Соседи по подъезду давно решили, что Татьяна сошла с ума. Ёлка стояла в её квартире с января по июль, уже семь месяцев. Иголки осыпались, гирлянда покрылась слоем пыли, игрушки потускнели, но она запрещала к ней прикасаться. "Уберите вы этот веник, позорище, июль на дворе!" — кричала соседка снизу. "Тронулась баба, совсем плохая стала", — шептались бабушки у подъезда. Но Татьяна не сдавалась. Она помнила слова мужа, сказанные перед исчезновением: "Я вернусь, и мы встретим Новый год вместе. Даже если придётся праздновать летом". Он пропал со всех радаров в феврале. Официальная бумага сухо сообщила: "пропал без вести". Но Татьяна каждый вечер упрямо включала гирлянду в розетку. Потому что знала: настоящий праздник наступит не по календарю, а тогда, когда повернется ключ в замке.
Декабрь выдался морозным и снежным. Татьяна Ковалёва украшала ёлку в своей двухкомнатной квартире, стараясь не плакать. Ей тридцать, она библиотекарь, любит тишину и книги. Её мужу Дмитрию тридцать два, он учитель физкультуры, шумный, весёлый и надежный, как скала. Они планировали этот Новый год совсем иначе: хотели позвать гостей, загадать желание о ребенке. Но обстоятельства решили за них. В ноябре Дмитрию пришлось уехать. Срочно. Надолго. Они прощались в коридоре, среди сумок и тревоги. — Танюш, не успеваю я к тридцать первому вернуться, — сказал он тогда, целуя её в макушку. — Но обещаю: вернусь, и мы встретим Новый год вместе. Даже если это будет не в январе, а летом. Согласна ждать? — Конечно, согласна. Только возвращайся. — Не убирай ёлку, ладно? — попросил он уже в дверях. — Пусть стоит, пока я не переступлю этот порог. Как маяк. — Не уберу. Обещаю. Татьяна встретила бой курантов одна. Включила гирлянду, налила себе сок вместо шампанского и загадала одно-единственное желание: "Пусть он вернется живым".
Январь прошел в тишине. Ёлка стояла. Татьяна смахивала пыль с игрушек, поправляла мишуру. Гости, заходившие проведать, удивлялись: "Тань, ну праздники кончились, выноси уже, сыпется же". Она лишь качала головой: "Муж просил. Не могу". Февраль принес ледяной ветер и страшные новости. Сначала Дмитрий перестал выходить на связь. Телефон молчал, мессенджеры не обновлялись. Две недели Татьяна жила как в тумане, вздрагивая от каждого звонка. А потом пришло официальное письмо. Казенные строки, от которых темнеет в глазах: "Числится без вести пропавшим. Ведутся поиски". Мир рухнул, но Татьяна не позволила себе сломаться. "Пропал — не значит погиб", — твердила она себе, глядя на мигающие огоньки гирлянды. Ёлка стала для неё чем-то вроде алтаря. Пока она стоит — Дмитрий жив. Если убрать — значит, признать самое страшное.
Март, апрель, май. Весна ворвалась в город запахом сирени и теплом, а в квартире на шестом этаже царил вечный Новый год. Иголки пожелтели и осыпались на ковер, ветки поникли, оголив пластиковый ствол. Соседи начали реагировать агрессивно. — Татьяна, у вас там пожароопасная ситуация! — возмущалась старшая по дому. — Сухостой в квартире! Уберите немедленно! — Не уберу, — тихо, но твердо отвечала Татьяна. — Сумасшедшая, — крутили пальцем у виска соседи. — Мужика нет, вот и поехала крышей. С ёлкой разговаривает. Ей было всё равно. Она работала, возвращалась в пустую квартиру, пылесосила иголки и снова включала огни. Это был её ритуал, её способ связи с тем, кто был где-то далеко.
Июнь сменился июлем. На улице плавился асфальт, дети бегали в шортах, а Татьяна сидела вечерами у засохшего дерева в душной комнате. Пятнадцатого июля выдался особенно жаркий вечер. Она вернулась с работы уставшая, без сил. Села на диван, машинально включила вилку гирлянды в розетку. Разноцветные огни весело забегали по лысым веткам. По телевизору шли новости, диктор бодро рассказывал о жаре и урожае. Щелк. Звук был тихим, но в тишине квартиры прозвучал как выстрел. Кто-то вставил ключ в замочную скважину. Татьяна замерла. Сердце пропустило удар, потом забилось где-то в горле. Может, мама? Нет, у мамы свои ключи, но она всегда звонит. Замок повернулся два раза. Дверь скрипнула. Татьяна медленно встала, ноги были ватными. Вышла в прихожую. На пороге стоял мужчина. Очень худой, с впалыми щеками, загорелый до черноты. Старая ветровка висела на нём мешком. Но глаза — голубые, с лучиками морщинок в уголках — были те же. — Димка... — выдохнула она, не веря. Он поставил рюкзак на пол, посмотрел на неё, потом перевел взгляд в комнату, где мигала гирлянда. Слабая улыбка тронула его губы. — Танюш, ты правда не убрала... Обещание сдержала. Секунда — и она уже висела у него на шее, рыдая так, как не плакала все эти семь месяцев. Он прижимал её к себе, зарываясь лицом в её волосы, и шептал: — Всё, всё, я дома. Живой. Вернулся.
Они долго не могли оторваться друг от друга. Потом сидели на кухне, он пил воду жадными глотками, а она смотрела и боялась моргнуть — вдруг исчезнет? — Где ты был? Семь месяцев тишины! Я думала... я запрещала себе думать. Дмитрий тяжело вздохнул, взял её ладонь в свои огрубевшие руки. — Был сложный период. Оказался отрезан от своих, связи не было никакой. Потом госпиталь, лежал долго, восстанавливался. С памятью были проблемы, документы потерял. Пока восстановили личность, пока вспомнил номера... Вчера только выписали. Сразу на поезд и к тебе. — Почему не позвонил с вокзала? — Боялся, — честно признался он. — Боялся, что ты не ждешь. Что смирилась, начала новую жизнь. Что ёлки давно нет. А ты... Он встал и прошел в комнату. Засохшая, рыжая от старости ёлка сияла огнями. — Ты ждала. Вопреки всему. — Соседи меня за сумасшедшую держат, — улыбнулась Татьяна сквозь слезы. Дмитрий повернулся к ней, глаза блестели. — Помнишь, я говорил? Мы встретим праздник вместе, даже если это будет лето. Ну что, наливай? Татьяна достала из холодильника бутылку шампанского, которая стояла там с тридцать первого декабря. Хлопнула пробка. Они сели прямо на пол, у колючих веток. — С Новым годом, родная. — С Новым годом, Дима. С возвращением.
В дверь настойчиво постучали. — Опять соседка, — вздохнула Татьяна. — Сейчас будет ругаться, что мы шумим. Она открыла дверь. На пороге стояла недовольная Мария Ивановна с нижнего этажа. — Таня, имейте совесть! Время десять вечера, у вас там хохот, музыка! И уберите вы эту проклятую ёлку, сил нет смотреть! Татьяна улыбнулась так широко, как не улыбалась с прошлого года. — Извините, Мария Ивановна. Мы празднуем. — Что вы празднуете? День взятия Бастилии? — Новый год. Муж вернулся. Из комнаты вышел Дмитрий — худой, но счастливый, с бокалом в руке. — Добрый вечер, Мария Ивановна. С наступающим вас! Или с наступившим? Соседка застыла с открытым ртом. Она переводила взгляд с Татьяны на Дмитрия, потом на ёлку в глубине комнаты. Её лицо смягчилось, морщины разгладились. — Димка... Живой! — всплеснула она руками. — Ох, Танечка... А мы-то грешным делом думали... Прости нас, дураков старых. — Ничего, — ответил Дмитрий. — Главное, что праздник состоялся.
В ту ночь они не спали до рассвета. Говорили, строили планы, просто молчали, держась за руки. За окном занимался жаркий июльский рассвет, пели птицы, город просыпался в лето. А в их квартире, освещенная утренним солнцем и электрическими огнями, стояла сухая ёлка. Символ веры, которая оказалась сильнее времени и смерти. Утром Дмитрий хотел вынести дерево на мусорку. — Хватит с неё, отслужила своё, — сказал он. Но Татьяна попросила: — Пусть постоит ещё недельку. У нас ведь новогодние каникулы теперь. И они оставили её. Ещё неделю соседи, проходя мимо их окон, видели мигающие огни и улыбались. Больше никто не крутил пальцем у виска. Эта история стала легендой двора — о женщине, которая отменила время ради любви, и о мужчине, который вернулся, чтобы выполнить обещание. Потому что настоящий праздник — это не дата в календаре. Это день, когда те, кого мы любим, возвращаются домой.