— К нам гости на все праздники! — просиял муж, словно фосфор.
— Неужели? — приподняла я бровь. — И кто удостоит нас своим присутствием?
— Ну… — Кирилл словно сжался под моим взглядом. — Витька… Серега… И Лёха тоже. На Новый год, все скопом. С семьями, разумеется.
— Вот так сюрприз, — проворчала я, ощущая, как между бровями залегает предательская складка.
О моём скромном мнении, естественно, никто не поинтересовался.
— Когда это пиршество? — процедила я сквозь зубы.
— Двадцать восьмого, — муж скорчился, словно черепаха, втягивая голову в плечи.
Ах, вот оно что… Челюсти мои сжались с такой силой, что, казалось, искры сейчас посыплются. Муж, и без того невысокого роста, казался теперь лилипутом, готовым провалиться сквозь землю. Все новогодние каникулы я мечтала провести в ленивой неге: диван, книга, гора мандаринов, фильмы, и, о чудо, ни единой домашней обязанности!
Три долгих месяца я лелеяла эту мечту, словно хрупкий цветок. И вот, на мою голову, как снег в июле, собирались обрушиться Витька, Серега и Лёха, со всем своим шумным потомством…
— Объясни мне, Кирилл, — произнесла я ледяным тоном, — каким образом ты осчастливил нас их визитом, не удостоив меня даже мимолетным вопросом?
— Да они сами как-то… — пробормотал он, избегая моего взгляда. — Слово за слово, и вот…
— Ага, — усмехнулась я, чувствуя, как внутри закипает вулкан. — «Вот» оно как.
Кирилл понуро опустил глаза.
Двадцать восьмое декабря обрушилось на мой тихий полдень, когда последний развод на паркете блестел чистотой. Ровно в полдень в дверь позвонили.
Их было одиннадцать. Трое мужчин, три женщины и пятеро детей, отчаянно юных и шумных. Они ворвались в дом, словно стая саранчи на спелое пшеничное поле: с сумками, пакетами, визгом, хохотом и колким запахом январского мороза, въевшимся в их куртки.
- Ого, какой домище! – прогремел Витька, окинув взглядом гостиную. – Кирюха, ну ты барин!
- А где тут у вас туалет? – поинтересовалась одна из жен, даже не снизойдя до приветствия.
- А покушать что есть? Дети с дороги голодные!
- А у интернета какой пароль?
Я застыла посреди этого внезапного хаоса, пытаясь поймать нить вопросов, ответить всем сразу. Кирилл метался между новоприбывшими, хлопал мужиков по плечам, одаривал женщин торопливыми поцелуями в подставленные щеки.
Лицо его сияло таким беззаботным щенячьим восторгом, что меня охватило нестерпимое желание схватить половник и обрушить всю тяжесть чугуна на его глупую, счастливую голову.
Уже к вечеру первого дня я ощутила, как моя жизнь неумолимо превращается в день сурка для домашней прислуги. Завтрак на одиннадцать персон, обед на одиннадцать персон, ужин, разумеется, тоже на одиннадцать. А между этим – нескончаемый хоровод чашек, кофе, перекусов, бутербродов для вечно голодных детей, подогретое молоко, нарезка колбасы…
- Послушайте, – робко предложила я утром двадцать девятого, едва взглянув на кухонный алтарь, увенчанный горой немытой посуды, возвышающейся над раковиной, словно Эверест над уровнем моря, – может, составим график дежурств? Каждая семья по очереди помоет за всеми…
Жена Витьки, дородная блондинка с вызывающе накачанными губами, одарила меня взглядом, полным нескрываемого презрения, словно я предложила ей лично отдраить грязный нужник зубной щеткой.
- Кирилл нас отдыхать пригласил, – недовольно протянула она, словно выплевывая слова, – мы как бы гости.
Ну да, конечно. Гости ведь не моют посуду. Гости не утруждают себя уборкой. Гости не готовят. Гости лишь снисходительно возлежат на диванах, словно римские патриции на пирушке, и терпеливо ожидают, когда добрые слуги принесут им очередную порцию.
Полчаса спустя я перехватила Кирилла в коридоре.
– Кирилл, – голос мой звенел сталью, – нам нужно поговорить.
– Танюш, ну… – он замялся, потупив взгляд. – Что опять не так?
– Это я начинаю?! – возмущение захлестнуло меня, как цунами. – Это ты привел в наш дом кочующий табор, превратил меня в поломойку и кухарку! Это ты…
– Тише ты! Услышат!
– Пусть слышат! Мне больше нечего терять!
– Таня, – он схватил меня за плечи, впиваясь взглядом в глаза, – пожалуйста, не порти праздник! Не позорь меня перед друзьями! Всего неделя! Потерпи.
"Потерпи…" Это слово преследовало меня всю жизнь. "Потерпи, доченька, папа устал". "Потерпи, мама занята". Потерпи на работе, в браке, потерпи, стисни зубы, улыбнись, будь хорошей девочкой…
Вся моя жизнь – тугая пружина, сжатая до предела терпением. Но любая пружина однажды распрямляется.
Тридцатого декабря жена Сереги – худощавая, с лицом провинциальной актрисы, играющей жертву обстоятельств – объявила, что у нее аллергия на мой стиральный порошок, и мне срочно нужно перестирать все полотенца другим средством. Чуть позже кто-то из их отпрысков разнес вдребезги мамину хрустальную вазу с небесно-голубыми прожилками, пережившую три десятка лет.
И никто даже не счел нужным извиниться. Лишь Леха небрежно бросил:
– Ой, да ладно, купите новую. Копейки стоит.
А вечером его благоверная снизошла до просьбы погладить ей платье к завтрашнему празднику: "Ноготок сломала, держать утюг совсем неудобно".
Я гладила это платье – ядовито-зеленое, вульгарное до тошноты, с люрексом и перьями, пришитыми будто в насмешку по подолу, – и словно кадры старой кинопленки, в памяти всплыл недавний разговор с сестрой.
– Танька, ну приезжай на Новый год! – щебетала в трубке Наташка. – Вадик шашлычок замутит, посидим, посплетничаем по-девичьи…
Я отмахнулась, пробормотав:
– Спасибо, Натусик, но я так вымоталась… Хочу просто забиться в норку и никого не видеть.
Эх, знала бы я тогда, чем обернется этот «отдых»! Надо было соглашаться…
Утром тридцать первого, едва очнувшись от праздничной суеты, меня окатили ведром ледяного презрения. Жена Витьки, словно снежная королева, изрекла, что мой салат «Оливье», над которым я колдовала до двух ночи, нарезан недостаточно филигранно, да и вообще, она привыкла к аутентичному рецепту – с докторской колбасой, а не с каким-то там парным мясом.
– Переделаешь, а? – процедила она тоном, не терпящим возражений, словно я крепостная крестьянка, обязанная ублажать ее барские прихоти. – Время-то еще есть…
И тут словно плотину прорвало. Чаша терпения переполнилась до краев.
Я медленно, демонстративно сняла фартук, любовно вышитый крестиком, и повесила его на крючок. Поднялась в спальню, набрала номер сестры, выпалила, что все-таки еду, и принялась хаотично запихивать вещи в сумку.
– Танюш, ты… Эй, ты чего это?! Куда собралась? – опешил Кирилл, нарисовавшись в дверях.
– На Кудыкину гору, – огрызнулась я, стараясь не смотреть в его растерянное лицо.
Я попыталась протиснуться мимо него, но он ухватил меня за руку, словно тонущий за спасательный круг.
– Не, погоди! Говори, куда намылилась?! – потребовал он, нахмурив брови.
– К сестре, – отрезала я, стараясь говорить ровным тоном.
– Но… Но как же… А гости?! – в его глазах читалась полная прострация. – А Новый год?!
– Это твои гости, – сухо констатировала я, – я их не звала. Так что развлекайся с ними, как знаешь.
– Да ты… Да ты что вытворяешь?! – взревел Кирилл, багровея. – Ты совсем с ума сошла, что ли?!
– Ты спрашиваешь, в себе ли я, после того, как я три дня подряд обихаживаю эту прожорливую стаю, не способную даже тарелку за собой сполоснуть? – мой голос звенел ледяным презрением. – Ты серьезно сейчас, Кирилл?
– Но… они же гости! – взвился он. – С какой стати они должны пачкать руки о посуду?
– Хорошо, они гости. А ты? – мой взгляд впился в него, словно два осколка льда. – Я в свой законный выходной вкалываю, как проклятая, готовлю, мою, готовлю, мою… Господи, да я их обстирываю и глажу, а ты хоть раз поинтересовался, нужна ли мне помощь?!
– Но… я думал… Ты… справляешься… – пролепетал Кирилл, потупив взгляд.
Я окинула его презрительным взглядом и направилась к лестнице. Тут меня заметил Витька.
– Эй, хозяйка! – заорал он во всю глотку. – А не принесешь ли ты нам закуси под коньячок, а? Мы хотим старый год проводить по-человечески!
– Все вопросы, просьбы, предложения и претензии – к нему! – я указала на спускающегося следом Кирилла. – Потому что кормить и поить вас отныне будет он.
— Да как же так? — Витька округлил глаза, словно впервые увидел говорящую собаку. — А ты что?
— А я ничего, — отрезала я, сухим щелчком захлопывая дверцу его наивного удивления.
— Э-э… — Витька беспомощно хлопал ресницами, тщетно пытаясь ухватить ускользающую суть. — А…
Остальные гости, словно загипнотизированные, провожали меня взглядами полными немого вопроса, пока я спешно натягивала сапоги и запахнула пальто.
— С наступающим, — бросила я через плечо и растворилась в морозном воздухе.
Новый год я встретила в уютном коконе родственного тепла, с сестрой и ее мужем. Праздник прошел именно так, как я и мечтала: тихий шепот душевных разговоров, приглушенный свет и сладость домашнего покоя.
Кирилл вырвал меня из этой идиллии звонком третьего января.
— Тань… Они уехали, — голос его звучал устало и виновато. — Приезжай домой, а?
— Не знаю, стоит ли, — отозвалась я, погружаясь глубже в кресло. — Мне и здесь хорошо.
— Таня! — в голосе мужа прорезалось раздражение. — Но здесь же свинарник после них…
— Так убери, — огрызнулась я, словно бросая кость голодному псу.
В трубке повисла тяжелая тишина, наполненная невысказанными упреками.
— Ты… когда вернешься? — тихо прошептал Кирилл, словно боялся спугнуть хрупкую надежду.
— Я еще не решила, вернусь ли вообще! — отрезала я, с наслаждением ощущая удар этих слов, и бросила трубку, обрывая связь.
Новогодние праздники постепенно растворяются в дымке воспоминаний, а я все смотрю в заснеженное окно и размышляю: стоит ли возвращаться к мужу, который так и не научился меня ценить, или пора начать новую главу, где ценят и любят просто за то, что ты есть?