Дело было в начале декабря. Предновогодняя суета только начинала набирать обороты, а я уже с тоской листала ленту соцсетей, глядя на идеальные интерьеры и задумываясь, где мы, как обычно, встретим праздник – в нашей маленькой, но уютной двушке.
Звонок раздался неожиданно. Вернее, не звонок, а серия громких, радостных голосовых сообщений, одна за другой всплывающих в общем семейном чате под названием «Родненькие». Отправитель – Ольга, сестра моего мужа Сергея.
Я включила первый войс.
— Дорогие мои! — голос Ольги звучал сладко и торжественно, будто она объявляла о королевской аудиенции. — У нас потрясающая новость! Мы с Игорем наконец-то полностью обустроили нашу новую дачу в элитном коттеджном поселке. И решили, что встретим там Новый год все вместе! Большая семья, простор, камин, чистейший воздух! Это будет незабываемо!
Второе сообщение продолжило в том же духе.
— Серёж, ты только представь, детям будет где разгуляться! Мама, ты отдохнешь от городской суеты. Места – море! Мы вас всех так ждём! Просто берите хорошего настроения и приезжайте. Ну и… — здесь её голос сделал лёгкую, почти незаметную паузу, — ну и, конечно, продукты. Чтобы нам не мелочиться там по мелочам, давайте всё сразу привезём. И фейерверки, фейерверки — это ваша, мужская, зона ответственности, Сергей!
Третий войс был адресован уже конкретно мне.
— Леночка, ты же у нас главная по вкусной еде, так что продумай меню, ладно? Мы вам так рады!
Сообщения закончились. В чате на секунду повисло молчание, а потом посыпались смайлики от свекрови: «Ура!», «Какая Олечка у нас молодец!», «Мечта!».
Я переглянулась с Сергеем, который сидел напротив с ноутбуком. На его лице промелькнула смесь облегчения и легкой тревоги. Встретить Новый год не в душной квартире, а на настоящей даче – звучало заманчиво.
— Ну что? — спросил он, улыбаясь. — Едем? Сестра, похоже, решила сделать всем подарок.
— Подарок? — я переслушала сообщения ещё раз, ловя тот самый подтекст в паузе. — Сереж, а кто «вы» и кто «мы»? Она говорит: «Вы продукты привозите». «Ваша зона ответственности». Меня просит меню продумать. Звучит не как «я вас приглашаю в гости», а как «я организую мероприятие, а вы — спонсоры».
Сергей махнул рукой.
— Ну, ты всегда всё усложняешь. Ну сказала человек эмоционально. Конечно, мы поможем с продуктами, это же нормально. Мы не с пустыми руками едем.
— Помочь – это одно. А «всё привезти» – это другое, — я уже чувствовала знакомое щемящее чувство в груди, предчувствие будущих ссор. — Давай спросим прямо. Чтобы потом не было недопонимания.
Я быстро набрала в чате, стараясь быть максимально вежливой и позитивной.
«Оля, привет! Спасибо за приглашение, идея действительно отличная! Мы с Сергеем очень тронуты. Чтобы всё было гладко, давай сразу обсудим оргвопросы. Ты имеешь в виду, что мы скидываемся все поровну на общий стол? Или как ты это видишь?»
Отправила. Три сереньких галочки моментально сменились на синие «прочитано». Но ответа не было. Ни через минуту, ни через пять. Весёлые смайлики в чате застыли. Молчание стало густым и неловким.
— Вот видишь, — вздохнула я. — Уже вопрос.
— Просто не сразу увидела, — неуверенно пробормотал Сергей, но его взгляд тоже прилип к экрану.
Прошло десять минут. И тут зазвонил телефон мужа. Он посмотрел на экран и нахмурился.
— Оля.
Он принял вызов, включив громкую связь. Из динамика тут же вырвался не сладкий, а резкий, шипящий от раздражения голос его сестры.
— Серёжа, ну что это вообще такое? Я семью на праздник собираю, стараюсь, а твоя Ленка сразу с деньгами лезет! Она что, скупка? У вас что, финансовые проблемы? Не можете для семьи праздник устроить? Мы дачу предоставляем, а они у меня расписки требуют!
Сергей растерялся.
— Оль, подожди, мы просто уточнить хотели…
— Уточнить! — перебила она. — У нас всё просто: вы привозите продукты, которые я скажу, и всё! И фейерверки. Разве это нечестно? Дача-то наша! Мы тут всё обустраивали, деньги вбухивали! А вы приедете готовеньенькие!
В трубке послышался шум, будто её перехватили.
— Всё, хватит, — сухо сказал голос Игоря, мужа Ольги. — Сергей, решайте сами. Едете — хорошо. Нет — тоже невелика беда. У нас и так народу много. Мама с нами.
Он бросил трубку.
Мы сидели в тишине. Предновогоднее настроение, возникшее было на волне первых войсов, полностью испарилось. Его место заняла тяжёлая, липкая тревога.
— Понял теперь? — тихо спросила я. — Это не приглашение. Это… распределение затрат. Где наши затраты максимальны, а их — минимальны. «Дача-то наша» — это их козырь.
Сергей провёл рукой по лицу.
— Блин. Но мама же ждёт. Все ждут. Не ехать сейчас — значит, устроить скандал до праздника. Может, она просто… не умеет нормально общаться? Поедем, а там видно будет.
Я посмотрела в окно на темнеющий город. Чувство подсказывало, что эта поездка не сулит ничего хорошего. Но давление «семьи», виноватый взгляд мужа и призрак испорченного всем праздника были сильнее.
— Ладно, — сдалась я, чувствуя, как делаю первую ошибку. — Пиши ей. Говори, что мы едем. И что продукты привезём.
Сергей потянулся к телефону, чтобы набрать сообщение. А я уже мысленно листала календарь, с тоской думая о нашей тихой, но своей, двушке, где никто не кричал в трубку и не называл меня «скупкой». Но назад пути уже не было. Машина, запущенная Ольгиным «королевским приглашением», тронулась с места.
Тишина после того звонка длилась неделю. Чат «Родненькие» молчал, будто вымер. Свекровь, видимо, получившая инструкции, не писала нам отдельно. Это было странное, напряжённое затишье, словно все ждали, кто сделает первый шаг. Мы с Сергеем жили в ожидании, и предновогодние хлопоты не приносили радости. Я уже почти смирилась с поездкой, убеждая себя, что, может, всё и обойдётся, просто Оля — человек резкий.
Развязка наступила ровно через семь дней.
Сергей как раз собирался на работу, а я пила кофе на кухне. На его телефоне, лежавшем на столе, ярко вспыхнул экран и раздался короткий, деловой сигнал мессенджера. Это было не голосовое сообщение, а файл. В чате «Родненькие» от Ольги.
— Смотри, — сказал Сергей, открывая файл. Его лицо стало сосредоточенным, а потом медленно начало меняться. Брови поползли вверх, глаза сузились.
Я подошла и заглянула через его плечо. На экране была таблица Excel. Аккуратная, с разноцветными столбцами. Заголовок гласил: «Новый год. Организация».
В ней было всё. Помесячно.
Столбец 1: «Что?» — подробнейший список продуктов, от закусок до десерта. Осетрина, лосось, мраморная говядина, сырокопчёная колбаса премиум, фуа-гра, красная икра (указан конкретный вес — 500 грамм), оливки, три вида дорогого сыра, фрукты (манго, маракуйя), торт на заказ, алкоголь: виски, коньяк, шампанское.
Столбец 2: «Кто отвечает?»
· Напротив мяса, рыбы, икры, всего алкоголя и фруктов стояло: «Сергей и Лена».
· Напротив овощей, картошки, хлеба, соков и минеральной воды: «Мы с Игорем и дети».
· Напротив ингредиентов для салатов (майонез, овощи простые) и солений: «Мама».
Столбец 3: «Примерная стоимость» — цифры стояли только в нашей колонке. Суммируясь, они давали круглую, звучную цифру: 35 000 рублей.
Я взяла телефон у него из рук. Мои пальцы похолодели. Я медленно провела по строчкам, мысленно прикидывая.
— Серёж, — мой голос прозвучал странно спокойно. — Посчитай, пожалуйста. Наша часть — 35 тысяч. Их часть — картошка, морковка, лук, хлеб, соки. Это максимум пять тысяч, даже с натяжкой. Твоей мамы — ещё три, может, четыре. Они собирают нас, как спонсоров. На праздник своей мечты.
Сергей молча сел на стул. Он не спорил. Цифры говорили сами за себя.
— Может, она просто не понимает? — слабо выдохнул он. — Ну, не умеет считать?
— Не умеет считать тот, кто делает такую таблицу? — я ткнула пальцем в экран. — Всё разбито, всё посчитано. Она прекрасно понимает. Просто считает, что мы обязаны. Обязаны оплатить её «шикарную жизнь». Давай позвони. Позвони и спроси прямо.
Он долго смотрел на телефон, будто это была граната. Потом тяжело вздохнул и набрал номер сестры. Включил громкую связь. Звонки шли долго. Наконец, щелчок.
— Да? — голос Ольги был холодным, будто мы звонили не брату, а в справочную.
— Оль, привет. Получили твою таблицу.
— Ну и? Всё же понятно? Чтобы потом не было вопросов. Я всё расписала.
— Понимаешь, тут есть один момент… — Сергей замялся, ища слова. — Мне кажется, распределение… немного неравномерное. Мы получается, берём на себя львиную долю.
На другом конце провода резко выдохнули. Потом голос Ольги зазвенел, набирая громкость и градус.
— Опять! Опять ваши подсчёты! Сергей, ты что, бедный? У тебя что, нет денег сделать праздник для семьи? Для мамы? Для племянников? Я думала, ты обрадуешься, что можешь обеспечить всем родным шикарный Новый год! А ты мне тут про «львиную долю»! Дача-то чья? Наша! Мы её ипотеку платим, мы здесь ремонт делали, мы мебель выбирали! Электричество, отопление, уборка после всех — это что, бесплатно? Мы вам не отель предоставляем, мы семью собираем! Если для тебя семья измеряется в деньгах, то это твои проблемы!
Она почти кричала. Слышно было, как на фоне её поддерживал Игорь неразборчивыми восклицаниями.
— Оль, успокойся, — пытался вставить слово Сергей, но его голос тонул в её потоке.
— Нет, ты успокойся! И свою жёнку успокой! Я всё для людей стараюсь, а вы… вы мелочные! Едете — по списку. Не едете — как хотите. У нас и без вас весело будет!
Раздались короткие гудки. Она бросила трубку.
Мы снова сидели в тишине кухни. От возмущения у меня дрожали руки. Сергей положил голову на стол.
— Я же говорил, — прошептала я. — Это не про семью. Это про использование. «Дача-то наша» — это её главный аргумент. Мы должны быть благодарны уже за то, что нас пускают на этот порог. И платить за эту честь.
— Но мама… — простонал он.
— Мама на её стороне, — жёстко констатировала я. — Она молчала всю неделю. Молчит сейчас. Она уже сделала выбор.
Я посмотрела на таблицу на экране. Эти цифры, этот циничный расчёт под маской семейной идиллии. И тогда во мне что-то щёлкнуло. Чувство вины и желание избежать скандала стали отступать, уступая место холодной, рациональной злости.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Мы поедем.
Сергей поднял на меня удивлённый взгляд.
— Но не на их условиях. Мы скинемся ровно столько, сколько стоит наша доля на всех. Поровну. На всех человек, включая детей. Это будет честно. Мы отправляем им наше предложение. Вежливо. И если они не согласны — мы остаёмся дома со спокойной совестью. И с 35 тысячами в кармане, которые можем потратить на себя.
Он смотрел на меня несколько секунд, потом медленно кивнул. В его глазах появилась твёрдость, которой не было раньше. Слова сестры про «бедного» и «мелочного», видимо, задели его за живое.
— Ладно, — сказал он. — Пишем. Вместе.
Мы сели рядом и начали составлять короткое, выверенное сообщение, без эмоций, только факты и предложение. А за окном падал снег, обещая белый и красивый Новый год, который уже сейчас, до своего наступления, покрывался трещинами.
Сообщение мы отправляли оба — с двух телефонов одновременно, чтобы оно выглядело как общее решение. Я перечитывала его в последний раз, проверяя каждую запятую: «Оля, Игорь, мама. Мы благодарны за приглашение и очень хотим встретить праздник вместе. Чтобы всем было комфортно и не было обид, предлагаем справедливый вариант: рассчитать общую сумму на всех продуктов (по твоему списку или скорректированному) и разделить её поровну на всех взрослых и детей. Так будет по-честному. Мы готовы сразу перевести свою часть. Ждём ответа».
Три синие галочки появились почти мгновенно. И снова — мёртвая тишина. Чат «Родненькие» снова превратился в цифровую гробницу.
Прошёл час. Два. Весь день мы ходили по квартире, нервно поглядывая на телефоны. Сергей пытался работать, но делал это рассеянно, постоянно обновляя мессенджер. Я понимала его: он ждал не просто ответа, он ждал взрыва. Но взрыва не последовало. Было только тягостное, давящее молчание, которое хуже любой ругани.
К вечеру я уже начала сомневаться. Может, они просто обиделись и вычеркнули нас из своего праздника? И, странное дело, мысль об этом приносила не разочарование, а облегчение. Мы могли бы поехать в лесной домик, снять номер в хорошем отеле, устроить тихий ужин при свечах… Но это было бы поражением. Признанием, что они своей бурей сметают наши границы.
Развязка наступила в девять вечера. Запищал не общий чат, а личный телефон Сергея. Он вздрогнул и посмотрел на экран.
— Мама, — выдохнул он и, помедлив, поднёс аппарат к уху. Я села рядом, стараясь уловить обрывки фраз.
Голос свекрови в трубке звучал устало и укоризненно.
— Сыночек… Ну что же вы делаете… Олечка же всем сердцем хотела как лучше… Она вся в расстройстве, не выходит из комнаты, плачет… Ну, может, она не так выразилась, сгоряча… Но вы-то взрослые люди, муж с женой, хорошая работа… Ну, неужели вам жалко для семьи, для родных? Она же сестра, она одна у тебя… Ты же старший, ты должен был понять, поддержать… А вы… вы с ней как с чужой какой…
Сергей молчал, сжав переносицу пальцами. Его лицо выражало мучительную внутреннюю борьбу. Он не любил конфликтов, а особенно — не любил огорчать мать. Её голос, полный мученичества, был для него мощным оружием.
— Мам, мы не отказываемся, мы просто хотим справедливо… — начал он, но она его перебила.
— Какая справедливость, когда семья рушится?! Она уже говорит, что вы её не любите, что вы её за человека не считаете! Ты хочешь, чтобы у меня Новый год из-за этого был испорчен? У меня давление подскакивает… Вы должны помириться. Поезжайте. Всё обойдётся. Она уже согласна на ваших условиях.
Последняя фраза прозвучала так неожиданно, что Сергей даже отнял телефон от уха и посмотрел на него.
— Что? Согласна?
— Ну да, — вздохнула свекровь, и в её голосе появились нотки примирения. — Я с ней поговорила. Она поняла, что погорячилась. Поезжайте, всё будет хорошо. Только не начинайте первыми про деньги, ладно? Приезжайте, всё обсудим на месте, как взрослые.
Она ещё несколько минут говорила о том, как важно сохранить семью, и положила трубку. Сергей опустил руку с телефоном и уставился в пространство.
— Согласна, — повторил он, не веря. — На наших условиях.
У меня в душе не было ни капли радости. Напротив, тревога сжалась в тугой, холодный комок.
— Ты в это веришь? — спросила я. — Ольга, которая час назад кричала про нашу жадность, внезапно «поняла» и согласна платить поровну? Без единого слова в чат, без извинений? Только через маму?
— Может, мама её убедила… — без особой уверенности пробормотал Сергей.
— Мама её не убеждала, — возразила я. — Мама просила нас. Уговаривала нас приехать. Ольга просто дала задний ход через неё. Это не капитуляция. Это… тактика. Нас заманивают. Сначала скандал и ультиматум, потом, когда мы проявили твердость, — отступление через маму. Чтобы мы почувствовали себя виноватыми и… расслабились.
Но Сергей уже хотел верить в лучшее. Напряжение последних дней давило на него, и он с готовностью ухватился за возможность всё уладить.
— Лен, ну давай не искать подвох в каждом шаге. Мама сказала — согласны. Значит, согласны. Поедем, отметим, и все будут довольны.
В этот момент в общем чате, помимо нашего сообщения, которое висело там уже целый день, появилось новое. От Ольги. Никакого текста. Просто фотография. Большая, чёткая, сделанная, судя по всему, с крыльца.
На снимке была та самая дача. Огромный, двухэтажный дом из оцилиндрованного бревна с панорамными окнами, утопающий в пушистом снегу. У крыльца стояли детские санки. Из трубы вился дымок. Картинка была идеальной, как из рождественской открытки. Подпись гласила всего два слова: «Ждём вас».
Это был мастерский ход. После сухих цифр в таблице, после скандала и слёз — этот образ семейного тепла, уюта и богатства. Упрек и обещание одновременно: «Вот что вы можете получить. И вот что вы можете разрушить своей жадностью».
Сергей посмотрел на фото и снова вздохнул, но теперь уже по-другому — с неподдельным желанием оказаться там, в этой сказке.
— Видишь? — сказал он тихо. — Красиво же. Всё наладится.
Я смотрела на идеальный дом в снегу и не чувствовала ничего, кроме глухой тоски. У меня не было слов, чтобы объяснить мужу, что этот дом на фотографии — не место для нашего праздника. Это декорация. И мы приглашены туда не как гости, а как статисты с кошельками в чужой пьесе. Но все мои аргументы были уже исчерпаны. Давление семьи, вина, это проклятое фото «кисельных берегов» — всё работало против меня.
— Ладно, — сдалась я в который раз, чувствуя, как опускаюсь в ловушку, вход в которую теперь был украшен гирляндой из светодиодов. — Пиши, что мы едем.
И пока Сергей набирал короткое «Хорошо, увидимся 31-го», я мысленно собирала вещи не для праздника, а для осады. Потому что единственное, в чём я была теперь уверена — война была лишь отложена. И она ждала нас на пороге этого прекрасного, снежного дома.
Утро тридцать первого декабря встретило нас хлопьями мокрого снега и ощущением, будто мы едем не на праздник, а на важные и неприятные переговоры. Багажник нашей машины был забит до отказа дорогими продуктами, аккуратно упакованными по списку, который теперь я знала наизусть. Каждый пакет, каждая коробка отдавались в моей душе горьким осадком. Мы везли не угощение, мы везли выкуп. Выкуп за место за чужим праздничным столом.
Сергей молчал почти всю дорогу, лишь изредка комментируя состояние трассы. Он был сосредоточен на вождении, но я видела, как его пальцы время от времени постукивают по рулю — верный признак внутреннего напряжения.
Дача оказалась ещё более внушительной, чем на фотографии. Высокий забор, кованые ворота, широкий очищенный от снега подъезд. Дом и правда был огромным, пафосным, с резными наличниками и гирляндами по периметру крыши. Из трубы валил густой дым — камин, видимо, уже топили.
Не успели мы заглушить двигатель, как из парадной двери выскочила Ольга. На ней была небрежно накинутая на плечи угговая шубка, из-под которой виднелась дорогая домашняя пижала с оленями. Лицо её сияло неестественно радостной, театральной улыбкой.
— Приехали! Наконец-то! — закричала она, подбегая к машине. Её взгляд скользнул по нам и тут же устремился к багажнику. — Ой, сколько всего! Молодцы!
Рядом возник Игорь, её муж, в потрёпанной куртке. Он молча кивнул Сергею, не глядя в глаза.
— Помоги им разгрузиться, Игорек, — скомандовала Ольга, и её тон мгновенно сменился с гостеприимного на бытовой. — А то они, наверное, с дороги устали. Мясо, рыбу — сразу на кухню, в большую раковину. Алкоголь — в кладовку под лестницей, там прохладно.
Она говорила так, будто мы были курьерами, привёзшими её заказ. Игорь начал выгружать пакеты, а Ольга, наконец, обратила на нас внимание.
— Ну, проходите, проходите, не стойте на холоде! Снимайте обувь, у нас тут полы с подогревом, но всё равно… — она бросила взгляд на наши зимние ботинки. — Тапочки вам приготовила.
Мы вошли в дом. Внутри пахло хвоёй, корицей и чем-то новым, с иголочки — мебелью, отделкой. Интерьер был выдержан в стиле «богатый охотничий домик»: массивные диваны, шкура на полу, огромная люстра из рогов. Было тепло, красиво и абсолютно бездушно.
— Ну как? — Ольга широко развела руками, демонстрируя владения. — Нравится? Я же говорила — будет шикарно!
— Очень красиво, — вежливо, но сухо сказал я.
Сергей промолчал, осматриваясь.
— Мама на кухне, помогает, — продолжала Ольга, сбрасывая шубку на вешалку. — А вы сейчас разместитесь, и потом тоже присоединяйтесь. Времени-то в обрез!
Она повела нас по широкой лестнице на второй этаж. Длинный коридор, несколько закрытых дверей. Она остановилась у самой дальней, отворила её и сделала широкий, гостеприимный жест.
— Вот ваша комната! Всё для вас!
Мы заглянули внутрь. Комната была просторной, но совершенно пустой, если не считать двух спортивных матрасов в серых чехлах, брошенных прямо на ламинат. На них были скомканно накинуты простыни и по одному одеялу. Больше в комнате не было ничего — ни тумбочек, ни вешалок, ни штендеров для одежды. Голые стены, холодный свет из окна, пахнущего пластиком.
Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Я посмотрела на Ольгу. Она улыбалась той же бодрой, ничего не значащей улыбкой.
— Где… кровать? — медленно, с расстановкой спросил Сергей. Его голос звучал приглушённо.
— Ой, — сделала Ольга наигранно-виноватые глаза. — Мы тут подумали… У нас же дети. Им нужны отдельные комнаты, чтобы не мешать друг другу, а то они капризные, плохо спят на новом месте. А вы взрослые люди, вы потерпите немного. Матрасы ортопедические, новые! Выспитесь, не волнуйтесь!
Она говорила это так легко, как будто предлагала нам чаю, а не спать на полу.
Я увидела, как у Сергея побелели костяшки на руках, сжимавших ручку чемодана.
— Оля, — сказал он тихо, но твёрдо. — У вас в доме, насколько я видел, пять спален. Нас двое. Это что, шутка?
Улыбка на лице Ольги дрогнула и съехала в одну сторону, превратившись в усмешку.
— Какая шутка? Нет, конечно. Это экономия места. И… рациональное использование ресурсов. Детям важнее. Вы же понимаете.
В этот момент в конце коридора появилась свекровь. На её руках были кухонные полотенца. Она остановилась, услышав наш разговор, и её лицо стало беспокойным.
— Что такое? — спросила она.
— Мама, всё хорошо, — быстренько сказала Ольга. — Я им всё объясняю про комнату.
Свекровь посмотрела на матрасы на полу, потом на нас. В её глазах мелькнуло что-то — может, стыд, может, растерянность. Но она лишь покачала головой и тихо сказала:
— Дети, ну что вы… Олечка старалась… Просто мест мало… Не создавайте проблем с самого начала…
Её слова прозвучали как приговор. Она не стала на сторону сына. Она выбрала сторону спокойствия, пусть даже и несправедливого.
Я почувствовала, как внутри меня что-то обрывается. Всё, о чём я предупреждала, все худшие опасения — они материализовались в этой пустой комнате с матрасами на полу. Это был уже не просто расчёт. Это был акт унижения. Наглядная демонстрация нашего места в этой иерархии: в самом конце, на полу.
Я повернулась к Ольге. Мне хотелось кричать, вышвырнуть чемодан с лестницы и уехать. Но я смотрела на её самодовольное лицо, на испуганно-виноватое лицо свекрови, на напряжённую спину мужа и понимала: если мы сейчас взорвёмся, мы проиграем. Мы станем «скандалистами, испортившими всем праздник». Нам нужно было пережить этот удар, собраться и решить, что делать дальше.
— Хорошо, — сказала я на удивление спокойно. — Ортопедические, говоришь? Надеюсь, они и правда хорошие.
Я взяла свой чемодан и закатила его в комнату. Сергей, сжав челюсти, последовал за мной. Ольга, немного опешив от моей реакции, пробормотала что-то вроде «ну вот и отлично» и засеменила вниз, уводя с собой мать.
Дверь закрылась. Мы остались одни посреди голой комнаты, стоя на холодном ламинате и глядя на эти жалкие матрасы. Сергей опустил чемодан и сел на один из них, опустив голову на руки.
— Прости, — прошептал он. — Я… я не думал, что она может быть настолько…
Он не нашёл слова.
— Циничной, — закончила я за него, глядя в окно на заснеженные ели. — Она показала нам, кто тут хозяин. И кто тут — приглашённая обслуга. Теперь мы это знаем точно. Вопрос только в одном: что мы будем с этим делать?
Тишина в комнате была густой, звенящей. Мы сидели на матрасах, как на ринге после нокаутирующего удара, который мы пропустили, даже не успев поднять руки. Через дверь доносились приглушённые звуки праздничной суеты: крики детей, стук кастрюль, голос Ольги, отдававшей очередные распоряжения. Этот нормальный мир происходил где-то там, за пределами нашей камеры с холодным ламинатом и видом на чужой лес.
Сергей сидел, сгорбившись, уставившись в пол между своими коленями. Его плечи были напряжены, дыхание — неровным. Я видела, как по его скуле побежала мышца — знакомая, редкая реакция на глубочайшую обиду, которую он не мог выразить криком.
Я встала, подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу. Белый снег слепил глаза. Красота была невыносимой.
— Я больше не могу, — сказала я тихо, но очень чётко. Я говорила не в пространство, а прямо ему, в спину. — Я не буду ночевать на полу, как дворовая собака. Я не буду сидеть за столом, где нас унизили до того, как подали первое блюдо. Мы уезжаем. Сейчас.
Он поднял голову. В его глазах я увидела не сопротивление, а боль и растерянность.
— Куда? Сейчас? Под Новый год? — его голос звучал хрипло. — Лена… всё уже куплено… Мама…
— Мама сделала свой выбор, когда промолчала! — я резко повернулась к нему, и слёзы, которые я сдерживала, наконец, выступили наружу. Но это были слёзы не слабости, а чистой, беспомощной ярости. — Она увидела эти матрасы! Она увидела и сказала «не создавайте проблем»! Проблемы создаём мы? Мы? Привезшие полбагажника еды? Нет, Серёжа. Твоя сестра объявила нам войну. И твоя мать — нейтральная сторона, которая смотрит, как её сына кладут на лопатки. Я не хочу быть на этой войне. Я хочу домой.
Он встал, шагнул ко мне, попытался обнять. Я отстранилась.
— Не надо. Мне не нужны утешения. Мне нужно решение. Ты со мной или остаёшься праздновать с ними?
Это был ультиматум. Жестокий, но необходимый. Он отшатнулся, будто его ударили.
— Ты что… Как ты можешь так говорить? Конечно, я с тобой! — в его голосе прорвалось отчаяние. — Но просто взять и уехать… это будет скандал на всю жизнь! Они этого не простят!
— А что они нам должны простить? — уже кричала я шёпотом, чтобы нас не услышали внизу. — Нашу покорность? Нашу готовность платить за право спать на полу? Прости, но мне моего достоинства жалко больше, чем их «прощения»! Ты слышал её? «Экономия места»! Да у них тут чертогов Тверских! Она нас ненавидит, твоя сестра! Ненавидит за то, что у нас всё хорошо, за то, что мы не лебезим перед ней! И этот «праздник» — просто повод выжать из нас деньги и морально растоптать!
Дверь в комнату тихо приоткрылась. Мы замолчали, резко обернувшись. На пороге стояла свекровь. На её лице застыла гримаса страдания. Видно было, что она подслушивала.
— Дети, — голос её дрожал. — Что вы… тише… Олечка услышит…
— Пусть слышит! — вырвалось у Сергея. Впервые за весь день в его тоне прозвучала не вина, а гнев, направленный на мать. — Мама, ты видела? Ты видела, куда нас поселили? Это нормально, по-твоему?
Свекровь замотала головой, её глаза наполнились слезами.
— Нет, конечно нет… Она просто… она не подумала… Она же с детьми замоталась… — она вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. — Послушайте меня, умоляю. Не позорьте меня. Не уезжайте. Если вы уедете сейчас — это конец. Вы разрубите семью навсегда. Новый год испорчен, я не переживу этого… У меня давление…
— Мама, хватит! — Сергей перебил её, и его резкость заставила её вздрогнуть. — Хватит манипулировать своим давлением! Речь не о твоём давлении! Речь о том, что твоя дочь относится ко мне и к моей жене как к быдлу! И ты это видишь и молчишь!
Свекровь заплакала по-настоящему, тихо всхлипывая в ладони.
— Я поговорю с ней… — выдохнула она сквозь слёзы. — Я всё улажу. Умоляю, дайте мне шанс всё исправить. Не уезжайте. Останьтесь хоть до конца вечера. Я заставлю её отдать вам нормальную комнату. У меня есть комната на первом этаже, кабинет Игоря… Там диван…
Она смотрела на сына умоляюще, по-старушечьи беспомощно. И я видела, как его гнев тает под этим взглядом. Он ненавидел слёзы матери. Это была его ахиллесова пята.
Он посмотрел на меня. В его взгляде было: «Ну что, можем мы дать ей этот шанс? Ради неё?»
Я закрыла глаза. Мысль о том, чтобы остаться, вызывала физическое отвращение. Но мысль о том, что мы станем причиной её сердечного приступа (реального или мнимого — неважно) и окончательного разрыва, тоже была невыносима. И ещё была мысль о наших продуктах, о деньгах, о том, что бегство сейчас будет выглядеть именно бегством, а не победой.
Я сделала глубокий вдох и открыла глаза.
— Хорошо, — сказала я, и это слово далось мне тяжелее всего. — Мы остаёмся. До конца вечера. Но при двух условиях. Первое: у нас должна быть нормальная комната с кроватью. Не диван в кабинете, а именно комната. Второе: ни слова о деньгах до конца праздника. Ни намёков, ни упрёков. Мы ведём себя как гости, они — как хозяева. И завтра утром мы спокойно уезжаем. Иначе — мы уезжаем прямо сейчас, и никакие слёзы меня не остановят.
Свекровь энергично закивала, вытирая лицо.
— Да, да, конечно! Я всё улажу! Сейчас же поговорю с Олей. Вы не представляете, как я вам благодарна! — она бросилась к двери, потом обернулась. — Вы — хорошие. Вы — мои хорошие.
Она выскользнула из комнаты. Мы остались одни. Сергей подошёл и на этот раз обнял меня по-настоящему, крепко.
— Спасибо, — прошептал он. — Я знаю, как тебе тяжело.
Я не ответила. Я просто стояла, чувствувая, как моё тело всё ещё дрожит от адреналина и унижения. Я согласилась на перемирие, но внутри меня всё кричало, что это ловушка. Что Ольга не сдастся так просто. Что её «согласие» будет новой формой войны.
Через двадцать минут она сама, без сопровождения матери, появилась на пороге. Улыбки на её лице не было. Было холодное, деловое выражение.
— Ладно, — сказала она, не глядя мне в глаза. — Раз уж мама так просит… Забирайте свои вещи. Вам — голубая спальня в конце коридора. Но имейте в виду: детей я оттуда выгнала, они теперь будут капризничать. И претензий больше не будет? Вы успокоились?
Она смотрела на брата, ожидая подтверждения. Сергей кивнул, не разжимая губ.
— Хорошо, — сказала Ольга и, повернувшись, бросила уже уходя: — Ужин через час. Не опаздывайте.
Мы молча перенесли чемоданы в «голубую спальню». Там действительно были нормальная двуспальная кровать, тумбочки и даже вид на лес. Это была победа. Но на вкус она была горькой, как полынь. Мы выиграли битву за кровать, но война, я чувствовала это каждой клеткой, была ещё впереди. И главное сражение должно было произойти не здесь, наверху, а там, внизу, за праздничным столом.
Голубая спальня действительно была другой планетой после камеры с матрасами. Но уют не приходил. Мы сидели на краю кровати, слушая, как в доме нарастает гулокое предпраздничное эхо. Смех детей казался слишком громким, голос Ольги, командующий на кухне, — слишком резким. Мы были в крепости, но не в своей.
— Нам нужно спуститься, — наконец сказал Сергей, глядя на часы. Без двадцати десять. — Иначе будет новый повод для упрёков.
Я кивнула, вставая. Я надела то самое платье, которое готовила для тихого семейного ужина у себя дома. Оно вдруг показалось мне чересчур нарядным, неуместным для этого театра военных действий.
Стол в гостиной, надо отдать должное, был сервирован безупречно. Хрусталь, фарфор, серебряные приборы, свечи. В центре — блюда, среди которых я узнавала наши вложения: красная рыба на серебряном подносе, заливное с осетриной, мраморный ростбиф. Запахи стояли умопомрачительные. Но аппетита не было.
Мы сели. Ольга с Игорем заняли торцы стола, мы с Сергеем — одну сторону, напротив свекрови. Дети уже ели в соседней комнате у телевизора. Напряжённая тишина была оглушительной.
Первым её нарушил Игорь. Он поднял рюмку с коньяком, который, как я помнила из списка, был нашим.
— Ну что ж, — буркнул он, не глядя ни на кого. — С наступающим.
Мы чокнулись. Звук хрусталя был звеняще-холодным.
Ольга, взяв в руки бокал с нашим же шампанским, внезапно оживилась. На её лицо вернулась та самая сладковатая, играющая улыбка.
— А я хочу сказать тост! — объявила она, и её голос зазвенел фальшивой нежностью. — За семью! За то, что, несмотря ни на какие мелочные подсчёты и недопонимания, мы всё же собрались вместе в этом прекрасном доме!
Она сделала многозначительную паузу, её взгляд скользнул по нам, будто проверяя эффект. Сергей замер с бокалом в руке. Свекровь испуганно опустила глаза в тарелку.
— За то, что у нас есть возможность не считать каждую копейку, а просто радоваться жизни и щедрости близких! — Ольга выдержала ещё одну паузу, подняв бокал выше. — За щедрых людей, которые умеют делиться! Ну, вы поняли.
Она отхлебнула шампанского. Игорь хмыкнул и кивнул. Воздух за столом сгустился до состояния желе. Это был не тост. Это был публичный пощёчина, завуалированный в поздравление.
Я почувствовала, как по моим ладоням, сжатым под столом, пробежала дрожь. Но я сдержалась. Помнила условие: никаких претензий до утра. Я посмотрела на Сергея. Он был бледен, его челюсть снова двигалась.
Обед прошёл в тягостном, прерываемом лишь дежурными фразами молчании. Ольга комментировала каждое блюдо: «А это, кстати, очень дорогой сыр, его только в одном магазине берут», «Икорку попробуйте, настоящую, не то что подделку». Каждое такое замечание било точно в цель.
К десяти вечера напряжение достигло пика. Мы почти не разговаривали, лишь изображали занятость едой. Дети носились по коридорам. Свекровь тихо вздыхала. Казалось, ещё немного — и этот мучительный спектакль закончится, можно будет отступить в свою комнату и просто переждать до утра.
Без пяти одиннадцать Ольга вдруг хлопнула в ладоши.
— Внимание, внимание! Пора готовиться к самому главному! Через час — Новый год! А значит — пора сделать финальные взносы!
Она произнесла это бодро, с той же интонацией, с какой объявляла о тосте. Мы с Сергеем переглянулись. «Взносы»? Список-то мы уже выполнили полностью.
Ольга вытащила из кармана халата свой телефон и, щурясь, что-то там открыла.
— Я тут составила небольшую смету на наши будущие совместные посиделки в этом году, — сказала она, как будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся. — Хочу сделать эту дачу настоящим семейным клубом! Нужно купить большой мангал, садовую мебель, может, даже джакузи на лето думаем. Чтобы всем было комфортно. И чтобы не было потом споров, давайте сразу, по-честному, скинемся. С каждого взрослого — по десять тысяч. Я уже создала общий чат для сбора, скину ссылку.
Она говорила быстро, не давая опомниться, тыкая пальцем в экран. В чате «Родненькие» появилось новое сообщение: ссылка на чат «Наша дача-мечта».
Я остолбенела. Даже моих худших предположений не хватило на такую наглость. Сергей откинулся на спинку стула, будто его ударили в грудь.
— Оля, — его голос прозвучал глухо, сдавленно. — О чём ты? Какие взносы? Мы ничего не обсуждали.
— А что тут обсуждать? — удивилась она, подняв брови. — Мы вкладываем в общее дело! Мы с Игорем уже скинулись, двадцать тысяч. Теперь ваша очередь. Мама, ты тоже, конечно, по возможности.
Свекровь замотала головой, ничего не понимая.
Ольга перевела взгляд на меня. Её глаза стали холодными, испытующими.
— Ну что, Леночка? Вы же за честность и справедливость? Вот он — самый честный вариант. Мы все вкладываем поровну в наше общее семейное гнездо. Разве не то, о чём вы мечтали?
В её тоне была ядовитая насмешка. Это была ловушка, расставленная идеально. Если мы откажемся — мы «жадные», противники «общего гнезда». Если согласимся — нас будут доить бесконечно.
Я увидела, как Сергей медленно, очень медленно поднимается со своего стула. Его лицо было абсолютно бесстрастным, но в глазах бушевала буря. Он оперся руками о стол и наклонился в сторону сестры.
— Нет, — сказал он тихо, но так, что было слышно каждое слово. — Это не честно. Это — наглость.
В комнате воцарилась мёртвая тишина. Даже дети за дверью притихли. Игорь перестал жевать.
Ольга покраснела. Её глаза расширились от неверия, а потом загорелись гневом.
— Что? — прошипела она. — Ты это… мне говоришь?
— Тебе, — подтвердил Сергей. — Мы привезли всё по твоему списку на тридцать пять тысяч. Мы живём здесь по твоей милости на матрасах, которые ты за кровать выдаёшь. А теперь ты выкатываешь нам счёт за твои будущие мангалы и джакузи? Ты серьёзно?
Ольга вскочила, опрокинув стул. Её сдержанность лопнула, как мыльный пузырь.
— Ах, вот как! — закричала она, тряся телефоном перед его лицом. — Значит, вы приехали просто ПОЖРАТЬ ЗА НАШ СЧЁТ? Вы что, халявщики последние? Мы дом предоставляем, мы организацией занимаемся, а вы только есть умеете? Да вы нахлебники!
Её крик, пронзительный и истеричный, разорвал тишину новогодней ночи. Из соседней комнаты послышался плач испуганного ребёнка. Свекровь ахнула и схватилась за сердце. Игорь встал, приняв угрожающую позу.
В этот момент раздался бой курантов. Первый удар. Потом второй. Торжественная музыка полилась из телевизора, сливаясь с истерикой Ольги и всеобщим шоком. Новый год ворвался в этот дом не с надеждой и радостью, а с оглушительным, неприкрытым скандалом.
Бой курантов бился о стены, безнадёжно пытаясь заглушить крик. Десять, одиннадцать, двенадцать… Год сменился под аккомпанемент истерики. Ольга тряслась, её палец был направлен на нас, как обвиняющая стрелка. Игорь мрачно сдвинулся с места, будто готовый к обороне своего логова. Свекровь рыдала, прижав салфетку к лицу.
А я сидела. Вдруг вся дрожь, весь страх, вся ярость во мне улеглись, сменившись абсолютной, ледяной ясностью. Это был конец. Точка, после которой можно было не сдерживаться. Я медленно отпила воды из своего хрустального бокала и поставила его на стол с таким тихим, но чётким звоном, что Ольга на мгновение замолчала, захваченная врасплох.
Я встала. Платье, которое казалось неуместным, теперь было моей униформой. Я была спокойна. Удивительно спокойна.
— Закончили? — спросила я тихим, ровным голосом, обращаясь к Ольге. — Если твоя речь окончена, то теперь послушай нашу.
Я взяла со стола свой телефон, который лежал рядом с салфеткой. Открыла приложение с калькулятором. Мои пальцы двигались медленно, уверенно.
— Начнём с начала, раз уж ты любишь считать. — Я посмотрела не на неё, а на своего мужа. Он стоял, и в его глазах я увидела ту же холодную решимость. — Мы привезли продуктов, согласно твоему списку, на тридцать пять тысяч семьсот рублей. Проверить? Вот скриншот списка, вот чеки.
Я подняла телефон, показывая экран. Никто не потянулся смотреть, но это было и неважно.
— Вы привезли овощи, хлеб и соки. По самым оптимистичным ценам — на пять тысяч. Мама привезла продукты для салатов ещё на три. Итого общий стол стоит, грубо, сорок три тысячи.
Я перевела взгляд на Ольгу. Она молчала, тяжело дыша, её глаза сузились до щелочек.
— Нас за столом семеро: четверо взрослых и трое детей. Даже если делить только на взрослых, наша доля — примерно одиннадцать тысяч. Мы переплатили в три раза. Это раз.
Я сделала паузу, дав цифрам осесть.
— Теперь про «предоставление дома». Ты говорила про электричество и уборку. Хорошо. Давай посчитаем. Средний тариф — пять рублей за киловатт. Допустим, за два дня мы намотаем на двадцать киловатт. Это сто рублей. Уборка… Ну, пусть клининг на такой дом стоит пять тысяч. Делим на две семьи? Или на всех проживающих, включая детей? Пусть будет на всех. Наша доля — чуть больше семисот рублей. Итого, наша справедливая плата за «предоставление» — восемьсот рублей. Это два.
Игорь пробормотал что-то невнятное, но я его игнорировала.
— Ты назвала нас халявщиками и нахлебниками. При всём честном народе. В присутствии детей. Это публичное оскорбление. Унижение достоинства. За это, между прочим, предусмотрена административная ответственность. Статья 5.61 Кодекса об административных правонарушениях. У нас есть скрины чата и свидетели. Я готова хоть сейчас вызвать участкового и писать заявление. Для начала.
В комнате стало так тихо, что слышно было, как за окном шуршит снег. Даже свекровь перестала всхлипывать. Они смотрели на меня, будто увидели впервые.
— И самое главное, — я сделала шаг в сторону кухни. — Поскольку мы «нахлебники» и «пожрали за ваш счёт», мы, конечно, не можем оставить вам наше добро. Мы забираем всё неиспользованное. Наш алкоголь. Нашу икру. Наши сыры и фрукты. Всё, что не вскрыто. Это наше законное право. Сергей?
Муж молча кивнул и направился за мной. Мы прошли мимо остолбеневшей Ольги, как мимо мебели.
В кладовке под лестницей мы быстро собрали несколько коробок с бутылками и банками. Действовали молча, слаженно. Из гостиной доносилось только тяжёлое дыхание.
Когда мы вынесли коробки в прихожую и начали одеваться, Ольга, наконец, сорвалась с места. Она подбежала к Сергею и вцепилась ему в рукав куртки.
— Ты куда?! Ты посмел! Это мой дом! Вон отсюда! Сию секунду вон!
Сергей медленно, очень медленно освободил свою руку. Он посмотрел на сестру не с гневом, а с каким-то странным, окончательным спокойствием.
— Не твой дом, Оль, — сказал он тихо. — Ипотечный. На двоих с Игорем. И я прекрасно знаю, кто из вас двоих платит по кредиту больше, потому что ты уже три раза просила у меня помочь, когда у Игоря были «временные трудности». Помнишь? И я помогал. Ради семьи. Больше — не буду. Ни копейки.
Ольга отшатнулась, будто её ударили по лицу. В её глазах мелькнул животный, неприкрытый страх. Страх разоблачения. Игорь что-то рыкнул, но остался на месте.
— Если хоть одно оскорбительное слово прозвучит в наш адрес снова, — продолжал Сергей, уже обращаясь к обоим, — я не только перестану помогать. Я позвоню в банк, с которым у меня хорошие отношения, и поинтересуюсь, как идут дела с выплатами по этому объекту. Всё понятно?
Он не ждал ответа. Он повернулся ко мне.
— Всё взяли?
— Всё, — ответила я, застёгивая пуговицу на дублёнке.
Мы вынесли коробки в машину. Морозный воздух обжёг лёгкие, но он был чистейшим глотком свободы. Из дома не вышли, не крикнули вслед. Там царила могильная тишина. Мы сели в салон, и Сергей, не глядя на освещённые окна дачи, завёл двигатель.
Мы ехали несколько минут, прежде чем кто-то из нас заговорил.
— Прости, — сказал Сергей, глядя на дорогу, уходящую в темноту. — За всё. Я был слеп. Глух.
— Не надо, — ответила я, положив руку ему на колено. — Главное — что ты увидел и услышал в итоге.
Я смотрела в тёмное стекло, где отражалось его профиль. Он был твёрдым. И это было важнее любых извинений. Мы проиграли Новый год, но отстояли что-то несравненно более важное. И ехали теперь не с пустыми руками, а с тяжёлыми коробками обратно в свою, настоящую жизнь.
Первые километры мы ехали в абсолютной тишине. В салоне пахло хвоёй от венка на лобовом стекле и холодным зимним воздухом, ворвавшимся снаружи. Глухой рокот двигателя и шуршание шин по укатанному снегу были единственными звуками. Внутри меня бушевала странная смесь: лёгкость от освобождения и нервная дрожь, будто после жестокой драки.
Я смотрела на тёмную ленту дороги, подсвеченную фарами, и на спину мужа. Он сидел за рулём прямо, почти неподвижно, но я видела, как его пальцы то сжимают руль, то расслабляются. Он переваривал случившееся. Мы оба переваривали.
— Куда едем? — наконец спросил он, и его голос прозвучал хрипло от долгого молчания.
Я посмотрела на часы. Было половина первого ночи. Первые минуты нового года.
— Не знаю, — честно ответила я. — Просто едем. Подальше.
Он кивнул. Мы проехали ещё с десяток километров, мимо заснеженных полей и тёмных массивов леса. И тогда на обочине, как маяк, возникла неоновая вывеска: «Гостиничный комплекс „Лесная Усадьба“. Ресторан. Баня».
Сергей замедлил ход, и мы переглянулись. Ни слова не было сказано. Он плавно свернул на освещённую парковку перед двухэтажным бревенчатым срубом, из окон которого лился тёплый, янтарный свет.
— Давай попробуем, — сказал я.
Пять минут спустя мы стояли в уютном вестибюле, пахнущем древесиной и корицей. За стойкой администратора улыбалась сонная, но приветливая девушка.
— С Новым годом! — сказала она. — Свободные номера есть. Поздновато, конечно, но для таких приятных гостей найдётся один «люкс» с камином.
Полчаса спустя я скинула туфли и утонула босыми ногами в густом ковре нашего номера. Это был не пафосный «люкс», а уютное, тёплое пространство: массивная кровать, мягкие кресла у настоящего, уже растопленного камина, где потрескивали поленья. Вид из окна — на тёмный, заснеженный лес. Тишина. Настоящая, не давящая тишина.
Мы молча разгрузили коробки, поставили бутылку нашего же шампанского в мини-бар. Сергей заказал по телефону у администратора, которая оказалась и службой доставки, два стейка и салат. «Кухня ещё работает, для своих, — сказала она. — Повала тоже не уехал, отмечает тут же».
Пока ждали еду, мы сидели у огня. Сергей налил нам по бокалу шампанского, которое мы чудом не оставили на даче. Он поднял свой бокал.
— За нас, — сказал он просто. — За то, что мы — команда. И за новые традиции.
Мы выпили. Напиток был тем же, но вкус — совершенно иным. Он был сладким от победы, горьковатым от потерь и лёгким от облегчения.
— Я никогда не думал, что она может дойти до такого, — тихо проговорил Сергей, глядя на огонь. — Назвать нас… такими словами. При детях. Из-за денег.
— Она не из-за денег, — поправила я. — Деньги — просто инструмент. Ей нужно было почувствовать власть. Унизить. Показать, кто тут главный. Деньги были лишь поводом.
Он кивнул, понимая. Потом потянулся к телефону, который всё это время лежал в стороне, и вздохнул. На экране горели уведомления. В основном — из чата «Родненькие».
Он открыл его. Там был поток сообщений. От свекрови: «Дети, как вы могли? Что теперь будет? Вернитесь, умоляю! Это же скандал! Все будут обсуждать!» Потом, видимо, когда мы не отвечали, тон сменился на обвинительный: «Вы разрушили семью! Вы опозорили меня перед Олей и Игорем! Я не переживу этого позора!»
И от Ольги. Сначала: «Вы вообще с катушек слетели? Верните продукты! Это воровство!» Потом, спустя время: «Сергей, ты что, обалдел? Перезвони мне срочно! Ну мама же плачет!»
Он прочёл их вслух ровным, бесстрастным голосом. Потом положил телефон на стол, взял мой и свой, и вышел в настройки. Через минуту он вернулся.
— Я удалил общий чат и заблокировал Ольгу с Игорем на всех ресурсах, — сказал он. — Маму не стал, но ей написал.
Он показал мне экран. Там было короткое, итоговое сообщение: «Мама, с Новым годом. Тема закрыта. Ты видела и слышала всё. Ты сделала свой выбор, молча поддерживая Олю. Теперь мы делаем свой. Общение приостанавливаем на неопределённый срок. Прошу не писать и не звонить. Береги себя».
Он отправил его и также отключил уведомления от неё на сутки.
В этот момент в дверь постучали. Это был наш ужин. Мы расставили тарелки на низком столике у камина. Стейки были безупречными, салат — свежим. Мы ели молча, но это молчание было мирным, насыщенным. Мы не прятали глаз, не вздрагивали от криков. Мы просто были. Вдвоём.
Под утро, уже почти под светом зимнего рассвета, сидя в мягких халатах, которые предоставил отель, я сказала:
— Знаешь, в этом есть что-то очищающее. Как будто гнойник прорвало. Больно, мерзко, но теперь можно заживать.
— Да, — согласился он, обнимая меня за плечи. — Только жаль, что пришлось дойти до такого, чтобы это понять. И жаль маму… но она взрослый человек. У неё был выбор.
За окном начинало светать. Снег в первых лучах солнца заискрился алмазной крошкой. Лес просыпался. Просыпались и мы. Не от крика, а от тишины.
— Так, — сказал Сергей, потягиваясь. — Новый год как-никак. Какие планы?
Я улыбнулась.
— Выспаться. Потом сходить в их баню, которую они тут хвалят. А вечером… поедем домой. В свою квартиру. Зажжём свои свечи. И доедим наше шампанское. Просто так. Ни за что. Просто потому что нам хорошо вместе.
Он обнял меня крепче и поцеловал в макушку.
— Отличный план.
Мы стояли так у окна, глядя на новый день, новый год и новую, только что отвоёванную жизнь. Она была дорогой, эта жизнь. Не в рублях, а в нервных клетках, в разорванных связях, в пролитых слезах. Но она была нашей. Честной. И в ней не было места матрасам на полу, ядовитым тостам и людям, считающим тебя кошельком с ножками.
Иногда «пополам» — это не про деньги. Это про поровну достоинства и уважения. И когда баланс нарушается, остаётся только одно — собрать свои вещи, свои принципы и уехать в свою, тихую гавань. Даже если за окном — первое января, а в багажнике — коробки с несостоявшимся праздником. Главное, что в машине — ты и тот, кто в итоге оказался на твоей стороне. А это — уже всё.