Жила я, значит, жила, шестьдесят три года мне уже стукнуло, и все, казалось, уже видано-перевидано. И голодуха, когда мамин суп из лебеды за царское угощение считали, и работа на фабрике, где станки гудели так, что потом во сне еще долго этот гул преследовал. И мужа схоронила, царствие ему небесное, и сына вырастила, и внуков нянчила.
Думала, все, Таисия, пожила свое, теперь сиди тихонько, варенье вари, телевизор смотри да радуйся, что ноги еще носят.
А радость-то, она ведь как речка наша Каменка по весне, течет себе, течет спокойно. И вдруг - бац! - полыньей возьмется там, где не ждали. Или камень из-под воды вынырнет, о который и разобьешься невзначай.
Камнем этим стал племянник мой Костик.
Костик - сын сестры моей младшей Людмилы. Людка всю жизнь мечтала, чтоб сынок ее в люди выбился, ученым стал или, на худой конец, начальником каким. И выбился ведь, выучился на доктора! Шесть лет мединститут, потом еще ординатура какая-то, интернатура, я в этих словах путалась, но главное уразумела. Костик теперь врач. Настоящий. С дипломом и белым халатом.
Людка, когда он диплом получил, обрыдалась вся, звонила мне среди ночи и все повторяла:
- Тася, Тася, у нас теперь свой доктор! Свой, понимаешь? Не надо больше по поликлиникам этим маяться, в очередях сидеть, к хамоватым этим врачихам на поклон ходить!
Я тогда тоже порадовалась за них, чего ж не порадоваться? Племянник - врач, дело хорошее, нужное.
Только вот не знала я тогда, какой ценой мне эта радость обернется.
Началось все невинно. Костик после института устроился в районную больницу терапевтом. Работы у него, видать, было негусто, потому что стал он захаживать ко мне, проведать, как он говорил, любимую тетушку. Я поначалу умилялась, надо же, молодой парень, а не забывает старуху, время находит.
Чай ставила, пироги пекла, какая тетка не рада накормить племянника? Он садился за стол, ел, нахваливал, а я душой отогревалась.
А потом он стал меня лечить.
Не то чтобы я просила. Я ведь, грешным делом, на здоровье особо не жаловалась. Ну, давление иногда скакнет, ну, поясница заноет перед дождем, дело житейское. Но Костику, видать, практика нужна была, а я вот она, под рукой, бесплатный материал для опытов.
- Тетя Тая, - сказал он мне как-то, глядя строго поверх очков, которые носил для солидности, - а давайте-ка я вас осмотрю? Давление померим, пульс послушаем.
Я и согласилась, дура старая, приятно ведь, когда о тебе заботятся. Он меня и послушал, и помял со всех сторон, и в горло заглянул, и давление намерил, и анализы какие-то велел сдать. А потом выдал диагноз, да не один, а целый букет.
И гипертония у меня, оказывается, и холестерин повышен, и сахар на границе, и лишний вес, конечно, куда ж без него.
- Тетя Тая, - сказал он мне голосом, каким, наверное, приговор смертный зачитывают, - с сегодняшнего дня мы с вами начинаем новую жизнь.
И началась она, эта новая жизнь, будь она неладна.
Первым делом Костик полез в мой холодильник. Я с тоской глядела, как он выгребает оттуда добро, нажитое честным трудом. Колбаску сырокопченую, что я на праздник берегла, сало домашнее, еще сват передавал, масло сливочное, сыр «Российский» - все полетело в мусорный мешок.
- Это яд, тетя Тая! - восклицал он, и глаза его горели тем нехорошим огнем, каким горят глаза у всех фанатиков, будь то религиозные проповедники или вот такие молодые доктора. - Вы же себя убиваете! Холестерин, трансжиры, канцерогены!
Я пробовала возразить, мол, шестьдесят три года на этой колбасе и ничего, жива еще, но Костик и слушать не хотел. Он был уверен в своей правоте той святой, непоколебимой уверенностью, которая свойственна только молодости.
Мы, старики, уже давно поняли, что мир сложнее, чем кажется, что нет в нем чистого белого и чистого черного, а все больше серятина да полутона. А молодым все ясно. Это - хорошо, это - плохо, никаких компромиссов.
Вместо колбасы и сала Костик привез мне кефир. Обезжиренный. И творог. Тоже обезжиренный. И грудку куриную, безвкусную, как подошва от старого валенка.
- Вот это, тетя Тая, настоящая еда! - вещал он, расставляя эту тоску по полкам. - Белок, кальций, пробиотики! Будете как новенькая!
Я уныло глядела на белые пластиковые баночки, выстроившиеся в холодильнике унылым строем, будто солдаты на параде в честь моих похорон. Но смолчала. Племянник ведь, родная кровь, из лучших побуждений старается.
Дальше - больше. Костик запретил мне кофе. Кофе! Который я пила каждое утро вот уже много лет, без которого и день не день, и жизнь не жизнь!
- Кофеин, тетя Тая, это наркотик! - убеждал он меня, выкидывая в мусорное ведро мою любимую турецкую арабику. - Он повышает давление, вымывает кальций, нарушает сон!
Взамен принес цикорий, горькую бурду, которую и пить-то можно, только зажмурившись и представляя, что это не цикорий, а… Ну хоть яд какой-нибудь, только бы не цикорий.
А потом Костик взялся за мой образ жизни.
- Тетя Тая, - сказал он однажды утром, явившись ко мне в семь часов, когда порядочные люди еще досматривают последние сны, - нам с вами нужно заняться физкультурой.
И протянул мне палки. Специальные такие, для ходьбы. Скандинавской, как он объяснил.
Я вышла с ним во двор, поглядела на серое ноябрьское небо, на голые деревья, на лужи, подернутые ледком, на ветер, который гнал по асфальту пожухлые листья и обрывки газет, и поняла, что сейчас заплачу. От обиды, от беспомощности, от этого унылого пейзажа, который не то что к прогулкам не располагал. Жить не хотелось, глядя на него.
- Костик, - сказала я тихо, - может, не надо?
- Надо, тетя Тая! - отрезал он. - Движение - это жизнь! Вы же хотите пожить еще?
И я пошла. Ковыляла по этим лужам, втыкала палки в грязь, задыхалась на подъемах, а Костик шагал рядом, бодрый, румяный, и все приговаривал:
- Отлично, тетя Тая! Еще немножко! Вы молодец!
Молодец. Как собачка дрессированная.
Так продолжалось три недели. Три недели кефирного рая, цикорной благодати и скандинавского счастья. Три недели я терпела, молчала, уговаривала себя. Он же из лучших побуждений, он же врач, он же знает лучше. А внутри росло что-то темное, как грозовая туча над тайгой, и я чувствовала - скоро грянет.
Грянуло в субботу.
Утром я пила свой проклятый цикорий, а за окном шел дождь, мелкий, противный, затяжной. Из тех дождей, что могут идти неделями, превращая мир в серую кашу. И вдруг мне так захотелось до боли, до слез простого человеческого счастья.
Булки свежей. С маслом. И с колбаской сверху. И кофе настоящего, крепкого, с сахаром.
Я встала, открыла холодильник. Кефир. Творог. Грудка. Тоска. И тут явился Костик.
Он, видать, по привычке дверь открыл своим ключом, я ему дала на случай, если со мной чего случится. Вошел бодрый, свежий, с очередной порцией «правильных продуктов» в пакете.
- Тетя Тая! - воскликнул он с порога. - Почему вы еще дома? Мы же договаривались, утренняя прогулка в любую погоду! Дождь - не помеха, главное - правильная одежда!
И тут я взорвалась.
Не помню, что говорила. Кажется, много чего. Про то, что я шестьдесят три года прожила без его указаний и еще проживу. Про то, что мне мой кофе дороже всех его анализов. Про то, что он не врач, он тиран, диктатор, фашист кефирный. Про то, что я его больше видеть не желаю.
Костик опешил. Потом начал оправдываться, он же для меня, он же во благо, он же не враг какой-нибудь, а племянник родной, и вообще, я могла бы и спасибо сказать!
- Спасибо?! - я аж задохнулась от возмущения. - За что? За то, что ты у меня колбасу отнял? За то, что я в семь утра по грязи шарахаюсь, как дура последняя? За то, что я давно нормально не ела, не спала, радости никакой не видела? Вон пошел!
И выставила его за дверь. Вместе с его пакетом, с его кефиром, с его добрыми намерениями.
Костик потом звонил. Много раз. Я не отвечала. Приходил, стучал, звонил в дверь, но я не открывала. Оставлял записки под дверью, а я их не читала, сразу в мусорку.
А сама - первым делом в магазин. Благо недалеко, за углом. Накупила всего: и колбасы, и сыра, и масла, и хлеба свежего, и кофе, самого лучшего, в зернах, как я люблю. Домой пришла, сварила кофе и выпила, сидя у окна, глядя на этот самый дождь, который вдруг показался мне не унылым, а каким-то… уютным, что ли. Домашним.
А на кефире том, что в холодильнике остался, блины напекла. Вкусные получились, пышные. Со сметаной их умяла и не подавилась своим холестерином, представьте себе!
Вечером включила свой любимый сериал, который Костик называл «отупляющей жвачкой для мозга».
Села на диван с бутербродом в руке, с колбасой, с маслом, с хлебом белым, и поняла вдруг, что счастлива. По-настоящему, по-простому, по-человечески счастлива.
Не в холестерине счастье. И не в давлении, и не в сахаре этом проклятом. Счастье, оно в свободе. Вправе жить так, как ты хочешь, есть то, что тебе нравится, гулять когда вздумается и куда вздумается. Хоть до магазина. Хоть до лавочки во дворе.
Хоть никуда не гулять, а сидеть дома и телевизор смотреть.
Костик, может, и хороший врач. Может, кому-то и помогает своими диетами да прогулками. Но он не понял главного, что нельзя человека осчастливить насильно. Нельзя навязать здоровье тому, кто его не просил. Нельзя насильно отнять у человека маленькие радости во имя каких-то там цифр в анализах.
Я вот, может, и помру раньше со своей колбасой.
А может, и нет, бабушка моя до девяноста двух дожила, сало ела, самогон пила. И ничего. Но даже если помру, то помру счастливая. А не замученная чужой заботой, не затравленная добрыми намерениями, не загнанная в угол родственной любовью.
Сижу вот сейчас, пишу это все, а за окном снег пошел. Первый в этом году. Красиво так, тихо. И на душе тихо. Спокойно.
Завтра, может, схожу прогуляюсь. Сама. Без палок. Просто так, посмотреть на снег. А может, и не схожу, как захочу, так и сделаю. Это и есть счастье, наверное. Право быть собой. (Из серии Душевные рассказы от Анны Медь)🔔 ЧИТАТЬ ДОБРОЕ 👇