Если вы помните, в старом добром фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада» был такой момент: Лариса Голубкина поёт про то, что «давным-давно», а рядом стоит Юрий Яковлев — сияющий, как медный таз, с лихо закрученными усами. Мы все смотрели это кино в детстве. Я, например, был абсолютно уверен, что поручик Ржевский — это такой героический дядька, который и с французами дерётся, и Шурочку Азарову любит, и вообще — образец офицерской чести.
А потом случается жизнь
Я помню тот день, когда мой мир перевернулся. Мы сидели за гаражами (а где ещё постигается настоящая жизнь?), и кто-то из старших ребят, оглядываясь по сторонам, рассказал первый в моей жизни анекдот про Ржевского.
Тот самый, где фигурировали Наташа Ростова, бал и какой-то совершенно невообразимый физиологический нюанс. Я тогда, честно говоря, покраснел. Не от стыда, а от когнитивного диссонанса. Как же так? Тот благородный усач из телевизора — и вдруг такое?
И вот тут начинается самое интересное. Я часто думаю о том, как странно работает наша память и культура. Ведь по сути, у нас есть два совершенно разных Ржевских.
Один — экранный, романтичный, созданный драматургом Гладковым в начале 1940-х и блестяще сыгранный Яковлевым. А второй — фольклорный, тот самый, что живёт в анекдотах и карикатурах. И этот второй, давайте будем честны, победил первого с разгромным счётом.
Вы никогда не задумывались, почему именно он? Почему не Денис Давыдов, не какой-нибудь безымянный корнет? Мне кажется, дело тут в нашей вечной тяге к разрушению пафоса.
Советская культура (да и русская классическая тоже) — она ведь очень серьёзная, застёгнутая на все пуговицы. Всё возвышенно, всё о душе. И тут появляется он, настоящий Человек-скандал. Он приходит на бал не для того, чтобы вальсировать, а чтобы сказать то, о чём все думают, но боятся даже прошептать.
Есть удивительный факт, который многое объясняет. Вы замечали, что в анекдотах и карикатурах Ржевский постоянно тусуется с Наташей Ростовой и Пьером Безуховым? Казалось бы, где водевиль Рязанова, а где эпопея Толстого? Это же разные вселенные! А ларчик открывается просто.
Оказывается, фильм «Гусарская баллада» и монументальная «Война и мир» Бондарчука выходили на экраны почти в одно время, в 60-е годы. В головах зрителей эти две эпохи смешались в один большой бал. И народ, с присущим ему ехидством, решил: а давайте запустим этого пошляка в самый центр духовных исканий русской интеллигенции.
В этих рисунках (а их тысячи, и стиль у них всегда узнаваемый) главное не анатомия, а контраст. Почти всегда там есть две стороны. С одной — хрупкий, напудренный 19-й век. Дамы с веерами, господа в фраках, изысканный французский прононс. Это мир правил, мир «комильфо». А с другой стороны — поручик. Он как танк, въехавший в цветочную клумбу. Он даже не всегда груб специально. Просто он слишком... живой. Слишком телесный, если хотите.
Есть даже такое понятие в культурологии — «материально-телесный низ». Уж простите за умное слово, но Ржевский — это его король. В советском фольклоре была, говорят, «святая троица» героев анекдотов: Василий Иванович Чапаев, Штирлиц и Ржевский.
Заметьте, какой разброс! Чапаев — это про простодушие и народную сметку. Штирлиц — про логику и выдержку. А Ржевский — про инстинкты. Про то, что, сколько эполет ни нацепи, а природа своё возьмёт!
Иногда мне кажется, что Ржевский — это наша прививка от снобизма. Как только мы начинаем слишком важно надувать щёки, рассуждать о высоких материях и делать вид, что мы никогда не... (нужное вставить), появляется тень поручика. Он подкручивает ус, хитро щурится и задаёт один простой, пошлый, но убийственно точный вопрос, от которого всё наше напускное величие сдувается, как проколотый шарик.
В конце концов, может быть, смех над Ржевским — это просто способ примириться с собственной человеческой природой? Мы ведь тоже состоим не только из «Войны и мира» и духовных скреп. Иногда в каждом из нас просыпается гусар, которому скучно на балу и хочется просто... подышать свежим воздухом.