Телефон лежал на кухонном столе экраном вверх, как немой укор.
Валентина Сергеевна смотрела на него уже минут десять и всё не решалась взять в руки. За окном моросил мелкий осенний дождь, и от его монотонного шума неприятно ныли виски.
— Ну что ж ты… — пробормотала она себе под нос и медленно опустилась на табурет.
Ещё полгода назад она и подумать не могла, что простой номер регистратуры будет вызывать такой ком в груди.
Её зять, Алексей Новиков, работал терапевтом в районной поликлинике уже восьмой год. Когда дочь Лена впервые привела его знакомиться, Валентина Сергеевна буквально расцвела. Врач — это звучало как гарантия безопасности, как обещание, что рядом с дочерью будет человек надёжный, умный, внимательный.
— Повезло тебе, Ленка, — говорила она тогда. — С таким мужем не пропадёшь.
И вправду, Алексей был спокойным, немногословным, всегда аккуратно одетым. Он умел слушать — по крайней мере, за семейным столом. Мог подолгу возиться с племянниками, терпеливо объясняя им, почему нельзя есть мороженое после ангины.
Валентина Сергеевна даже слегка гордилась им, между делом хвастаясь соседкам:
— А зять-то у меня врач. Настоящий.
Первые тревожные звоночки появились незаметно. Сначала — головокружение, потом — странная слабость по утрам. Давление скакало, как капризный ребёнок: то высоко, то резко падало. Она списывала всё на погоду, усталость, возраст. Шестьдесят два — не шутка.
Но однажды, возвращаясь из магазина, она присела на лавку и поняла, что может просто не встать. В глазах потемнело, сердце забилось где-то в горле.
И тогда она записалась к Алексею.
Она шла к нему не как к врачу даже — как к своему. К зятю. С надеждой, что он посмотрит внимательнее, спросит больше, успокоит.
Кабинет встретил холодным светом ламп и запахом антисептика. Алексей сидел за компьютером и устало щёлкал мышкой.
— Валентина Сергеевна, проходите, — сказал он ровно, почти без интонации.
Она начала рассказывать — сбивчиво, волнуясь. Про давление, про слабость, про страх упасть где-нибудь на улице. Алексей слушал, кивая, и быстро печатал.
— Скорее всего, возрастные изменения, — наконец сказал он. — Ничего критичного. Сейчас у всех сосуды шалят.
— Но мне правда плохо, Лёш… — вырвалось у неё. — Может, таблетки какие?
Он слегка поморщился.
— Не надо сразу пить серьёзные препараты. Попейте пустырник, соблюдайте режим. Я выпишу направления на анализы.
Он не померил давление. Не встал из-за стола. Не посмотрел ей в глаза.
Когда она вышла из кабинета, внутри было пусто и холодно. Будто она пришла с болью, а вышла — с ощущением, что этой боли как будто и не было.
Через две недели лучше не стало. Стало хуже. Она снова пришла — и снова услышала те же слова.
Тогда она пошла в платную клинику.
Час внимательного разговора, измерения, ЭКГ, вопросы, которые никто раньше не задавал. И фраза, после которой у Валентины Сергеевны задрожали руки:
— Вас долго игнорировали. С таким нельзя тянуть.
Домой она ехала молча, сжимая в сумке чеки и назначения. С каждой цифрой внизу листа внутри росло не облегчение, а злое, жгучее чувство.
Она достала телефон. Номер Лены был в избранных.
Палец завис над экраном.
— Твой муж — врач… — прошептала она. — Но почему же мне страшнее всего именно от него?
Лена ответила почти сразу — в трубке звучала привычная бодрость, которая вдруг показалась Валентине Сергеевне неуместной.
— Мам, привет! Как ты? Ты к Лёше сходила?
Это «к Лёше» полоснуло по нервам.
— Сходила, — глухо сказала Валентина Сергеевна. — Только не к нему.
Молчание на том конце затянулось.
— В смысле? — осторожно переспросила Лена. — А к кому?
— В платную клинику. Потому что твой Лёша полгода рассказывал мне про возраст и пустырник.
— Мам, ну ты же знаешь, у него поток… — начала Лена привычно, словно повторяла фразу, заученную заранее.
— Я знаю только одно, — перебила её Валентина Сергеевна. — Мне там сразу померили давление, сделали ЭКГ и сказали, что ещё чуть-чуть — и я могла бы не доехать до дома.
В трубке послышался сдавленный вдох.
— Это же не значит, что он плохой врач…
— Значит! — голос Валентины Сергеевны сорвался. — Он должен был услышать. Он должен был увидеть. Он же семья, Лена! Или у вас семья только за столом, а в кабинете — чужие?
Лена молчала, и это молчание разозлило сильнее любых слов.
— Я сорок тысяч уже потратила, — продолжала мать. — Сорок. Это мои сбережения, на чёрный день. И всё потому, что твой муж решил, что я «просто нервная».
— Мам… — в голосе Лены появились слёзы. — Он работает по двенадцать часов. У них проверки, жалобы, бумажки эти бесконечные. Он не может каждого час слушать…
— А та женщина может? — резко спросила Валентина Сергеевна. — Может, потому что ей платят? Значит, здоровье теперь только для богатых?
Она бросила трубку и долго сидела, глядя в пустоту. Сердце колотилось, и она поймала себя на мысли, что боится — не за себя даже, а за то, что если сейчас станет хуже, помощи всё равно не будет.
Вечером Лена плакала на кухне у себя дома.
— Она сказала, что ты должен уволиться, — тихо произнесла она, глядя в стол.
Алексей замер с чашкой в руке.
— Что?
— Что ты вредишь людям. Что ты бездушный.
Он поставил чашку, и пальцы слегка задрожали.
— Я назначил обследование, — сказал он медленно. — По протоколу. Я не могу ставить диагноз без данных.
— Но ты даже давление ей не померил… — почти шёпотом сказала Лена.
Алексей резко поднялся.
— Потому что в очереди сидело тридцать два человека! — сорвался он. — Двое с подозрением на инфаркт! Я не робот, Лена!
Он замолчал, тяжело дыша, потом устало опёрся о столешницу.
— Я выгорел, — признался он тише. — Я прихожу домой пустой. Мне иногда кажется, что я не лечу людей, а просто сортирую их по строкам отчётов.
Слова Валентины Сергеевны крутились в голове, как наждачная бумага: «Он должен уволиться».
В ту ночь он почти не спал.
А Валентина Сергеевна тем временем раскладывала таблетки по ячейкам пластикового контейнера. Каждый щелчок крышечки отдавался внутри тяжёлым чувством: платно, долго, дорого — и поздно.
В голове снова и снова всплывало лицо Алексея — спокойное, отстранённое.
— Если даже близкому человеку ты не нужен, — тихо сказала она в пустую кухню, — то кому ты вообще тогда врач?
С того дня она перестала звонить дочери. Перестала здороваться с Алексеем, если случайно видела его возле дома. А знакомым всё чаще говорила:
— Пусть ищут хорошего врача. От равнодушных спасения нет.
Алексей же, проходя мимо лавочек у поликлиники, иногда ловил на себе внимательные, изучающие взгляды и не мог понять — это паранойя или слухи уже живут своей жизнью.
Между ними выросла невидимая стена — из страха, обиды и денег, за которые никто так и не смог простить.
Советую к прочтению:
