателю, но я её отдернул. Я боялся того, что увижу при свете лампочки. Луны было достаточно.
За столом, на своем привычном месте, во главе, сидел дед Прохор.
Он был в том самом костюме, в котором мы его положили — темно-синем, чуть великоватом в плечах. Только теперь костюм висел на нем, как на вешалке. Дед высох. Кожа на его лице, освещенном луной, была похожа на старый, потрескавшийся пергамент, туго натянутый на череп. Глаза запали в черные провалы, но я чувствовал — он смотрит на меня.
В его костлявом кулаке была зажата алюминиевая ложка.
Стук. Стук. Стук.
Он бил ею по столу, не поднимая высоко, но с какой-то механической, неумолимой силой. Клеенка под ударами уже лопнула, и металл стучал по сухому дереву столешницы.
— Дед... — прошептал я. Голос сорвался. — Прости, дед. Забыли. Завтра... завтра всё сделаем. Блинов напечем, кутью...
Стук прекратился.
Дед медленно повернул голову в мою сторону. Шея его хрустнула, как сухая ветка. Черные провалы глазниц уставились на меня. В них не было ни злости, ни обиды. Только бесконечная, пустая, пыльная жажда.
Он приоткрыл рот. Я увидел желтые, оголенные десны и редкие, шатающиеся зубы. Оттуда пахнуло не гнилью, а залежалой землей и сушеными грибами.
— Жрать... — прошелестело в тишине. Это был не голос, а звук ветра в печной трубе. — Жра-а-ать...
Он снова поднял ложку. Но ударил не по столу. Он с силой вонзил её в пустую деревянную миску, которая стояла перед ним (откуда она взялась? мы таких не держали). Ложка согнулась.
Он отшвырнул её. И then сделал то, от чего у меня волосы на затылке встали дыбом, а ноги приросли к полу.
Дед наклонился вперед и вцепился зубами в край дубовой столешницы.
Раздался отвратительный, влажный хруст. Я видел, как напряглись его челюсти, как сухая кожа на щеках натянулась, готовая лопнуть. Он грыз дерево.
Хруп. Хруп. Хруп.
Щепки летели в разные стороны. Он отрывал куски старого дерева, жевал их с усилием, и я слышал, как они скрежещут на его мертвых зубах. Он глотал их, давясь, и его кадык дергался под дряблой кожей.
Это было нечеловеческое, безумное зрелище. Мертвец, пытающийся утолить вечный голод сухой древесиной, потому что живые забыли дать ему хлеба.
Он грыз быстро, жадно, словно боялся, что у него отнимут эту «еду». Слюна — или что там у него было вместо слюны, какая-то серая пыль, смешанная с сукровицей, — текла по подбородку, капала на штаны.
В какой-то момент он поднял голову от изуродованного края стола. В зубах у него торчала большая щепка. Он смотрел на меня, и я понял: стола ему мало. Дерево не насыщает. Ему нужно что-то теплое. Что-то живое.
Я не помню, как оказался в спальне. Я захлопнул дверь, привалился к ней спиной, сполз на пол. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.
Из кухни доносились звуки. Хруп. Хруп. Потом звон упавшей кастрюли. Потом шаркающие шаги в коридоре.
Он ходил по дому. Он искал.
Я слышал, как он подошел к двери спальни. Я затаил дыхание, молясь, чтобы жена и дети не проснулись. Ручка двери медленно повернулась. Но я закрыл её на защелку.
С той стороны в дверь поскреблись. Сухим, твердым ногтем.
— Внучо-о-ок... — прошелестело за дверью. — Покорми деда...
Я сидел, зажав уши руками, и беззвучно выл от ужаса и стыда.
Он ушел только с первыми петухами. Я слышал, как хлопнула входная дверь, хотя она была заперта на два замка.
Утром я первым делом побежал на кухню. Жены еще не было.
На столешнице, с того края, где любил сидеть дед, зияла огромная, выгрызенная дыра. Дерево было размочалено, повсюду валялись щепки, покрытые каким-то серым налетом. Алюминиевая ложка лежала на полу, скрученная в узел нечеловеческой силой.
Я убрал всё до того, как проснулись остальные. Сказал жене, что ночью упала полка и разбила стол. Она поверила, только удивилась, почему я такой бледный.
Мы напекли блинов. Много. Я поставил на стол самую большую тарелку, налил полный стакан водки, положил ломоть хлеба. Я жег свечи и просил прощения, глядя в угол, где висела икона.
Но я знаю, что этого мало. Я видел его глаза. Видел эту бездонную, сухую яму голода.
И теперь каждый вечер, ложась спать, я прислушиваюсь. Я жду звона ложки на кухне. Потому что мертвые не забывают обид. И однажды он вернется, и деревянного стола ему будет недостаточно.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #ужасы #мистическиеистории