Сегодня – редкий случай: у нас в гостях сразу два художника. Это семейный и творческий дуэт Олеси и Евгения Мыциков. Открытые, позитивные, светлые, глубокие...
Разговор с этой гармоничной парой – попытка узнать, чем они живут и дышат, от чего страдают и какие идеи их волнуют. В итоге получился не только разговор по душам, но и небольшое исследование на тему «Молодые художники в современном мире искусства». И мини-гид для начинающих художников с ответами на насущные вопросы: какое образование выбрать, как найти себя, где искать вдохновение, можно ли заработать на своём творчестве, что делать и куда бежать, если у тебя есть талант. Получилось очень много знаков, но обещаем, что всё по делу.
Ребята, расскажите, пожалуйста, про название выставки «На фоне неба» – что за глубокая философия за ним стоит?
Олеся: Женя – мастер нейминга, он всё время придумывает название для чего-нибудь. Вот и для выставки тоже он придумал.
Евгений: Когда мы готовились к выставке, исписали названиями листа три. А потом я вспомнил фразу из дневников отца Александра Шмемана, где он упоминает слова французского писателя Жюльена Грина «Правда только в качании веток на фоне неба». У него такая трогательная запись в дневниках, и я, кажется, понимаю, что он имеет в виду. Это очень подходит к нам, к ощущению проживания жизни и наших работ на фоне неба. Та реальность, которая существует за пределами наших мыслей – единственная настоящая не придуманная реальность.
В творчестве большинства художников явно отражается дух времени, в котором они живут. Вы же в наш стремительный век возвращаетесь назад, к природе. С чем связан такой comeback?
Евгений: Я думаю, это происходит естественно. Помните, был у Шукшина рассказ «Верую»? В нём главный герой беседует со священником, который говорит, что верует в то, что потянутся люди в большие города, и задохнутся там, и выбегут обратно в поле. Это такие качели, маятник: сначала люди ринулись в города, теперь ринулись из городов (дауншифтинг). Потому что поняли, что природа – наш союзник, друг. Я каждый раз в лесу чувствую, что природа поддерживает, в какой-то степени может заменить психотерапевта… мне точно. Чувствую, как успокаивается психика, и выхожу из леса умиротворённый, как блаженный. Есть годами накопленная статистика и множество исследований в больницах: если у людей из окна палаты есть вид на парк, или возможность гулять по парку, то больные быстрее поправляются.
Природа нас поддерживает, и оторванность от неё помогает острее почувствовать, насколько ты чего-то важного лишён. Мне хочется вернуть человеку связь с природой, показать её красоту, то, что она живая. Это фундамент: не будет природы – не будет нас, не будет ничего. Только на фоне природы может существовать человек.
Олеся: Когда ты работы делаешь, ты не думаешь, что что-то возвращаешь человеку – ты это себе возвращаешь.
Кроме того, что природа вас вдохновляет, гармонизирует, вы ещё используете непосредственно природные материалы в своих работах: дерево, травы, их соки. Расскажите про это.
Олеся: Я в меньшей степени использую природу, чем Женя. Я беру травы, но это продиктовано моим желанием создавать свои ткани. Сегодня я занимаюсь, например, листьями, а завтра я вышиваю. Я могу обойтись без растений, но мне всегда хотелось запечатлеть красоту каждого листа, их графичность. Просто перерисовывать мне скучно, я создаю декоративный образ природы. Это выходит за грани копирования – и становится символом. Часто у меня человек соединяется с природой, растворяется в ней. А Женя, конечно, использует дерево очень материально.
Евгений: Мне хочется показать, что и в жизни дерева есть место преодолению каких-то трудностей, и даже каким-то откровениям древесным. Это самоорганизующаяся, сформировавшаяся без участия человека энергия жизни.
Большую часть жизни я думал: надо ехать в цивилизацию, в большие города с их большими возможностями. Но когда пожил на Алтае, вектор моей жизни изменился на 180 градусов: я почувствовал непридуманную человеком среду (величественные горы, деревья, леса).
В городе практически всё, что мы видим, было кем-то придумано: дороги, машины, вывески, дома, и даже деревья высажены по определённому плану – сначала всё это было в чьей-то голове и только потом реализовалось. Но в человеческой голове много и искажённого, и непонятного, а тут вот она – чистая жизнь. Мне хочется показать человеку, насколько она красива. Сейчас многие люди, дай Бог, знают два-три названия пород деревьев, не говорю уж про травы. Отчуждённость совершенно непонятная! Мне же природу очень интересно исследовать, изучать, знакомиться с ней. И тогда замечаешь, насколько весь этот живой мир необычен, интересен, увлекателен, удивителен.
Евгений, охарактеризуйте ваши отношения с древесиной. Какие эмоции вызывает? С какими породами древесины работаете? Всегда ли, когда начинаете работу, знаете, что хочется сделать, или материал ведёт и диктует?
Евгений: Эмоции: любовь, восхищение, уважение.
Я работаю с местными породами, это моя принципиальная позиция и задача: показать красоту наших деревьев. Ведь не только экзотические породы красивы, но и обычные берёзы выразительны. Постепенно я пришёл к пониманию, что хочу работать с местными породами, проявлять их красоту, давать им вторую жизнь, давать им возможность сказать своё слово уже после жизни. В основном, использую упавшие или спиленные в городе деревья, отломанные ветки, специально их не пилю.
Один из любимых у меня – вяз. Начинал я с тополя, ивы, разные пробовал, и вдруг нашёл вяз. Когда впервые с ним столкнулся, удивился, какое это красивое дерево. Все фруктовые деревья у нас красивые – яблони, груши, вишни. Птичек как-то делал из ясеня, это очень твердое дерево, мне друг из Томска презентовал эту древесину.
Материал ведёт меня почти всегда. Когда точно знаешь, что хочешь получить, это не очень интересно. Делать предсказуемое – в этом нет приключения.
А где место силы для вас?
Евгений: Для меня – в лесу. У моих родителей есть дача возле Таёжки, те места я очень люблю.
Олеся: А у меня – Ельцовка. Вчера еле уехала оттуда. Туда проще приехать, чем уехать. Родовая память притягивает, видимо.
Ельцовка – большое старинное село, центр Ельцовского района Алтайского края. Образовано ещё при Екатерине Второй. Местный краевед стала исследовать историю: какие семьи образовали село, в каком году. И вычленилось несколько фамилий основателей, среди них – фамилия моих предков. Получается, моя семья живёт там уже 250 лет – одни были гончарами, другие лавочниками. Там они росли, женились, рожали детей, умирали, поколения сменяли друг друга.
Для меня это место очень притягательное. Мы зимой в Ельцовку не ездим – и я трудно переживаю зиму, потому что не могу туда приехать и побыть там, на своей земле.
А моя любимая река Чумыш! С ребятишками – с детьми брата, с моим сыном – ходим купаться на остров. Я его называю детским, потому что взрослые ленятся туда идти вброд по шею. И это такой портал! Я считаю этот остров лучшим местом для купания в мире: никакие машины, никакая музыка из машин туда не может проникнуть. Я захожу в воду и понимаю, как я благодарна (просто до слёз), что у меня есть это место, что я могу там быть.
Река для меня – так же, как для Жени лес. Я хочу место для жизни у реки, но пока не нахожу такого. Всё-таки Ельцовка – это далеко. А хочется поближе к городу… но не в городе.
Когда вы почувствовали, что путь художника – это ваш путь. Кто передал ген творчества?
Евгений: Мои родители – люди не творческих профессий. Но мне кажется, что в жизни каждого человека есть творчество, ведь сама жизнь предполагает созидание, выбор своего пути. Так что творчество в любом случае присутствует, просто в большей или меньшей степени.
Олеся: У меня дед был столяр-краснодеревщик. Он преподавал в ремесленном училище, прошёл всю войну артиллеристом, участвовал во взятии Берлина. Вернулся в Сталинск – стал делать мебель. У меня в Ельцовке даже его инструменты сохранились: фуганки, рубанки, стамески.
Считается, что ремесло, этот особый ген творчества, передаётся по наследству– папа мой тоже занимался деревом. Когда я захожу к Жене в мастерскую, я чувствую себя там как дома, потому что мой папа и дед были мастеровыми, и я вижу те же инструменты, пусть сейчас и электрические. Когда смотрю на Женины инструменты, думаю: эх, папа бы увидел такое, подержал бы в руках… но папа не дожил до этого момента. Возможно, это тоже судьба, что я встретила Женю, который занимается тем же самым, чем занимались мои предки.
А ещё совсем недавно выяснилось, что у нас в роду в середине прошлого века были художники, был даже академик Академии художеств. А я-то всегда думала, что я первооткрыватель, который ломает свои корни, а оказывается, я их не ломаю, а продолжаю. Моя семья по папиной линии в 1920-ом году приехала в Кузнецк из Тульской губернии. И когда я работала в историческом архиве Петербурга, нашла, кто был у них помещиком, сколько душ было в деревне на тот момент.
Как выстраивался Ваш путь художника? С чего начинался? Когда стало понятно, что это призвание и то, чем хочется заниматься всю жизнь?
Олеся: Я не сразу это поняла. В художественной школе был такой судьбоносный момент. Я ведь оканчивала художественную и общеобразовательную школы одновременно (поздно пошла в художественную школу), и решала, куда поступать. Подала документы в архитектурно-строительный техникум на дизайн интерьера, так как думала, что художественных училищ в Новокузнецке нет. А уезжать из дома я никуда (ни в Кемерово, ни в Новосибирск, ни в Красноярск) не хотела: начало двухтысячных, страшные времена. А в четвертом классе художественной школы у нас практику проходил Никита Ключников, ученик Игоря Борисовича Бессонова. От него-то я и узнала, что у нас есть художественное училище – и забрала документы из техникума.
Очень благодарна Игорю Борисовичу Бессонову за то, что он открыл живописное отделение, вложил огромный-огромный кусок своей жизни в это детище. Он пожертвовал многим ради того, чтобы у нас в Новокузнецке было такое училище. Представьте, ведь всё это время он мог бы трудиться у себя в мастерской, писать картины – а он детей учил.
Что дало художественное образование?
Олеся: Умение учиться друг у друга, видеть и понимать искусство, но понимать не внешне, а внутренне. Лариса Георгиевна Данилова очень много дала в этом отношении. Каждый художник должен разбираться в искусстве, глубинно понимать, зачем, что и как, что такое хорошо и что такое плохо. До Ларисы Георгиевны «Историю искусств» нам преподавали как список дат и фамилий художников. Можно было просто «Википедию» с таким же успехом открыть и прочитать. А с приходом Ларисы Георгиевны мы поняли, какая это интересная дисциплина.
И перед ней, и перед Игорем Борисовичем у студентов был большой трепет и уважение, какие и должны быть у учеников перед учителями.
Игорь Борисович вёл у нас композицию. Когда закрывалась за ним дверь, мы могли разговаривать часами после того, как он уходил – вот какое умение вдохновить.
Он для нас был примером самодисциплины. Только представьте себе такой распорядок дня: он приходил к шести утра в мастерскую, потом ехал в училище, преподавал, и возвращался в мастерскую работать до вечера. И это, конечно, стало для нас примером, как надо работать.
Часто преподаватели (я делаю разницу между преподавателем и учителем; учитель – это духовный лидер, тот, кому ты хочешь подражать, за кем ты идёшь) говорят о том, как надо жить, но сами так не живут. А Игорь Борисович и говорил, и показывал примером своей жизни, как надо жить. И тогда ты готов следовать его примеру.
Он, наверное, не знает, как мы благодарны ему. Надо чаще говорить своим учителям спасибо!
Евгений, у Вас судьба складывалась совсем по-другому. Расскажите!
Мне нравится фраза о том, что всегда можно узнать своё призвание по той неотступности, с какой оно следует за вами. Оглядываясь назад, понимаешь, что ты вокруг призвания концентрическими кругами ходил. Что-то тебя тревожило, какое-то смутное ощущение, какой-то зов, но ты не понимал, что это. Думаю, у большинства людей нет чёткого понимания своего предназначения. И нужно перепробовать одно, второе, третье, прежде чем поймёшь: теплее, ещё теплее, холоднее стало, снова теплее, и вот оно, горячо! Мой путь был такой.
Я закончил СибГИУ, инженер сварочных технологий. И даже работал сварщиком по специальности первый год. Оглядываясь назад, понимаю, что мне нравился процесс, когда ты вдруг видишь, как металл отличается от шлака, как ложится шов, и когда он красивый получается – удовлетворение испытываешь от этого.
В общем-то, я всегда понимал, что мне нравится придумывать. Вот именно само придумывание для меня важный творческий процесс, и не важно, что придумывать. Так я попал на телевидение «10 канал». Тогда, видимо, так можно было: я пришёл, сказал: «Хочу». Олег Гафаров сказал: странное, конечно, образование, но попробуй, напиши какие-то сценарии, посмотрим. Я за неделю что-то написал… и в результате проработал в студии три года.
Потом работал маркетологом (это тоже работа, связанная с придумыванием чего-то). В какой-то момент очень устал от маркетинга, мне казалось, что мои творческие усилия направлены на то, чтобы кто-то что-то продал: зачастую товар или услугу не лучшего качества, да и заказчики были разные, порой не самые приятные. И когда месяц за месяцем работы менялись только цифры в таблице Excel, а результат был только виртуальный, я сильно выгорел. Захотел поменять всё: и город, и сферу деятельности.
Поехал в Питер. Первое время по инерции искал какую-то креативную работу, пока вдруг не увидел объявление, что требуется столяр. А у меня были только домашние навыки работы с пилой, молотком, стамеской. Но что-то мне сказало, что я хочу попробовать.
Год работал столяром... Мне интересен был промышленный, продуктовый дизайн. Если говорить про текст, у меня изначально есть интуитивное ощущение, хорош он или плох. А с формой такого чувства не было. Я не понимал, хорошая форма у дивана, стола, или неудачная. Со временем этот навык развился, я стал чувствовать и линии, и формы.
Страшно было уходить с престижной работы, со стабильной оплатой в никуда?
Не знаю, это про доверие. Я редко взвешиваю плюсы и минусы. Это скорее ощущение, что нужно сделать так, что пришло время идти дальше.
Джим Керри однажды выступал перед выпускниками какого-то университета. Он рассказал про своего отца, который был творческой натурой, но выбрал безопасную профессию бухгалтера. Когда же его уволили, он понял, что облажаться можно даже в безопасном нелюбимом деле.
Если у тебя есть доверие к жизни и внутреннее ощущение правильности, что сейчас нужно поступить именно так, а не иначе, тогда не страшно. Или страшно, но все равно лучше сделать так.
Евгений, как Вы пришли к тому, что стали сами что-то делать? Где это произошло – здесь, в Новокузнецке, или в восьмилетний период путешествий?
Евгений: Процесс был не резкий, я шёл маленькими пробными шажками. Постепенно пришёл к своему варианту творчества: не делать просто столярные изделия, а попытаться сохранить в них природные линии, выступить в соавторстве с природой. Мне кажется, я нашёл баланс: это и не корнепластика, и не столярка в чистом виде.
После Питера я работал в Томске инженером-конструктором в столярном производстве: на модельном компьютере делал чертежи и отдавал их в производство. А параллельно искал своё.
Там я сделал свою первую напольную лампу. Кстати, благодаря этой большой лампе мы с Олесей и познакомились. Приехав в Новокузнецк, я захотел выставить торшер и стал искать в ДубльГис художественные галереи. Нашёл «2 Суворова», сходил туда, посмотрел. Но мы с Олесей в тот раз не увиделись.
Олеся: Мне тогда моя коллега Диана Иванова рассказала, что приходил молодой человек, хотел пристроить лампу. И он так внимательно всё изучал. Меня эта фраза зацепила. Обычно все не очень внимательно смотрят, особенно те, кто хочет просто пристроить лампу. Диана дала молодому человеку адрес моей электронной почты, он написал, прислал фотографии. Я смотрю: хорошая вещь, красивая штука. Но я не оценила масштабы этой лампы и сказала: приносите, хорошо. А он такой: я так рад, я так рад… и исчез.
Евгений: А я сделал лампу и уехал на Алтай. Это ещё мои самые первые эксперименты были… и, когда я получил приглашение привезти лампу в галерею, открыл коробку, в которой она лежала, и увидел, что лампа потрескалась. В таком виде нельзя везти, надо переделывать. В общем, наше знакомство с Олесей ещё на год отложилось.
Евгений, как начались продажи Ваших изделий?
Евгений: Ещё на Алтае я узнал про сайт Etsy, большой хэндмэйд-сайт со всего мира. Чтобы начать продажи через этот интернет-магазин, я выложил туда фотографию большой карандашницы, которую сделал в подарок своей сестре на день рождения. Думал, сестра как бы купит, чтобы были продажи и отзывы. Прошла неделя-другая и у меня эту карандашницу покупают в Америку.
В Мульте почта находится в обычном деревянном доме: печка внутри стоит, дым идёт, тут же посылки выдают. А я пришел туда, чтобы посылку отправить в Америку. На меня посмотрели дикими глазами: мы такое не отправляем. Пришлось ехать за 30 километров в райцентр, чтобы отправить посылку. И в тот момент я, наконец-то, понял, как это может работать, у меня в голове паззл сложился, что я могу делать и как я могу это продавать.
Начал потихоньку делать – выкладывать, делать – выкладывать. Так процесс и пошёл. Я понял, что это мой путь.
«Найди своё призвание, и ты не будешь работать ни одного дня в своей жизни»... Но потом ты понимаешь, что только тут и начинается настоящая работа – ты не можешь успокоиться и отлынивать. Призвание – слишком высокое слово, но всё же это какое-то служение. Ты постоянно должен что-то делать, а если не делаешь, то начинаешь испытывать тревогу. У меня были периоды, когда я не мог заниматься своим делом (например, во время переезда мастерской). Это такая нехватка воздуха в жизни, такое отсутствие отдушины, что тебе надо просто необходимо прийти в мастерскую хотя бы на пару часов, пыль смахнуть с инструментов...
Почему у вас не общая мастерская?
Евгений: Мы думали про этот вариант. Когда-нибудь будет общая мастерская, но пока не получается, нет такой возможности.
Олеся: У меня ткани, а у Жени много, очень много пыли. Поэтому помещения должны быть изолированы друг от друга.
Я даже как-то звала Женю к себе, но прихожу к нему и понимаю: нет, мне такая грязища не нужна. У меня ткани, вышивки, краска. Даже простая уличная пыль садится на краску, когда вешаешь гравюру сушиться. А у него прямо взвесь дерева в воздухе.
Когда-нибудь у нас будет общая мастерская где-нибудь недалеко от города, но за городом. И с речкой рядом. И лесом. Но не в горах. Я не очень люблю горы. Есть люди, которые испытывают желание подняться в горы, посмотреть на землю с высоты. У меня такого желания нет, я человек равнины, полей. Люблю ездить в Горный Алтай, но жить там нет желания... Мне нравится видеть горизонты простые.
Насколько мастерская важна для художника? Как проходит обычный рабочий день? Есть ли какие-нибудь ритуалы, которым Вы следуете, прежде чем начать творить? Сложно ли совмещать работу в мастерской, воспитание ребёнка, поток бытовых дел, разные увлечения? И где эта тонкая грань между работой и домом?
Олеся: Мастерская – место такое же важное, как дом. Только, скажу высокопарно, дом души.
Первый раз я побывала в мастерской, когда училась на первом курсе. Моя подруга Мирослава устроила нам экскурсию к Александре Холодовой. У неё была общая мастерская с супругом Александром Холодовым. И там я поняла: мне это надо, я такое хочу, это цель моего похода.
У меня долго не было мастерской, приходилось работать дома. Сейчас, когда Тимофей болеет, я приношу работу домой и вспоминаю, как это трудно – работать дома. Думаю: зачем я это сюда притащила, лучше займусь эскизами.
Я прихожу в мастерскую и, даже если времени мало, мне нужно сначала перенастроиться с внешнего мира на жизнь мастерской. Там время течёт по-другому. Я пью кофе, начинаю набираться для того, чтобы начать работу. Слушаю аудиокниги: Женя подарил колонку с хорошим звуком, чтобы мне удобно было слушать. Я не люблю наушники, не ощущаю в них пространства, как будто в маленькой бочке сижу – мне нравится чувствовать пространство мастерской.
А начинаешь работать – и бац, пять часов вечера. Всё, время прошло. Раньше я мечтала, что буду приходить в мастерскую, читать книги по искусству. Но у меня совершенно нет на это времени. Это стереотип, что у художника много времени. На самом деле, каждая работа стремится забрать сто процентов твоего времени. А вечером нужно бежать в садик (теперь – в школу).
Евгений: Олеся – высоко дисциплинированный человек, ходит в мастерскую к десяти, как на работу.
Олеся: Это миф, что художник на крыльях вдохновения бежит в мастерскую. Нет, вдохновение должно застать тебя за работой. Приходишь к десяти, уходишь в пять – и в это время у тебя вдохновение... возможно. Случилось вдохновение – хорошо. Нет – ну, не сегодня. Это как на рыбалку сходить. Ну, не сегодня. Завтра попробуем снова.
Евгений: Мне нужно, как Олеся говорит, настроиться и почувствовать в себе. Можно просто посидеть, а через какое-то время возникнет импульс что-то сделать. В общем, хорошо, когда есть время и не нужно бросаться сразу.
Олеся: А когда ты гонишь коней, то и работу можешь испортить. Ты торопишься, торопишься, у тебя нет времени и воздуха, чтобы хорошо поразмыслить: «А это точно так?», «Ты уверен, что это так?» Плохо, когда у тебя нет пространства для экспериментов. Если ты не экспериментируешь, не открываешь в работе что-то новое, если заранее абсолютно точно знаешь, что у тебя будет в итоге – это скучная работа.
Евгений: Мастерская как лаборатория. Как кораблик какой-то, в котором ты можешь сесть и совершить большое путешествие, не выходя из комнаты. Я так это воспринимаю. Это увлекательное, интересное, сложное, иногда трудное – в этом тоже преодоление сомнений, барьеров.
Олеся: Довести работу до конца – та ещё история. Потому что, бывает, не получается, а тебе хочется… ты испытываешь и сомнение, и разочарование в идее: «Это ерунда какая-то. Зачем я это делаю? Лучше бы что-то другое делала». Каждая работа – это преодоление.
А часто приходится переделывать работу?
Евгений: Практически ни одна вещь не рождается легко и плавно: хоп-хоп и пришло. В начале, когда ты включаешься работу, в тебе много энтузиазма, кажется, что это будет самая классная работа, раз всё так супер начинается. А потом вдруг сомнения какие-то появляются, ступор наступает: скучно, что-то не так, я всё испортил.
А в дереве сложно исправить что-то при ошибке. Я понимаю, что и ошибки к чему-то ведут. И пускай пошло всё не так, как ты изначально планировал (а оно почти никогда так не идёт), это нормально. С опытом начинаешь понимать, принимать, что это тоже часть пути. И, возможно, ошибки тебя приведут к чему-то, о чём ты даже и не думал изначально.
Олеся: Меня часто ошибки учат. Как в жизни, они не просто так. Именно в попытке исправить ошибку я нахожу новые ходы. И если бы я не сделала ошибку, то получилась бы очень скучная работа. В вышивке исправить ошибку возможно, а в линогравюре – невозможно. Так же, как невозможно дерево обратно нарастить – как в работе скульптора.
Но у вас все проекты очень длительные, кропотливые и по времени продолжительные. Как держать себя в состоянии интереса к этой работе в течение месяца?
Евгений: Недавно у меня был проект, который я на два года отложил, потому что не понимал, как его сделать. «Попозже» заняло два года. А иногда «попозже» – это значит «никогда».
Но уж когда ты его доделаешь! Я ясно помню, как сидел, держал готовую вещь в руках, чувствовал, как в меня возвращается энергия всех похороненных начинаний. В общем, важно доводить работу до конца сразу. А когда ты садишься доделывать спустя время, как будто доедаешь остывший суп, немножко неприятно: ты уже изменился, время прошло, мысль ушла, идея протухла для тебя. Но своим вниманием ты можешь её разогреть, возродить.
Нельзя надолго убирать. Если уберёшь, потом сложно к ней вернуться, она «остывает». А если ты каждый день к ней возвращаешься, тогда интерес остаётся.
Ну, и пройти «долину смерти» – период сомнений. Степень определённости растёт по экспоненте. Потом вдруг понимаешь: всё, тут ты уже ничего не испортишь.
В работе с деревом цена ошибки всё время возрастает. Это как в драматургии: испортить заготовку в начале – ерунда. Ты не потратил много ни времени, ни сил. А вот когда ты уже вложил много времени, всё испортить легко, и напряжение в тебе подрастает. Нужно не давать ему овладеть тобой. Нужно проникнуться вниманием, уважением к материалу, к работе, чтобы волнение и неуверенность не довлели над тобой.
Олеся: Я переделываю. Если у меня линогравюра не получилось (например, резец сорвался и отрезал лишнее в каком-то ключевом моменте), с этим уже ничего не сделаешь, никак не исправишь. И начинаешь резать сначала. И если работа большая, то ужасно обидно, что ты вложил в неё месяц работы. Месяц! Но начинаешь сначала.
Кстати, на выставке есть несколько работ, которые я делала два раза. Раньше я считала, что делать вторую попытку – плохо. А потом узнала, что даже великий Андрей Поздеев делал много вариантов одной работы. И я подумала: раз уж Поздееву можно, то мне, наверное, тоже немножко можно. И я стала переделывать и потом себя благодарить: ты такая упёртая, рогами упёрлась и сделала. Потому что если у тебя не получилось, и ты не переделал, ощущаешь себя неудачником, начинаешь грызть себя. Да, ты потратил ещё месяц, но ты научился чему-то за это время, набил руку ещё больше, и всё-таки сделал, довёл идею до конца. Это очень дорого. Вырастаешь в собственных глазах.
Заказчик-то кто? Не какой-то абстрактный покупатель или зритель. Это же надо самому себе угодить. Я очень строго к себе отношусь. Вижу, как художники по-разному к себе относятся: кто-то сделал работу и сразу ею доволен. Мне же нужно много времени, чтобы я осталась довольна своей работой. Некоторые вещи до сих пор собираюсь переделывать, видимо, я из породы собак-самоедов.
Евгений: Тонкий момент: если ты торопишь работу и торопишься в работе, ты как будто бы хочешь поскорее от неё избавиться. Не прожить с ней время, а отделаться от неё. И это тоже, может быть, не совсем правильный настрой – это как отделаться от самой жизни, которую ты сейчас живешь.
И ещё с деревом такой нюанс: есть инструмент, который позволяет очень быстро выбирать материал (шлифмашинка, например). Быстрее, чем ты успеваешь проанализировать, что у тебя получается. Здесь тоже баланс нужен, чтобы успеть понять: оставить это или нет. Слишком быстро можно сделать не то, а слишком медленно – не дойти до той формы, которую ты хочешь, потому что ты просто устал. В общем, нужны инструменты, которые позволяют тебе и побыстрее, и помедленнее работать. Особенно когда у тебя сомнения, ещё не понимаешь, куда дальше развиваться, нужно замедлиться, помедленнее работать, пока ясность не возникнет, понимание.
Что для вас первостепенно – процесс или результат?
Евгений: Это как инь и ян. Порой от процесса ожидаешь чего-то большего: испытать какие-то эмоции, сомнения. Я тут недавно вспоминал слова одного художника: с работой «не так» только одно – её сделал ты. Просто оставь её и иди дальше – ты сделал, что мог.
Главное – честность, что ты честно сделал свою работу, старался. Возможно, пройдёт время, и ты подумаешь, что, возможно, она слишком проста или что-то с ней не то. Но в тот момент это было честно. А ты всегда точно знаешь, как ты поработал – хорошо или схалтурил.
Олеся: Раньше я думала, что результат. Но гоняться только за результатом? Это же дорога, путь. Важнее путь, и то, кем ты становишься во время этого пути.
Часто привожу пример: когда ты делаешь какую-то работу, часто работа делает тебя. Она учит тебя многому, что ты в процессе переживаешь вместе с ней.
Но результат тоже важен. Когда я печатаю линогравюру, получаю большее удовольствие в тот момент, когда отрываю бумагу от линолеума, смотрю на результат.
Олеся, а чему тебя научила твоя работа?
Олеся: Меньше думать. В тот момент, когда ты делаешь, отпускать тревогу, что что-то не получается. Доверять внутренней интуиции. Не зажиматься, а раскрываться. Не слишком цепляться за первоначальный план, который я придумала (но это только с опытом приходит). Учишься доверять ощущению, чтобы оно тебя вело.
Есть понятие «сопротивляемость материала»: чему новому этот материал тебя научил? Не ты его, а он тебя. Особенно это верно с нитью. В вышивке нить – нечто волшебное. Такое ощущение, что нить проходит не через ушко иголки, а через твоё сердце. Вышивка почему так много времени занимает? Есть ощущение, что ты пришиваешь время к полотну, без всякой мистики.
Сейчас женщины повально увлекаются вышивкой по схемам. Какой-то художник придумал образ в своей голове, разложил его на компьютере, и люди вышивают по схеме. Я ничего против не имею, но хочется, чтобы люди больше проявляли себя. Даже когда наши бабушки вышивали, они очень много вкладывали. Да, был недостаток материала, ниток (моя бабушка сама красила нитку для того, чтобы вышить какую-то свою фантазию). Они обменивались схемами, но при этом очень много придумывали своего: меняли цвета, фон. И в этом было много творчества, много украшения своего дома.
Моя подружка – бешеная вышивальщица и вязальщица, прислала мне историю о 46 Гвардейском полке ночных бомбардировщиков. Девушки спасали свою психику вышиванием: во время отдыха садились вышивать. И на время уходил ужас войны, на душе становилось уютно и спокойно, как дома.... Эти лётчики, которые каждый день рисковали жизнью в воздушных боях, где-то находили схемы для вышивок и вышивали на перкали – ткани, которой обтягивали крылья самолетов ПО-2.
Кстати, сейчас очень много мужчин-вышивальщиков. Это кажется странным, но на самом деле это очень органично: ведь изначально именно мужчины придумывали эскизы для гобеленов.
Как возникла идея печатать растительными красками и не чувствовать себя при этом ведьмой, творящей магию и колдовство?
Олеся: Для меня это не про магию и колдовство, это про науку и химию. И конечно, про корни, потому что люди тысячелетиями окрашивали растениями нити. Появились такие техники, как эко-принт.
Мне нравятся химические реакции. Травление тканей – это же наука, формулы. У меня пузырьки с разными веществами подписаны не словами, а формулами – мне так понятнее.
Химию я полюбила в школе. Брат пугал, что химия – это ужасно, нужно выучить таблицу Менделеева. Потом я узнала, что никакую таблицу учить не надо, а химия – это классно и интересно. Мне повезло с учительницей химии: под ее руководством я сделала научную работу «Химия и живопись». Мы с педагогом в лабораторных условиях получили пигменты путём химических реакций, этими пигментами я что-то нарисовала и защитилась.
Почему одни сюжеты Вам хочется сделать в плоскости, а другие в объёме?
Олеся: Откуда-то возникает убеждение, что что-то выиграет в плоскости, а что-то – в объёме, что-то вообще не будет работать в линогравюре, потому что было создано для другого. Какие-то задумки многие годы тихо лежат и ждут своего часа, той техники, которая для них подойдёт.
Современный молодой художник – какой он? Какой портрет нарисуете? Собственно говоря, вы сами и современные, и молодые, и художники.
Олеся: Если раньше было много зависимых от алкоголя или чего-то ещё, то сейчас много молодых классных художников, которые ведут здоровый образ жизни. Мы сменяем поколение художников, которые думают, что если ты хороший художник, то твои картины не должны продаваться.
Часто в голове художника сидит: да кому нужно моё искусство? Ничего не должно продаваться. Зачем? А если кто-то покупает твою работу, значит, ты плохой художник.
Мне кажется, задача нашего поколения это поменять. В художественных учебных заведениях должен быть предмет, который учит художников продавать свои собственные работы, вести соцсети, рассказывать о своих работах, видеть в этом ценность, и зарабатывать этим, а не какими-то смежными сферами.
Евгений: Современный художник, как правило, совмещает свою главную работу с чем-то ещё. Мне кажется, правильно, чтобы этого было по-минимуму.
Олеся: Стремиться зарабатывать искусством, потому что, если ты много внимания уделяешь заработку в другой сфере (в особенности, образования), это занимает 100% твоего времени, и тогда искусство превращается в хобби. Люди страдают от этого.
Евгений: Наше дело требует преданности и в известной степени мужественности и смелости идти в эту неопределенность. Человеку свойственно пытаться сделать этот неопределенный мир более определённым, создать иллюзию, что он здесь что-то контролирует.
Олеся: Молодой художник искусство, как правило, совмещает с чем-то ещё. Но хотелось бы, чтобы не совмещал. Хотелось бы, чтобы художники научились продавать свои работы и понимали, и верили в то, что это нужно. Потому что часто художники не верят в то, что это вообще кому-то нужно. Всё время борешься с этим ощущением: да кому это нужно. Это очень тяжёлое ощущение, как будто работаешь только для себя, но это неправильно.
Хочется пожелать молодым художникам, чтобы была возможность получать впечатления в путешествиях.
Чтобы участвовали в коллаборациях каких-то. Что такое коллаборация? Это когда тебя узнают через других людей. И в этом тоже есть нужность. Например, поучаствовать в создании городской сувенирной продукции с авторским лицом. Этого очень мало, этого не хватает. И хочется здесь применить свой талант, свои силы. Но при этом, чтобы это было очень качественно, и чтобы все могли заработать.
Какие советы можете дать начинающим творцам? Какой главной ошибки Вы бы посоветовали не делать начинающему художнику?
Евгений: У меня есть друг, актер, я всё время вспоминаю его историю. Когда он учился в театральном институте, преподаватель им говорил: «В театре было уже всё. Всё, что вы можете придумать, в театре уже было. Всё, кроме вас».
Это, мне кажется, самый верный путь – быть собой. В любом случае, это будет уникальное, неповторимое. Никто такого никогда не сделает. Но надо развить в себе этот голос. Не скажу, что мы сами до конца это сделали, но я понимаю этот путь, как истинный свой.
Да, очень трудно держаться этого пути. А с другой стороны, это очень естественно – быть собой. Не пытаться быть кем-то, не пытаться влезть в чужую шкуру. Это трудно, но что может быть естественнее, чем быть собой?
Что есть в вашей жизни, кроме работы, творчества, искусства, какие увлечения?
Олеся: Я леплю из глины. Не отношусь к этому серьезно, но получаю от этого большое удовольствие. Даже если не получилось, мне всё равно нравится. Пока у меня всего два изделия. По двум работам трудно говорить о художнике. Когда говорят, что по одной вилке можно составить представление о культуре, которая ее создала, мне кажется, это преувеличение.
Каждая выставка — это рубеж. На этой выставке у меня впервые в одном месте выставлены почти все мои линогравюры. Я первый раз вижу себя, как художника, занимающегося линогравюрами. И это очень интересно!
Евгений: Я люблю долгие прогулки в лесу в любое время года. Пить чай – практически всегда. С Тимофеем сейчас катаемся: он на велосипеде, я на лонгборде – классное времяпрепровождение.
Олеся: Очень любим книги, просто фанаты книг. Мы уже с Женей говорим, что испытываем неловкость и стыд перед книжными полками. Книги глядят на нас с полок с немым укором: ну что ты, когда?
Евгений: Читаем много и беллетристики, и не художественной литературы. Я в Питере ходил на собрания писателей, и они говорили, что 80% книг, которые пишутся сейчас, это не художественная литература. Я был очень удивлён. А потом проанализировал: действительно, читается много не художественного. Если надо что-то новое узнать, читаешь и узнаёшь. А художественная книга даёт возможность прожить ещё одну жизнь, жизнь другого человека, в чём-то совпадающую с твоей.
Как удаётся находить время для ребенка в такой насыщенной жизни?
Олеся: Сидит вместе с нами в мастерской, страдает, наверное.
Евгений: Провести с ним время, что-то ему показать, куда-то сводить – отдельное удовольствие. Для нас странно куда-то поехать без него. «А как это мы без него куда-то поехали? Как не покажем ему какое-то место? Не разделим с ним этого?» Нам кажется важным, чтобы у нас были совместные проживания, какие-то впечатления. Поэтому мы везде вместе.
Тимофею желаете творческой судьбы? Или он технический ребенок? К чему у него есть склонности?
Евгений: Интересно смотреть, в чём он сталкивается с трудностями, в каком деле сразу сдаётся, а где упорство проявляет удивительное. Наблюдать за этим и немножко подталкивать. Мне кажется, это тоже важный творческий процесс.
Олеся: Наверное, я не желаю ему творческой судьбы. Хочется для него стабильности. Подрастёт – сам выберет.
Сейчас спортом занимается. Любит экспериментировать с химией. У нас с ним набор юного химика для школьников 7 класса: пробирки, настоящая горелка. По учебнику, специально написанному для этого набора, мы делаем химические эксперименты. Мы всю зиму не делали, потому что времени не было для этого, очень уставали. А сейчас снова начнём делать.
Он не рисователь (по крайней мере, пока). В садике его рисунки можно узнать по тому, как небрежно они нарисованы, он не проявляет упорства:
– Мам, нормально, пойдёт?
– А тебе пойдёт?
– Мне пойдёт!
Когда мы ходим по выставкам, замечаем, что он плохо воспринимает плоскостные изображения, которые висят на стенах. А какие-то объёмы ему больше интересны.
Конструировать любит, придумывать, делать роботов, давать им имена и придумывать истории. Хорошо работающая фантазия – это тоже проявление творческого человека.
Расскажите про планы на будущее. Что себе желаете, о чём мечтаете?
Евгений: Мастерскую построить за городом.
Олеся: Женя хочет вырастить лес. Я хочу курятник. Курочек хочу и яйца.
Евгений: Что вперёд – курица или яйца?
Олеся: Смотря какой теории ты придерживаешься – креационистской или эволюционной. Это будет отдельная дискуссия.
У меня план, чтобы у нас был дом на первом этаже, мастерская на втором этаже и небольшая пристроечка галереи, в которой можно зарабатывать мастер-классами, веселиться, работать и проводить экскурсии по лесу. И этот дом не на Алтае, а где-то здесь, поближе.
Блиц-опрос:
Любимый цвет?
Евгений: Зеленый.
Олеся: Красный.
Любимый художественный инструмент?
Олеся: Острый.
Евгений: Стамеска.
Любимое время года?
Олеся: Весна.
Евгений: Любое.
Любимая музыка?
Олеся: Джаз.
Евгений: Эмбиент.
Любимое высказывание?
Евгений: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Олеся: Сейчас ничего не приходит в голову, но мне нравится эта мысль, я к Жене присоединяюсь!
Друзья, спасибо вам большое за искренний и открытый разговор, за готовность делиться своим уникальным видением мира, за честный рассказ о вызовах и радостях на пути независимого художника. Надеюсь, наши читатели найдут для себя ценные инсайты в философии вашего творчества. Новых побед вам, ярких идей и реализации всех задуманных проектов! Ну и конечно же, счастья!
#Новокузнецкийхудожественныймузей #Какхудожникхудожнику #НХМ_интервью #ЕвгенийМыцик #ОлесяМыцик