Коллеги поздравили с 70-летним юбилеем заслуженного артиста России Александра Варавина, отдавшего театру «Глобус» почти сорок лет.
Юрия Яковлева не взяли во ВГИК из-за «некиногеничной внешности», а при поступлении в Щукинское училище один из членов приемной комиссии Владимир Этуш прикрикнул: «На завод!» Владимир Меньшов поступил в театральный вуз только с четвертой попытки, а в перерывах между абитурой работал токарем в Астрахани, шахтером в Воркуте, матросом в Баку. Евгений Князев, не принятый в театральный вуз, сначала получил диплом горного инженера. Владимира Машкова исключили из Новосибирского театрального училища за драку. Александр Варавин был отчислен с третьего курса того же училища за профнепригодность, согласно решению его педагога Льва Белова.
Когда Варавин был принят на работу в новосибирский тюз, главреж Лев Белов, не узнавший бывшего ученика, воскликнул: «Какая индивидуальность! Где же вы были, молодой человек?» А «молодой человек» много где был. Отвергнутый Новосибирском, он окончил Ярославское театральное училище. Работал в Северодвинском драматическом театре. И только через десять лет, в 1986 году, вернулся в родной город. Еще через десять лет получил почетное звание «Заслуженный артист России». Спустя некоторое время был награжден медалью «За вклад в развитие Новосибирской области», а затем еще и медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Даже не верится, что мастера, рожденного быть большим актером, сразу не разглядели. Не признали в нем талант, который проступает в каждом шаге, в каждом жесте, в каждом проявлении – от голоса волшебного тембра до редкостного умения носить костюм, будь то сценическая тройка с бабочкой бродвейской звезды Ника Барбера в «Парочке комедиантов» (где Варавин еще и исполнял на языке оригинала композиции из репертуара Фрэнка Синатры), расшитая серебром хламида с чалмой мага Раджапура в «Отеле двух миров» или собственный вязаный жилет. На открытии выставки, названной словами юбиляра «Семьдесят – это молодость старости» коллеги как один отмечали аристократизм, глубину, чувство юмора, чувство стиля «фрачного артиста». Сам Варавин во время торжественной церемонии остался в гримерке. Через полчаса – выход на сцену в спектакле «С вечера до полудня» по пьесе Виктора Розова. В такие моменты необходимо остаться одному, отключиться от посторонних вещей, настроиться на образ человека, который тоже прошел длинный путь, но растратил свои силы впустую.
Роль беллетриста Жаркова – этапная для Александра Варавина. Впервые он сыграл старика, который совершил поступок, для зрелого возраста абсолютно невероятный. Знаток социального заказа подверг критическому анализу свои деяния и, подобно Гоголю, отправил их в топку. Но гениальный Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», будучи гораздо моложе и при этом физически и психически болен. А заурядный Жарков, находясь в здравом уме и трезвой памяти, нашел в себе мужество уничтожить рукопись производственного романа, еще вчера казавшемуся ему вершиной карьеры.
Вообще-то нам не свойственно изживать свои недостатки, а в старости они только усугубляются. К тому же, зачем что-то менять маститому писателю, состоявшемуся литератору, титулованному деятелю, получившему от государства все блага. Он привык к признанию, а призвания не было и нет. Потребовалось особое мужество, чтобы сказать это не только самому себе, но и близким.
На репетициях Варавин исследовал противоречивую натуру Жаркова до самого донышка. Придумывал ему оправдания, искал пристройки, обнажающие его напряженные нервы, приспосабливал к нему и свою самоиронию, и свою тяжеловатую походку, и свое отношение к окружающей действительности, где для всех стали привычными ложь и самообман. Режиссер Алексей Логачев вел репетиционный процесс подробно, дотошно, неспешно, в русле русской психологической школы рассматривал каждый шаг персонажей. В такой обстановке складывался столь тонкий разбор пьесы, будто ставили самого Чехова. Варавин в полной мере использовал свое умение прожить переломный момент в жизни героя так, чтобы зритель откликался искренним сопереживанием. На поклонах ему на сцену несут букеты и молодежь, и старушки столь древние, что Жарков годится им в сыновья. Вот как устойчива любовь к театру, зародившаяся еще в прошлом веке, когда трава была зеленее, а супер-занавес бархатистее.
Короткий промежуток времени с вечера до полудня становится решающим для всех героев спектакля. Каждый из них вынужден выйти из зоны комфорта, каковой им представляется обжитая до мелочей квартира в центре Москвы, и отважиться хоть как-то изменить свою жизнь, а значит, и себя самого. Находясь в кругу семьи, Жарков подспудно чувствует, что его уютный мирок дает трещину. Чтение вслух своего детища – это же такой кайф для творца, но невозможно не заметить, что слушатели не разделяют этих чувств. Верный друг Егорьев в исполнении Артура Симоняна, просидевший с ним до поздней ночи, пытается найти корректные формулировки, чтобы не соврать, но и не обидеть. Жарков нервничает, цепляется к мелочам, придирается к словам, докапывается до истины и в то же время боится ее. Гримаса раздражения на окружающих, но прежде всего на самого себя сменила самодовольную ухмылку. Карета прошлого медленно разваливается на кусочки.
Ключевую сцену саморазоблаченного писателя Варавин играет как тихое соло на скрипке. Жарков, роняя на ходу листы рукописи, углубленный в себя, сосредоточенный на своем решении, торопится уйти из дома, чтобы никто не остановил, не помешал развести костер и устроить аутодафе. Происходит не просто сожжение книги, так и не дошедшей до издательства. Происходит сожжение мостов в фальшивое прошлое. Летнее утро новой жизни встречает совершенно другой Жарков. «А давай мебель переставим!» – предлагает он верному другу Егорьеву, и обоих разбирает смех – примиряющий, очищающий и счастливый.
Репертуарный лист Александра Варавина содержал еще одну роль «маститого писателя». В программке «Театрального романа» по Булгакову, поставленного еще в прошлом веке, она так и значилась: «Измаил Александрович, маститый писатель». Правда, от Жаркова он отличался прежде всего тем, что законсервировался в своем самодовольстве, как и еще трое «маститых писателей» из богемной своры, уничтожавшей неудачника Максудова.
Не свойственна Александру Варавину такая постановка вопроса. Большинство его ролей исполнены душевностью тонко чувствующего человека, страдающего от грубости окружающего мира и не умеющего защититься от этого. Казалось бы, что было взять с болтуна и нытика Гаева в «Вишневом саде» 2003-го года? В том-то и дело, что взять было с него нечего, разве что тощий кулек со снедью, который он совал Фирсу дрожащими руками: «Тут анчоусы, керченские сельди… Я сегодня ничего не ел… Сколько я выстрадал!»
У Гаева не было решимости выпрямить спину, объясниться, посмотреть в глаза. Он кидался к бильярду, хватал кий и всю свою невысказанную и невыплаканную боль вкладывал в судорожные удары по шарам. Поговорка «дуплетом в середину!» звучала у него как мольба о спасении, которого в патовой ситуации не предвиделось. Этот разорившийся помещик лучше всех понимал, что если и есть смысл сопротивляться обстоятельствам, то лишь затем, что бездействие еще невыносимее. Но бездействие одолевало его. Гаев, в смешной детской панаме, в пледе, накинутым на его плечи заботливым Фирсом, впадал в детство, когда не надо ничего решать и можно ни за что не отвечать. «Лирика на краю пропасти» – определил тогда жанр постановки режиссер Игорь Лысов.
Чехов до сих пор остается в послужном списке Александра Варавина. Среди девяти спектаклей текущего репертуара, в которых он занят, значится настоящее цирковое представление, идущее с аншлагами на протяжении почти 18 лет. Он играет господина N, соединяющего в единое целое сюжетные линии дворовой Каштанки и цирковой Тетки. Также ему отдан номер, стоящий особняком среди веселых и бесшабашных реприз – романс Алябьева «Нищая» на стихи Беранже. Здесь и голос, и стать, и достоинство, и порода, и лирика на краю пропасти, и мощный бэкграунд прожитого и пережитого. «Сцена – это единственное место, где ничего не нужно играть», – любит повторять Александр Варавин, каждой своей работой на подмостках «Глобуса» почти сорок лет подтверждающий точность этого афоризма.
Яна Колесинская
3 декабря 2025 г.