Первое стихотворение сборника «Моя нестерпимая быль» – «Я не соблюл родительский обычай» – выступает своеобразным прологом к началу сложного, многостороннего полотна, представленного в дальнейшем. В первой строфе мы видим отречение от «родительского обычая», от «иконописного рая». Человек будто бы отрекается от возможности существования Бога в этом мире.
Мысль довольно стандартная для всей философии 20-го и 21-го века. Экзистенциализм, слабая теология, абсурдизм – все эти течения объединяет страх перед тем, во что превратился человек в Аушвице и в Дахау (в жуткого кровавого палача) и все они во многом задают очень простой вопрос: Как Бог мог допустить Такое?.. Как он смог промолчать?..
Взгляни теперь, как пристально и просто
Вдали от человечьих нор и гнезд
Глядят кресты таежного погоста
В глаза ничем невозмутимых звезд.
Здесь сделалась тоска земли близка мне,
Здесь я увидел сквозь полярный свет,
Как из земли ползут нагие камни
Холодными осколками планет [2, с. 129].
Жуткое ощущение молчание, холода, темноты и тоски усиливает аллитерация и ассонанс (здесь преобладают звонкие согласные: «з» встречается 14 раз и «л» – 17 раз; для сравнения: гласная «о» – 19, «а» – 16).
Лирический герой вдали от человека, живущего в «норах и гнездах», осознает ледяное, осколчатое молчание земли, природы и Бога. Это ощущение коррелирует с рассказом Леонида Андреева «Молчание» (одним из предтечи философии экзистенциализма), где герой осознает не просто отсутствие, а именно молчание, намеренное отсутствие Бога [1, с. 183],
Следующие восемь строк, пожалуй, самые важные во всем стихотворении: Могила неизвестного солдата! / Остановись, колени преклоня, /И вспомни этот берег ноздреватый, / Зеленый снег и на снегу – меня. /Здесь над землей, израненной и нищей,/ Заснувшей в упованьи наготы,/Я обучался кротости кладбища – /Всему тому, что не умеешь ты [2, с. 129].
Здесь лирический герой начинает чувствовать боль мира, а не его безразличие и холодность, он соотносит свою измученную душу с израненной землей (подобный пример можно найти у В. Шаламова в рассказе «Стланик», стланик, стелющийся по земле от мороза, сравнивается с человеком, прижимающимся к ледяной почве, в попытке переждать лютый холод под снегом, не шевелясь, не двигаясь) [4, с. 56]. Также очень важна строка: «Заснувший в упованьи наготы».
Жуткий холод в местах лишения свободы преследовал людей, которые спали, не раздеваясь, мечтая уснуть по-человечески – прикоснуться голым телом к одеялу... Но здесь звучит и тема «чувственной наготы» – мечты героя искренне любить, свободно мыслить, писать, верить людям.
«Я обучался кротости кладбища – Всему тому, что не умеешь ты» – мне кажется, что здесь лирический герой начинает свой путь к религиозному возрождению. Казалось бы «Кротость кладбища» – это ледяной ужас смерти, молчание и бесконечные ряды несправедливо посаженных, замученных, убитых: «Как?... Как это было возможно!? Какой Бог это мог допустить!?». И ответа на это как будто бы нет… Земля изранена лопатами, изувечена кирками, она кротко, с ледяным терпением, принимает в себя вереницу человеческих душ… Но именно эта боль, эта израненность и является ответом.
Это стихотворение выступает переломом в философии лирического героя, в следующих произведениях мы уже сможем увидеть зарождающиеся идеи теоэстетики, так как вопрос теодицеи снимается именно этой «израненностью земли» – Бог здесь, он страдает вместе с лирическим героем и умирает с каждым несправедливо замученным человеком и воскресает каждый раз.
Следующее стихотворение сборника – «Медлительный еврей с печальными глазами». Здесь лирический герой обращается одновременно к измученному человеку, который обречен умереть в ледяной степи рабства и к Ветхозаветному Богу, чье присутствие он начинает ощущать посреди лагеря: Медлительный еврей с печальными глазами /Мне говорит о тайнах бытия: /Как человеком сделалась змея, /Накормленная райскими плодами. /Все спит кругом, – нет третьего меж нами, –/Но ты со мной, бессонница моя! [2, с. 130]
Строки – «Как человеком сделалась змея, Накормленная райскими плодами» – переворачивают известнейший библейский сюжет о падении человека в ситуацию возвышения змеи, которая обрела человеческий облик и теперь следуют за людьми. Теперь она в облике палачей, безнаказанных и жестоких… Здесь лирический герой отказывается от релятивизма. Он начинает искать в мире зло и находит его…
Также многозначителен образ бессонницы: «Но ты со мной, бессонница моя!». С одной стороны, это символ мучительной мысли, отнимающей сон, болезненный поиск смысла; диалога с неведомой силой… С другой, именно в бессонницу к лирическому герою приходит Ветхозаветный Бог – потусторонняя сущность, светлая, живительная, спасающая. Не случайно лирический герой противопоставляет сон и бред окружающего мира этой бессоннице с помощью союза «но»: Он мудр и тих. Все библии изведав, /Ведет он неуклонно речь свою, /Как сделал из Молчалина змею /В комедии премудрый Грибоедов. /Все спит кругом – никто не слышит бреда, /Никто не слышит сказку про змею.
Фраза «сделал из Молчалина змею» показывает, кого именно автор считает «змеями»: лицемерных конформистов, жаждущих вырваться вперёд во что бы то ни стало, сделать карьеру, отказаться от своего человеческого облика, проползти наверх с бесцветным, выцветшим, осклизшим лицом. Именно конформизм становится страшнейшим грехом для лирического героя Домбровского, именно он становится причиной для бесчисленных кровавых преступлений двадцатого века. Фраза «Всё спит кругом – никто не слышит бреда» свидетельствует, что все молча подчиняются правилам змеиного конформизма; законам построения карьеры; устоям, которые ввели в общество змеи и которые это самое общество активно переварили и сделали частью своей натуры. С горечью признаётся факт, что «Никто не слышит сказку про змею» – люди покорно молчат – и в конце строки стоит не восклицательный знак – признак гнева, негодования, боли, – а точка: символ холодного отчаяния, окончательного утверждения (впоследствии эту мысль выразит Уильям Стайрон в своем романе «Выбор Софи»: «Вопрос: «Скажи мне, где в Аушвице был бог?» И ответ: «А где был человек?» [6, с. 623]
Домбровский приходит к этому же. Он будто бы говорит: «Бога я вижу! Вот он, измученный и истерзанный лежит вместе со мной. А где вы, люди!?»
Стихотворение Ю.О. Домбровский завершается следующими строками: Мой Господин! Ты знаешь жизнь мою:/Мой скорбный путь и грустную победу./Ты дал мне ум, велел мне плод отведать./Стать хилым и похожим на змею./Теперь я стар! Спаси ж меня от бреда,/А бурю я любую простою!
Строки: Ты дал мне ум, велел мне плод отведать, Стать хилым и похожим на змею – говорят нам о прошлом лирического героя. Это путь человека, которому был «дан ум», то есть возможность спорить, не соглашаться, верить в свободу и при этом ему был «дан плод», то есть искушение конформизмом, подчинением. Лирический герой мог стать змеей, но просит спасти его «от бреда»: от молчания и конформизма. Он увидел абсолютное зло и готов биться с ним. Эта мысль звучит и в других произведениях Ю.О. Домбровского.
Образ змеи очень важен для писателя и проходит красной нитью через все его творчество (роман «Обезьяна приходит за своим черепом», роман «Хранитель древностей», стихотворение «Змея»), соединяя в себе два начала: античное и библейское. Этот образ абсолютного зла присутствует у многих авторов (например, у Сенеки, знатоком творчества которого был Домбровский): через созерцание зла герой сильно меняется, он осознает, что мир вокруг него не молчит, что он не равнодушен, а напротив, окутан и искорежен кольцами жуткой змеи – кольцами зла или, если хотите, «кольцами Власти».
В стихотворении «Медлительный еврей» происходит коренной религиозный перелом лирического героя Домбровского: здесь мы уже видим христианско-возрожденческие и теоэстетические идеи, которые в дальнейшем будут развиваться и усиляться («Амнистия» – о Деве Марии, пришедшей в сталинские лагеря и освободившей тысячи узников, «Кампанелла – палачу»), в последующих стихотворениях уже торжествуют несломленность и величие Человека. Его честь сохраняется несмотря на постаревшую душу… В ходе развития сборника «Моя нестерпимая быль» лирический герой осознает свою силу и вступает в бешеную схватку с выползшей змеей – он начинает бесстрашную борьбу против Ада, Змеи и Палача.
Список литературы
1. Домбровский Ю.О. Рождение мыши: роман в повестях и рассказах / Юрий Домбровский. М.: ПРОЗАиК, 2012. 512 с.
2. Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 4: Роман «Хранитель древностей»; Приложение; Комментарии / Ред.-сост. К. Турумова-Домбровская, худ. В. Виноградов. М.: ТЕРРА, 1993. 400 с.
3. Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 5 / Ред.-сост. К. Турумова-Домбровская, худ. В. Виноградов. М.: ТЕРРА, 1993. 704 с.
4. Домбровский Ю.О. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6: Роман «Хранитель древностей»; Приложение; Комментарии / Ред.-сост. К. Турумова-Домбровская, худ. В. Виноградов. М.: ТЕРРА, 1993. 384 с.
5. Стайрон, У. Выбор Софи / У. Стайрон. – СПб. : Радуга, 1993
6. Ермолин Е. Над страницами романа «Факультет ненужных вещей» // Континент. 2011. №150.
7. Штокман И. Стрела в полете: (Уроки биографии Ю. Домбровского) // Вопросы литературы. 1989. №3.