Дверь в папину квартиру была приоткрыта. Лера, как обычно в субботу, пришла с сумкой продуктов и услышала из гостиной голоса. Отца и брата. Она уже хотела позвать, но фраза остановила её на пороге.
— Ну вот, Антон, почти всё и уладили, — говорил отец, Василий Петрович. — Дарственную на квартиру нотариус заверил. Осталось только с банком по Лериной ипотеке договориться, подпись её получить.
— А она согласна? — спросил брат, и в его голосе слышалось лёгкое беспокойство.
— Куда она денется? Согласится. Она же у нас разумная.
Лера осторожно поставила сумку на пол в прихожей. Руки почему-то стали холодными. Она сделала шаг в сторону гостиной. Отец и Антон сидели за столом, перед ними лежали папки с документами. Они оба вздрогнули, увидев её.
— Лер… Ты что так тихо? — отец смущённо поправил очки.
— Я как всегда. Вы просто не слышали. Что за документы?
Антон потупил взгляд. Отец взял верхнюю папку, потянулся было её закрыть, но передумал.
— Да вот… решаем жилищные вопросы. Тебе же скоро тридцать. Пора своё жильё иметь.
Она подошла к столу, не дожидаясь приглашения. Взяла первый документ. «Дарственная на квартиру… Антону Васильевичу…» Адрес. Папина трёхкомнатная в центре. Взяла второй. «Предварительный одобренный ипотечный договор… на Леру Васильевну…» Сумма, срок, крошечная однушка на окраине города.
Тишина в комнате стала густой, давящей. Лера положила бумаги обратно, аккуратно, будто это были осколки.
— Сыну квартиру оставишь, а мне долги? — спросила она. Голос прозвучал неожиданно ровно и холодно, даже для неё самой.
Василий Петрович отвёл глаза.
— Это не так просто, Лер. Ты не понимаешь всей ситуации.
— Я понимаю цифры. И понимаю, что мне предложили подписать пожизненную кабалу, пока брату дарили капитал. В чём я не права?
Антон вскочил.
— Да ты вообще о чём! Папа хочет как лучше! Тебе же жильё помогают купить!
— Помогают? — Лера обернулась к нему, Антон, на мою зарплату этот кредит, это не помощь. Это удавка на шею. А тебе дарят готовое, ликвидное имущество. Это два разных действия. Назови их своими именами.
Отец ударил ладонью по столу.
— Хватит! Ты всегда была сильнее! Умнее! У тебя карьера! А ему… ему нужен старт. Ты должна это понять!
В её груди что-то оборвалось. Тот самый аргумент. Приговор.
— Я всё поняла, — тихо сказала она. — на 100% всё.
Она развернулась и вышла из комнаты. Не взяла сумку с продуктами. Не закрыла за собой дверь. Она шла по лестнице, не чувствуя под ногами ступенек. В ушах звенело.
«Сильная Лера». Этот ярлык повесили на неё давно, лет в двенадцать, когда она сама научилась готовить уроки и не бежала с каждой царапиной к маме. Антон, старший на пять лет, был другим. Мечтательным, непрактичным. Его неудачи папа воспринимал как трагедию, требующую немедленного вмешательства. Его пятёрки — как гениальное озарение. Лерины стабильные успехи были просто данностью.
Мама, Ольга Николаевна, пыталась балансировать. Она тихо покупала Лере то красивое платье, о котором та не просила, то новую сумку. «Чтобы ты знала, что мы тебя видим, дочка», — говорила она, обнимая её. Но мама умерла от стремительной болезни пять лет назад. И весь хрупкий баланс рухнул. Отец окончательно сосредоточился на «спасении» Антона. Лера стала фоном. Надёжным, неунывающим фоном, который и утешит, и поможет, и денег в долг даст без упрёков.
Она не роптала. Считала это своей семейной миссией. Пока не поняла, что миссия эта — пожизненная, и награды за неё не будет. Только новые, более тяжёлые обязанности.
На следующий день после сцены с документами позвонила тётя Ирина, мамина младшая сестра.
— Лер, я в курсе. Приезжай, пожалуйста. Не сиди одна.
Тётя Ира жила одна в уютной, заставленной книгами квартире. Она молча обняла Леру, усадила в кресло, поставила перед ней кружку с мятным чаем — не как символ утешения, а просто как что-то тёплое в руки.
— Василий позвонил. Встревожен. Говорит, ты неправильно всё поняла.
— Я всё поняла правильно, тёть. Он подарил Антону квартиру мамы. А мне оформил долг.
— Не совсем так, — тётя Ира села напротив. — Квартиру они покупали вместе, когда поженились. Да, больше денег вложил твой дед, отец Василия. Но половина по закону — твоей мамы. И её половина после смерти должна была делиться между тремя наследниками — мужем, сыном, дочерью. Он этого не сделал. Он оформил всё на себя, а потом решил распорядиться по-своему.
Лера смотрела на пар от чая.
— Почему мама позволяла? Она же всё видела.
— Она боролась. Но твой отец… у него в голове железобетонная схема. Мужчина в семье — добытчик и распределитель. Женщина — хранительница очага, которая должна принимать его решения. А дети… сильный ребёнок, опора, слабому, помощь. Он так вырос. Его отец точно так же отдал всё младшему сыну, твоему папе, аргументируя тем, что старший «и так прорвётся». Это родовая травма, Лерочка. И он её передаёт.
— То есть я должна это принять? Из-за его «травмы» потерять свою долю и погряз в долгах?
— Нет, — тётя Ира сказала твёрдо. — Ни в коем случае. Я рассказываю это не для оправдания, а для понимания. Чтобы твоя злость была не слепой, а направленной. Он не монстр. Он пленник своих установок. Но это не значит, что ты должна страдать. Мама хотела бы, чтобы ты была счастлива. И защищала себя.
Через три дня отец сам пришёл к ней домой. Стоял на пороге, нерешительный, с коробкой конфет в руках — её любимых, «Птичье молоко».
— Можно?
Она молча пропустила его.
— Лера… я, наверное, неправильно начал этот разговор. С документами. Надо было объяснить.
Он сел на краешек стула на её маленькой кухне.
— Я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, Антон… он женится собирается. Ему нужен свой угол, статус. А ты… ты самостоятельная. Я думал, помощь с ипотекой — хороший вариант. Я внесу первоначальный взнос. Большой. Чтобы тебе было легче. И… вот.
Он достал из внутреннего кармана пиджака старую бархатную шкатулку и положил на стол.
— Мамины украшения. Она завещала тебе. Я… я почему-то откладывал. Боялся, что потеряешь. Но теперь понимаю — пора отдать.
Лера открыла шкатулку. Там лежали знакомые с детства вещи: серьги-гвоздики с гранатами, которые мама надевала в театр, тонкая золотая цепочка, колечко с сапфиром — подарок папы на двадцатилетие. Она коснулась его пальцем. В груди потеплело. Это был жест. Признание её права на память. На связь.
— Спасибо, папа, — сказала она искренне.
— И насчёт ипотеки… подумай. Я правда помогу. Мы найдём вариант. Давай не ссориться.
Она кивнула. Впервые за много дней появилось ощущение, что мост через пропасть возможен. Что он, наконец, увидел не «сильную Леру», а просто дочь, которой тоже может быть больно.
Надежда прожила одиннадцать дней. Позвонила Настя, невеста Антона. Голос сладкий, дружелюбный.
— Лерочка, привет! Мы с Антоном тут планы строим. На свадьбу. Так хочется что-то из фамильных украшений надеть, связь с поколениями. Антон говорит, у тебя мамины вещи. Можно мне что-нибудь присмотреть? Ну, я же почти уже семья!
Лера остолбенела.
— Настя, эти вещи мне отец отдал. Как память о маме.
— Ну конечно, память! Я же не всё заберу! Одну вещичку. Серьги, например. Или колечко то, с синеньким камешком. Оно бы к моему платью подошло… Папа Василий уже разрешил!
«Папа Василий уже разрешил». Фраза ударила, как пощёчина.
— Настя, я перезвоню, — с трудом выдавила Лера и положила трубку.
Она тут же набрала отца. Тот поднял трубку после второго гудка.
— Папа, Настя звонила. Про украшения. Ты «уже разрешил»?
Василий Петрович замялся.
— Лера, ну что ты опять заводишься… Они же женится! Невесте хочется что-то красивое, семейное надеть. Это же правильно! Ты поделишься. Ты же не жадная.
Её охватил холодный, спокойный гнев.
— Это не про жадность. Ты отдал мне эти вещи неделю назад. Как мамино наследство. А теперь распоряжаешься ими, как своими? Отдавать, забирать, разрешать?
— Да не забирать! На время! На свадьбу! Ты что, не понимаешь таких простых вещей? Ты всегда всё усложняешь!
В его голосе зазвучало знакомое раздражение. Раздражение на того, кто осмелился усомниться в его справедливости.
— Я поняла, — сказала Лера. — Поняла всё до конца.
Она положила трубку, не прощаясь. Подошла к шкатулке, открыла её. Кольцо с сапфиром лежало сверху. Она взяла его, надела на безымянный палец. Оно было немного великовато. Потом сняла. Положила на место. В этот момент она поняла, что это не подарок. Это был задаток. Плата за её молчание и согласие с ипотекой. Сделка, в которой её мнение было последним, что учитывали.
На следующее утро Лера взяла отгул на работе и поехала к юристу, Елене Аркадьевне, которую рекомендовала тётя Ира. Женщина лет пятидесяти, с внимательным, оценивающим взглядом, выслушала её, просмотрела сканы документов — дарственную, предварительный ипотечный договор.
— С ипотекой всё просто, — сказала она. — Вы её не подписывали, вы не брали на себя обязательств. Можете написать официальный отказ. Банк не выдаст кредит без заёмщика. Сложнее с квартирой. Ваша мать была собственником половины. Её доля после смерти должна была перейти к наследникам — отцу, вам, брату. Каждому по 1/6 от всей квартиры. Отец, получив свою 1/2 по наследству и оформив свидетельства о наследстве на себя одного на всю квартиру, в действительности присвоил ваши с братом доли матери. Теперь он подарил эту квартиру, включая ваши доли, брату. Вы можете оспорить дарение в части вашей доли или требовать денежную компенсацию её стоимости.
— То есть мне положена 1/6 часть от цены папиной трёхкомнатной квартиры?
— Да. И 1/6 от доли брата, если он получил вашу часть через дарение. На практике проще требовать с отца компенсацию стоимости вашей доли как неосновательное обогащение. Это делается в суде. Процесс неприятный. Вы готовы?
Лера посмотрела на свои руки, сцепленные на коленях. Потом подняла глаза на юриста.
— Готова. Я хочу написать отказ от ипотеки. И начать готовить претензию отцу.
Она вышла из кабинета с папкой бумаг и с чётким планом. Впервые за много лет она действовала не как «понятливая дочь», а как взрослый человек, защищающий свои права. Это чувство было горьким, но сильным. Как крепкий чай без добавления сахара.
В тот же вечер она отправила отцу заказное письмо с отказом от участия в ипотечной сделке и кратким уведомлением о намерении урегулировать вопрос о своей доле в наследстве матери.
Ответ пришёл через два дня. Звонил Антон. Кричал почти истерично.
— Ты совсем охренела? На отца в суд? Он тебя растил, кормил! Ты ему всем обязана! У тебя вообще совести нет? Тебе лишь бы деньги сорвать!
Лера выслушала его, держа трубку на расстоянии от уха. Когда он выдохся, она спокойно сказала:
— Антон, я не отбираю твою квартиру. Я требую то, что по закону принадлежало маме и должно было перейти мне. И перестаньте все кричать на меня. Я не виновата в том, что папа нарушил закон. И в том, что ты это принял, как должное.
Она положила трубку. Впервые за много лет она не чувствовала вины. Только усталость и ту самую холодную ясность.
Неожиданная поддержка пришла хотя с другого бока. Позвонил Николай Семёнович, старый друг отца, которого Лера с детства звала дядей Колей. Человек суровый, отставной военный.
— Лера, Василий мне всё насказал, жаловался. Я с ним поговорил. Глупость городит, не слушает. Я тебе как посторонний, но видевший всё со стороны, говорю — ты права. Если дойдёт до суда — я выступлю свидетелем. Я помню, как они квартиру покупали, твоя мама половину своих сбережений вложила. Он это отрицать не сможет. Держись.
А потом написала подруга со школы, Света, с которой они редко виделись, но всегда тепло общались.
— Лер, тётя Ира мне кое-что рассказала. Я в шоке. У меня есть свободная комнатка, если вдруг тебе нужно будет съехать или просто передохнуть от всего этого. Не стесняйся.
Эти два голоса стали якорем. Оказалось, мир не сошёлся клином на их семье и её «долге». Оказалось, есть люди, которые видят несправедливость просто потому, что она — несправедливость. Не потому что она им друг или родственник. Эта поддержка, безвозмездная и тихая, значила для Леры больше, чем любая потенциальная денежная компенсация. Она не была одна.
Через три недели отец прислал смс. «Нужно встретиться. Обсудить. Без скандалов.»
Они встретились в тихом кафе. Отец пришёл раньше, сидел, теребя бумажную салфетку. Похудел, осунулся.
— Я консультировался, — сказал он без предисловий, когда она села. — С разными юристами. Они… сходятся в одном. Ты имеешь право на долю. Я… я не хотел тебя обделять, Лер. Честно. Я думал, по-другому нельзя.
— Можно было просто спросить, папа. И предложить честный раздел. Или компенсацию. Вместо того чтобы делать из меня должника.
Он кивнул, глядя на стол.
— Я продаю гараж и дачу. У меня есть накопления. Я готов выплатить тебе стоимость твоей доли. По рыночной оценке. Сразу. Только… не надо суда. Пожалуйста.
В его голосе была не мольба, а сломленность. Он проиграл. Не ей, а собственным иллюзиям и плохим советам.
— Хорошо, — согласилась Лера. — Пусть ваш юрист подготовит соглашение об отступном. Я покажу его своему. Если всё будет чисто — подпишу.
Процесс занял ещё две недели. Оценка квартиры, расчёты. Отец перевёл деньги на её счёт в день подписания у нотариуса. Антон на подписании не присутствовал.
Выйдя из нотариальной конторы, они оказались рядом на ступеньках. Отец застегнул пальто.
— Довольна? — спросил он. Вопрос прозвучал устало, без прежнего упрёка, но и без тепла.
Лера посмотрела на него. На этого пожилого, сбитого с толку мужчину, который так и не смог увидеть в своей дочери равную ему личность.
— Я не испытываю радости, папа. Я испытываю облегчение. И грусть. Грусть от того, что нам понадобились юристы и деньги, чтобы просто поговорить как отец и дочь. Чтобы ты увидел меня.
Он ничего не ответил. Повернулся и медленно пошёл к своей машине, не оглядываясь.
Деньги со счёта Лера не спешила тратить. Она сняла их и положила на депозит. Начала неторопливо искать свою квартиру. Не как бегство, а как осознанный выбор. Она нашла её через два месяца — небольшую, светлую однушку в спальном, но новом районе, с видом на парк.
Переезжала постепенно, одна. Никому не сказала. Когда перевезла последнюю коробку, позвонила тёте Ире.
— Тёть, я на новом месте. Всё хорошо.
— Василий звонил, — сказала тётя Ира после паузы. — Сказал, что Антон съехал. Поссорились. Антон требует, чтобы отец компенсировал ему «моральный ущерб» из-за того, что пришлось продать дачу, чтобы выплатить тебе. Говорит, отец стал жмотом и старым дураком.
Лера присела на край ещё не распакованного ящика с книгами. За окном горели огни нового, незнакомого двора.
— Он не стал дураком. Он просто остался один на один с последствиями своих решений. Когда я перестала быть его амортизатором.
— Приезжай в воскресенье, — просто сказала тётя Ира. — Без повода.
Лера пообещала. Она положила трубку, встала и подошла к окну. Потом вернулась к коробкам, нашла ту, что была помечена «Важное». Достала оттуда бархатную шкатулку. Открыла. Мамины украшения лежали на чёрном фоне. Она взяла кольцо с сапфиром, надела его на средний палец правой руки. Оно сидело идеально.
Она повернула руку, камень поймал свет уличного фонаря и блеснул глубоким синим огнём.
Лера улыбнулась. Не счастливой улыбкой, а спокойной, очень усталой. Она подошла к выключателю, щёлкнула. В комнате стало темно, и только огни города рисовали на стенах мягкие блики.
Завтра она пойдёт покупать большой, простой стол. И будет завтракать за ним, глядя в окно на просыпающийся парк. Одна. Но не одинокая.
— Всё в порядке, мама, — выдохнула тихо в тишину новой, своей комнаты. — Я дома.
Она погасила свет в прихожей и легла спать. Сон пришёл быстро, глубокий и без сновидений, как у человека, закончившего долгую и трудную работу.