Когда Аня возвращалась в свой родной город, ей казалось, что каждый столб вдоль дороги знает о ней чуть больше, чем ей бы хотелось.
Автобус подпрыгивал на ямах, за окном тянулись знакомые поля, облезлые остановки, старый щит с наполовину стёртой надписью «Добро пожаловать». На коленях у Ани спал Сашка – четыре года, нос уткнулся ей в куртку, ресницы дрожат.
– Мы надолго? – спросил он ещё в начале пути.
– Пока, – ответила Аня. – А там посмотрим.
«Посмотрим» было честнее, чем «навсегда» или «ненадолго». Она сама не знала, сколько выдержит.
В большом городе у неё был офис с кондиционером, кофемашина, муж, детская площадка во дворе нового ЖК. Теперь – чемодан, пакет с документами, дорога назад.
– Развод – не конец света, – говорила ей подруга в переписке. – Останешься. Снимешь однушку, найдёшь работу.
Но подруга не знала, каково это: жить в городе, где каждое воспоминание связано с бывшим – от кафе у метро до того, как Сашка кричит «папа!» и несётся к дверям.
Бывший говорил спокойно:
– Я платёж по ипотеке один не вытяну. Если ты уедешь, мы продадим квартиру. Ты сама выбирай.
Аня выбрала уехать. Продать квартиру. Забыть.
Только память не продавалась.
Родной город встретил её запахом мокрой земли и бензина. Автовокзал не изменился: те же пластиковые скамейки, киоск с пирожками, бабушки с семечками.
– Мам, это что? – спросил Сашка, показывая на киоск.
– Это... наш вокзал, – сказала Аня. – Отсюда я когда‑то уезжала.
– А теперь приехала, – логично заметил он.
На перроне её уже ждала мать.
Она стояла, крепко сжав ремень сумки, и пыталась выглядеть так, словно ей всё равно. Но Аня видела: пальцы белеют, плечи напряжены.
– Здравствуй, – сказала мать.
– Привет, мам, – ответила Аня.
Сашка спрятался у неё за спиной.
– Это он? – кивнула мать.
– Это Саша, – сказала Аня. – Скажи бабушке «здравствуйте».
Саша выглянул.
– Здрасьте, бабушка, – произнёс он.
Мать смягчила взгляд.
– Ну, поехали, – сказала она. – Чего на ветру стоять.
Дом, в котором Аня выросла, тоже почти не изменился.
Та же облупленная краска в подъезде, тот же запах варёной капусты и стирального порошка, тот же ковёр на стене в комнате.
– Я в этой комнате жить буду? – спросил Сашка, оглядываясь.
– Временно, – сказала Аня. – Пока не устроимся.
– А папа где жить будет?
Этот вопрос она ждала. И всё равно сердце ёкнуло.
– Папа будет жить в своём городе, – ответила она. – Мы будем к нему ездить, а он к нам.
– А почему не вместе? – упрямо спросил сын.
Аня перевела взгляд на окно, за которым виднелся тот самый двор, где она в детстве пряталась на качелях после маминых криков.
– Потому что взрослые иногда не могут жить вместе, – сказала она. – Но всё равно остаются родителями.
Сашка помолчал, потом серьёзно кивнул:
– Главное, чтобы мультики были.
Аня хмыкнула.
– Мультики будут, – сказала она. – И ещё кое‑что.
Она сама не знала, что именно. Но чувствовала: здесь, в этом маленьком городе, ей придётся заново договариваться не только с матерью, но и со своим прошлым.
Мать была не из тех, кто говорит «бедненькая, как же ты».
– Сама выбрала, – сказала она, когда вечером они устроились на кухне. – Сама и разгребай.
– Я не прошу, чтобы ты разгребала, – устало ответила Аня. – Я просто... сейчас не вытяну одна. Мне нужно время.
– Время всем нужно, – фыркнула мать. – Мне тоже надо было время, когда я с тобой одна осталась. Но кто мне его дал?
Слово за слово, и старый спор чуть было не вспыхнул с новой силой.
– Я не собираюсь повторять твой путь, – тихо сказала Аня.
– А чем твой лучше? – вскинулась мать. – Тоже одна с ребёнком. Только я хоть в городе жизнь прожила, а ты сначала сбежала, теперь обратно приползла.
Аня стиснула зубы.
– Я не «приползла», – сказала она. – Я вернулась, потому что здесь сейчас безопаснее. Для него.
– А там было небезопасно? – прищурилась мать.
– Там было тяжело, – выдохнула Аня. – И слишком много всего... от него.
Мать посмотрела на внучка, который в это время в комнате строил из кубиков башню.
– Ладно, – сказала она. – Жить будете здесь пока. Коммуналку делим пополам. За садик, если найдёшь, сама платишь. Я тебя кормить не обязана, уже большая.
Аня кивнула. В её мире это звучало почти как поддержка.
Поиск садика оказался отдельной эпопеей.
– Мест нет, – говорила заведующая первого. – У нас очередь.
– Вы же местная, – удивлялась заведующая второго. – Всё равно очередь.
В третьем повезло: приняли в младшую группу на вторую половину дня.
– Для начала и так неплохо, – решила Аня. – Успею хоть что‑то сделать.
Работу в городе найти было сложнее. Её столичная история никого не впечатляла.
– Менеджер по маркетингу? – морщился директор местного магазина. – Это что такое? У нас надо ценники печатать и в соцсети иногда писать. А так, всё просто.
В конце концов её взяли в местный центр допобразования – вести кружок компьютерной грамотности для подростков.
– Зарплата небольшая, – предупредил директор. – Но оформим официально.
«Официально» здесь звучало, как «по‑настоящему».
Кружок стал для Ани неожиданным спасением.
Подростки сначала смотрели на неё с недоверием: «ещё одна тётка, которая будет учить, как правильно нажимать кнопки».
– Вы откуда приехали? – спросил один из них, Данил, в первый день.
– Из большого города, – ответила Аня. – Там тоже есть компьютеры.
– И вы оттуда сюда? – не поверил он. – Сами?
– С сыном, – кивнула она.
– И вам не жалко, – буркнул другой. – Я бы отсюда только в тот ваш город и уехал.
Аня усмехнулась.
– Когда я жила здесь, мне тоже казалось, что там всё лучше, – сказала она. – А когда пожила там, поняла, что дело не только в месте.
– А в чём? – хмыкнули подростки.
– В том, кто рядом, – ответила она. – И в том, как ты сам с собой обходишься.
Слова прозвучали чуть пафосно, но подростки почему‑то слушали.
По вечерам, когда Сашка уже спал, Аня иногда выходила во двор.
Двор был тем же, что в её детстве: песочница с ржавой каруселью, лавка под сиренью, разбитый асфальт. Только дети другие.
Однажды она увидела на лавке соседского мальчишку – худого, в слишком лёгкой куртке, с телефоном в руках.
– Ты чего здесь так поздно? – спросила она.
– Дома душно, – пожал он плечами. – И ругаются.
– Из‑за чего?
– Да там всегда найдут, из‑за чего, – фыркнул он. – То уроки, то носки, то ещё что‑то.
Аня увидела в нём себя – ту, которой тоже казалось, что дома всегда «найдут причину».
– Ты к нам иногда заходи, если хочешь, – неожиданно сказала она. – У нас душно редко.
– А вы кто? – насторожился он.
– Я Аня, – представилась она. – Соседка. У меня сын твёрдо верит, что старшие умеют играть в машинки лучше всех. Проверим?
Мальчишка чуть заметно улыбнулся.
– Я Димка, – сказал он. – Проверим.
С матерью отношения оставались сложными.
– Ты всё делаешь не так, – говорила та. – Ребёнка жалеешь, себя жалеешь. Надо жёстче.
– Жёсткости ему и так хватает, – отвечала Аня. – В жизни.
– В жизни всегда хватало, – вздыхала мать. – Но я же тебя не тискала, и ничего. Жива.
Аня хотела сказать: «не просто жива, но с кучей незалеченных мест». Но понимала: мать не про то.
Иногда ей казалось, что они живут в разных временных пластах. Мать всё ещё внутри своего молодого возраста – когда она, одна с ребёнком, таскала сумки и боялась «оторваться от коллектива». Аня уже прожила другое: офисы, кредиты, терапию, разговоры о чувствах.
Они редко могли встретиться в одной точке.
Но были моменты.
Например, когда Сашка однажды вечером закатил истерику из‑за того, что ему не купили очередную машинку.
– Всё, я вас не люблю! – закричал он. – Уйду от вас к папе!
Аня почувствовала, как внутри поднимается знакомая волна: хочется ответить жёстко, чтобы «не давать сесть на шею».
– Ну и иди! – уже готова была выстрелить она, как когда‑то кричала мать.
Но в этот момент она увидела, как мать сидит на табуретке, прижимая к груди руки, и молчит. В её взгляде – паника.
Аня вдохнула, выдохнула.
– Ты сейчас очень злишься, – медленно сказала она. – И тебе кажется, что если уйдёшь к папе, то там всё будет иначе.
Сашка всхлипнул.
– Ты меня не понимаешь! –
– Может, и правда не до конца, – признала Аня. – Но мне важно, что ты здесь, со мной. Даже когда ты кричишь. Я готова обсуждать машинку. Но не готова обсуждать, любишь ты нас или нет. Это константа.
Слово «константа» сын не понял, но тон уловил.
– А машинку? – уточнил он, уже тише.
– Машинку – обсудим, – кивнула Аня. – Но не криком.
Мать потом сказала на кухне:
– Я в твоём возрасте такого не умела. Я бы за такое ему шлёпнула.
– Я знаю, – ответила Аня. – Ты делала, как могла. Я пытаюсь по‑другому.
– Ты думаешь, я плохо делала? – насторожилась мать.
– Я думаю, ты делала одна, без поддержки, – мягко сказала Аня. – Я хотя бы не одна. У меня есть ты.
Мать сморщилась.
– От меня какая поддержка? – фыркнула она. – Одна критика.
– А кто нас приютил? – спросила Аня. – Кто взял нас с чемоданами? Это тоже поддержка. Даже если тебе кажется, что ты просто «по уму поступила».
Через полгода у Ани появился новый страх.
Бывший написал:
«Я тут подумал. Может, Сашка летом ко мне приедет на пару недель? Я справлюсь. И ему смена обстановки».
Аня читала сообщение, и внутри всё спорило: с одной стороны – страх отпустить, с другой – понимание, что ребёнку нужен отец.
– Ты же сама говорила, что не хочешь повторять мою историю, – напомнила ей мать. – Твой отец исчез, как дым. Сыну так не надо.
– Я боюсь, что он вернётся и скажет: «там лучше», – честно сказала Аня.
– А он и скажет, – пожала плечами мать. – Дети всегда скажут. Им там, где конфеты другие, всегда «лучше». Вопрос не в этом. Вопрос, что ты с этим сделаешь.
Аня подумала. Она знала: запретить – значит стать тем фильтром, через который проходит вся информация о мире. Разрешить – значит доверить часть жизни сына тому, кто однажды уже не поддержал её.
– Я разрешу, – сказала она в ответном сообщении. – Но при условии, что мы будем созваниваться каждый день. И ты будешь говорить с ним, а не только показывать развлечения.
Бывший ответил:
«Ок. Постараюсь быть нормальным».
Слово «нормальным» в его устах звучало как «живым».
Летом Сашка уехал к отцу на две недели.
Аня впервые за долгое время осталась в квартире без него. Тишина была физической.
– Можешь хоть выспаться, – сказала мать. – Или к подружкам сходить.
– Я не помню, как это – выспаться, – усмехнулась Аня.
В первый день она металась по комнате, не находя себе места. Звонила сыну каждые три часа, хотя договаривались один раз в день.
– Мам, у нас всё нормально, – говорил он. – Мы с папой на аттракционах.
– Только держись за руку, – автоматически повторяла она.
На третий день она заметила, что сидит под окном с книгой – и действительно читает.
«Я не только мама», – прошла мысль.
На пятый день она пошла с Димкой (тем самым мальчишкой со двора) в Дом культуры записывать его на бесплатный кружок.
– Зачем вам это? – удивилась сотрудница. – Он же вам не родственник.
– А у нас так заведено, – ответила Аня. – Если есть возможность помочь, помогаем.
Вечером мать сказала:
– Ты на себя хоть иногда смотришь? Ты когда‑нибудь думала, что будешь платить за чужих детей?
– Я не плачу, – улыбнулась Аня. – Там бесплатно. Я просто показала дорогу.
Когда Сашка вернулся, он рассказывал:
– У папы там новый диван. И кошка. И ещё он сам мне блины жарил, представляешь?
– Представляю, – кивнула Аня.
– Там классно, – подытожил сын. – Но тут тоже. Тут Димка, бабушка, твой кружок.
Он задумался.
– Можно у папы тоже быть и тут?
– Можно, – сказала Аня. – У тебя два дома. И это нормально.
Слово «нормально» она теперь употребляла иначе, чем мать. Не как планку, которую надо допрыгнуть, а как признание принятой реальности.
Через год Аня поняла, что этот маленький город стал не только временным убежищем.
Она уже знала, в какой булочной самые свежие пирожки, какие дети на площадке склонны к дракам, а какие – к миротворчеству, как зовут фельдшера в поликлинике и в какое время лучше приходить в центр допобразования, чтобы успеть перед боем кружков.
Сашка заводил друзей, материна критика становилась мягче, а Димка, который когда‑то сидел один во дворе, теперь мог зайти к ним за советом по домашке.
– Ты как будто тут всегда жила, – сказала как‑то мать.
– Я тут и жила, – усмехнулась Аня. – Просто теперь по‑другому.
– В чём разница? – не поняла та.
– В том, что раньше я от сюда мечтала сбежать, – ответила Аня. – А сейчас... я выбираю здесь быть. Пока так.
Мать кивнула.
– Наверное, это и есть взрослая жизнь, – сказала она. – Не когда терпишь, а когда выбираешь, что терпеть.
Иногда по вечерам, когда Сашка засыпал, Аня садилась у окна и думала о том, как необычно свернула её жизнь.
Она не стала «успешной» в привычном смысле. Не осталась в городе с небоскрёбами, не сделала карьеру «до небес». Но у неё было то, чего не было в её детстве: возможность говорить о сложном, не разрушая, а строя мосты.
Мост – между собой и сыном. Между собой и матерью. Между прошлым и настоящим.
Однажды Сашка, укладываясь спать, сказал:
– Мам, а ты когда маленькая была, тоже боялась темноты?
– Очень, – призналась Аня.
– А тебе кто свет оставлял?
Она задумалась. Никакого света ей никто не оставлял.
– Никто, – честно сказала она. – Но я теперь могу оставить его тебе.
– Оставь, – попросил он. – Но только чуть‑чуть. Чтобы видно было, что ты рядом.
– Я рядом, – ответила она. – Даже если свет выключен.
И вдруг поняла, что говорит это искренне. Не как обещание, которое страшно не выполнить, а как факт, который она готова каждый день подтверждать.
Этот маленький город перестал быть для неё местом, куда «стыдно возвращаться после развода», как писали в чужих историях.
Он стал точкой, откуда она смогла начать по‑новому – без идеальных сценариев, но и без стыда за то, что ей нужна помощь.
В её родительской линии было много молчания, недосказанности, гордости, не позволяющей просить. Она выбрала другую линию: говорить, просить, благодарить и оставаться рядом там, где ей самой когда‑то казалось пусто.
И думала, что, возможно, именно в этом и есть шанс не передать сыну дальше свою старую историю как единственно возможную.