Корни и короны

Это история о двух магиях: нежной и живительной силе корней — и древней, холодной мощи камня. Когда их хранители, простая знахарка и принц, находят друг друга, им предстоит битва не за трон, а за саму душу земли против тех, кто хочет обратить её в прах.

Глава I: Травница из Горелого Леса

В той стороне, где тени от гор ложились длинными и холодными, даже в летний полдень, стояла деревушка Вальдрут. Дома там были из темного дерева, крыши поросли мхом, а жители носили в лицах печать вечной усталости от борьбы с каменистой землей. Но среди этой серости жило алое чудо – девушка по имени Эльфрида.

Ей минуло семнадцать весен, и красота ее была не той, что воспевают менестрели на пирах. Нет, это была красота дикого цветка на краю пропасти, тревожная и яркая. Волосы ее, густые и непокорные, цвета спелой хурмы или граната, падали ниже пояса. Глаза, словно два выточенных из глубин земли изумруда, видели не только форму листа, но и сок, бегущий в его жилах, и тусклую пленку приближающейся болезни. Родители ее давно сгинули: мать забрала горячка, отец – кровавый кашель. Вырастила ее старая Гретхен, бабка, чьи руки, иссохшие как корни, знали тайный язык всех трав, что росли от Черного Леса до Серебряных Скал.

Эльфрида научилась этому языку. Она знала, что молочай обманчиво ядовит, но в малых дозах гонит лихорадку, что корень мандрагоры стонет при выкапывании и может усыпить на день, а может – навеки, что паутина, собранная в полнолуние, останавливает кровь лучше любой тряпицы. Она готовила мази, отвары, настойки и меняла их на зерно, полотно, иногда – на медную монету. Жили с бабкой впроголодь, но честно.

Беда пришла, как всегда, нежданно. Не уродился хлеб в соседних землях, шла война за далеким перевалом, и с той войны выползли, словно раненые волки, оставшиеся без вожака, разбойники. Не было в них рыцарской удали, лишь животный голод и злоба. Они ворвались в Вальдрут на закате, когда дым очагов стелился по земле.

Поднялся крик, треск дерева, запах гари и медной крови. Эльфрида с бабкой прятались в погребе, прижавшись друг к другу. Но старые доски – плохая защита. Дверь высадили одним ударом. На пороге стоял дюжий мужчина с обожженным лицом, пахнущий потом и смертью. Бабка Гретхен, не раздумывая, шагнула вперед, заслонив внучку, и сунула ему в лицо горсть едкого порошка из толченого папоротника. Разбойник взревел, и меч его, описав короткую дугу, обрушился на старуху.

Эльфрида не крикнула. Какая-то ледяная пленка сжала ее горло. Она увидела, как ярко-алая кровь бабки сливается с цветом ее собственных волос на земляном полу. В глазах умирающей старухи не было страха, только приказ: Беги.

И Эльфрида побежала. Через заднюю лазейку, в огород, в лес, что темнел за околицей. Колючки рвали ее платье, корни хватали за ступни, а в ушах стоял жуткий хор – последние крики Вальдрута. Она бежала, не чувствуя усталости, ведомая лишь инстинктом зверька, пока не рухнула в холодные воды ручья за холмом. Только тогда дала волю слезам, беззвучным, потому что голос все еще был скован тем ледяным обручем.

Она шла много дней, питаясь кореньями, ягодами и горькой знахарской наукой, что подсказывала, что съедобно, а что сулит мучительную смерть. Перешла через невысокий перевал, обозначавший границу. Ее королевство Айзенгард осталось позади, в дыму и пепле. Впереди лежали земли Лихтенфельда.

И вот, когда силы были на исходе, она увидела дом. Не дом – призрак дома. Крыша провалилась, ставни висели на одной петле, из трубы не валил дым. Но забор еще кое-как стоял. Это был знак хоть какого-то укрытия.

Эльфрида, движимая последней надеждой, пробралась внутрь. В горнице царил беспорядок, но в углу валялась половица гнилой моркови и несколько луковиц. Для нее это был пир. Разведя на очаге крошечный, почти бездымный огонь (знание травника: какой мох не даст демаскирующего дыма), она принялась готовить похлебку, автоматически добавляя успокаивающие травы, найденные у порога. Потом достала свою последнюю драгоценность – глиняный горшочек с заживляющей мазью на основе зверобоя, подорожника и пчелиного воска. Мазь почти закончилась, надо было искать новые компоненты.

Именно в этот момент, когда она разминала в пальцах густую субстанцию, снаружи раздались голоса, смех и топот. Не разбойничий грубый хрип, а молодые, звонкие голоса. Сердце Эльфриды ушло в пятки. Она прижалась к стене, стараясь слиться с тенями.

Через пролом в заборе, с разбега, перепрыгнул юноша. Он был в легком, но прочном кожаном доспехе, на поясе – изящная, неброская рукоять кинжала. Его волосы, белые как первый зимний снег, ярко контрастировали с загаром кожи. Глаза, голубые как небо над ледником, широко распахнулись от неожиданности, встретившись с ее изумрудным, полным ужаса и готовности к бою взглядом.

От удивления юноша споткнулся о скрытый бурьяном камень и с неловким, совсем непринцевским, кряхтением рухнул на землю, сильно ударившись локтем о камень.

— Ой, черт! — вырвалось у него, и он тут же смутился, словно сказал что-то неприличное.

Из-за забора появились двое других. Девушка с темными, собранными в практичный пучок волосами и юноша постарше, с умными, насмешливыми глазами и шрамом через бровь. Оба были вооружены похожим образом.

— Лео, корону не уронил? — пошутил старший, но его рука уже лежала на рукояти кинжала, а глаза выцеливали каждую тень в доме, остановившись на алом пятне волос Эльфриды.

Принц Леопольд (пока для Эльфриды он был просто Лео) встал, потирая ушибленный локоть. Боль была острой.

Эльфрида сделала шаг из тени. Инстинкт целителя пересилил страх. В ее протянутой ладони лежала капля золотистой мази.

— Ушиб будет сильным. Эта мазь снимет боль и не даст развиться отеку, — голос ее дрожал, но звучал твердо.

Лео отшатнулся, его голубые глаза сузились от подозрения.

— С чего ты решила, что я приму снадобье от незнакомки в развалинах? Это может быть яд.

В его словах не было злобы, лишь холодная осторожность, выученная с детства. Эльфрида кивнула, как будто ждала этого. Медленно, не отрывая от него взгляда, она поднесла палец с мазью к своему запястью и втерла ее в кожу.

— Змеиный яд дает синюю прожилку сразу. Болиголов – дрожь в пальцах. Безвременник — онемение. Через минуту вы увидите, что со мной ничего не случится. А ваша рука, — она посмотрела прямо на него, — уже посинела. Завтра вы не сможете ей двигать.

Старший рыцарь — его звали Конрад — хмыкнул. Девушка-рыцарь — Ильза — внимательно разглядывала Эльфриду.

Прошла минута. Эльфрида стояла спокойно. Боль в локте Леопольда пульсировала все сильнее.

— Дай, — коротко сказал он.

Она подошла ближе. Присела рядом. Ее пальцы, удивительно нежные для девушки, знавшей труд, нанесли мазь на ушиб. Прикосновение было легким, профессиональным, но в тот миг, когда ее кожа коснулась его, оба вздрогнули. Будто тихий звон прошел по невидимой нити, натянутой где-то между звездами. Леопольд почувствовал не тепло мази, а странное, пронизывающее спокойствие. Эльфрида же увидела не боль в его руке, а что-то иное — светлую, но одинокую печаль в глубине его ледяных глаз.

— Спасибо, — тихо сказал он, когда она закончила. Боль действительно отступила. — Тебя как зовут? И что ты здесь делаешь одна?

— Эльфрида, — ответила она, отводя взгляд. — Иду… ищу место. Мой дом сгорел.

Она не соврала. Не сказала лишь, что сгорел он вместе со всей ее прошлой жизнью.

Леопольд посмотрел на ее изодранное платье, на горшок с жалкой похлебкой, на ее лицо, прекрасное и скованное горем. Он увидел не нищую, а гордую, умелую девушку. Ту, что не плачет, а действует. И сердце его, привыкшее к придворным улыбкам и пустым речам, дрогнуло.

— Я… мы направляемся в столицу, — сказал он, обменявшись быстрым взглядом с Конрадом, который едва заметно пожал плечами: твое решение. — Нам нужен человек, разбирающийся в травах. В замке главный лекарь стар, а его подмастерье — пьяница. Работа тяжелая, но крыша над головой и еда будут. Хочешь?

Эльфрида посмотрела на него, потом на его спутников, потом на свои пустые руки. В ее изумрудных глазах вспыхнула искра не надежды (надежда была слишком опасным чувством), а решимости.

— Хочу, — просто сказала она.

И так началась их история. История, в которой переплелись алые травы и серебряные нити судьбы, а заброшенный дом стал первой точкой, где эти нити соединились. Дорога к замку обещала быть долгой, и на ней их ждало куда больше, чем просто разговоры.

Глава II: Дорога из Горелого Леса

Путь до столицы Лихтенфельда, города, носившего гордое имя Зильберштадт, занимал три дня пешего хода. Для Эльфриды, чьи ноги привыкли к тропинкам у Вальдрута, это не было трудностью. Трудностью было молчание.

Леопольд, Конрад и Ильза шли быстро и почти бесшумно. Их взгляды постоянно сканировали окрестности: опушку леса, изгиб дороги, вершины низких холмов. Эльфрида чувствовала себя диким зверьком, которого взяли на привязь, — в безопасности, но в чужой стае. Она шла чуть позади, обернув голову грубым платком, чтобы алые волосы не привлекали лишнего внимания. Бабка Гретхен всегда говорила: «Яркое — мишень для стрелка и дурного глаза».

Первую ночь они провели у покинутого лесного святилища — груды камней с облупившимся ликом какого-то древнего духа. Конрад, снимая доспех, бросил на нее оценивающий взгляд.

— И что же, травница, помнишь молитву Лесному Старцу, чтобы он ночью не наслал на нас мохнатых ног? — спросил он, и в его голосе звучала не злоба, а проверка.

Эльфрида, разводя маленький костерок для тепла (большой было запрещено — виден далеко), не подняла глаз.

— Дух этого места давно ушел. Камни холодные. Его отпугнул не мох, а железо, — она кивнула на их оружие. — Старые боги не любят звон стали. А от мохнатых ног, — она достала из своей узелка щепотку сероватого порошка и тонким кругом рассыпала его вокруг их стоянки, — лучше защитит полынь да чертополох, растертые с солью. Запах неприятен и зверью, и… иной нечисти.

Ильза, точившая кинжал, остановилась.

— Откуда ты это знаешь?

— Бабушка рассказывала. Ее бабушка слышала это от русалки, пойманной в сеть в полнолуние. Та, в обмен на свободу, поделилась тремя истинами: как отвадить лесную нежить, как найти воду под камнем и как распознать ложь в глазах влюбленного.

Она сказала это так просто, словно речь шла о рецепте похлебки.

Леопольд, сидевший поодаль и изучавший карту на куске пергамента, поднял голову. Его голубые глаза в свете зарождающихся звезд казались еще светлее.

— И как же? Распознать ложь.

Эльфрида встретилась с ним взглядом и тут же опустила его, поправляя угли.

— Глаза влюбленного всегда говорят правду, даже когда язык врет. Но если в них, в самой глубине, прячется черная точка, как зрачок у ядовитой гадюки, — значит, любовь отравлена себялюбием. Истина из третьего источника всегда горчит, как полынь.

Наступило молчание, нарушаемое лишь треском хвороста. Конрад хмыкнул, но больше не задавал вопросов. Защитный круг был завершен.

На второй день дорога пошла через болотистую низменность. Воздух стал тяжелым, сладковато-гнилостным. Мост через топь был ветхим, половина досок сгнила. Ильза пошла первой, проверяя упорность бревен. Леопольд жестом предложил Эльфриде следовать за ней. Когда она ступила на шаткую перекладину, доска под ней треснула. Эльфрида пошатнулась, но прежде чем страх успел сжать сердце, сильная рука обхватила ее локоть, удерживая от падения в коричневую жижу.

Это был Леопольд. Его пальцы сжали ее руку через тонкую ткань платья — твердо, надежно, но без грубости.

— Осторожно, — тихо сказал он. Его лицо было близко. Она увидела тонкие морщинки у глаз — от смеха или от постоянного прищура на солнце? — Тут глубины нет, но утонуть в трясине можно по колено.

— Спасибо, — прошептала она, чувствуя, как жар поднимается к щекам. Его прикосновение обожгло сильнее, чем огонь костра. Это был не целительный контакт знахаря и пациента. Это было что-то иное. Он отпустил ее руку так же быстро, как схватил, но ощущение его пальцев осталось, будто отпечаток на коже.

Вечером они добрались до одинокой постоялой хижины на краю болота. Хозяин, кривой старик с лицом, как печеное яблоко, налил им похлебки и, узнав, что они направляются в Зильберштадт, покачал головой.

— Ох, город нынче неспокойный. Король-то наш, Август, хворает. Говорят, не встает уже месяц. Принцы… — он бросил быстрый взгляд на беловолосого Леопольда и умолк, почуяв не простых путников. — Ну, сами увидите. Только смотри, девица, — он обратился к Эльфриде, — прячь свои волосья. В городе ходят слухи, что рыжий цвет — метка древней лесной магии. А новая советница короля, леди Морвенна, таких не жалует. Глаз у нее, сказывают, как у совы, все видит.

Леопольд нахмурился, но ничего не сказал. Конрад бросил на стол лишнюю монету.

— За совет и за молчание.

Старик схватил монету, закивал и поспешил прочь.

Ночью Эльфрида не могла уснуть. Она лежала на грубой постели в углу общей горницы и слушала, как по крыше стучат редкие капли начинающегося дождя. Мысли кружились, как осенние листья. Король болен. Принцы… Значит, Лео — один из них. Какой? Второй, судя по возрасту его спутников и отсутствию свиты. Леди Морвенна… лесная магия… Она сжала в кулаке прядь своих волос. Они всегда были проклятием и благословением. В деревне над ней смеялись, побаивались, но шли лечиться, потому что сила ее знаний была очевидна. А в городе, в замке? Там, наверное, важнее не сила, а происхождение.

Она услышала тихий шорох. Кто-то встал. Через приоткрытые веки она увидела, как Леопольд подошел к узкому окну и стоял, глядя в ночную тьму. Его профиль в лунном свете казался высеченным из мрамора — благородным, но холодным и одиноким. Он что-то бормотал себе под нос. Эльфрида едва уловила обрывки: «…не должен… слишком рискованно… но глаза…».

Сердце ее бешено застучало. О чем он? О ней? О положении в замке? Она закрыла глаза, сделав вид, что спит, когда он, вздохнув, вернулся на свое место.

На третий день перед ними открылась долина, и вдалеке, на скалистом утесе, показался Зильберштадт. Город был огромным, каменным, обвитым кольцами стен. На самой вершине, словно корона на голове исполина, высился замок Лихтенфельд — не изящный дворец, а суровая крепость с острыми зубцами башен. От него веяло не гостеприимством, а могуществом и холодом.

— Домой, — безрадостно произнес Конрад, поправляя ножны на поясе.

Ильза кивнула, ее лицо стало сосредоточенным и жестким.

— Готовься, травница. Там тебе придется доказать свое место не раз и не два.

Леопольд обернулся к Эльфриде. В его глазах она снова увидела ту самую одинокую печаль, но теперь в ней появилась искра чего-то вроде… извинения?

— Замок — это тоже лес, Эльфрида. Только деревья здесь каменные, а звери носят шелк и улыбки. Помни про черную точку в глазу гадюки.

Он предложил ей свой плащ — простой, серый, без гербов.

— Надень с капюшоном. Пока мы не окажемся в моих покоях.

Она взяла плащ. Ткань сохранила тепло его тела и легкий запах — кожи, стали и чего-то свежего, как хвоя после дождя. Обернувшись в него, она почувствовала себя чуть защищенней. Это было обманчивое чувство, но она позволила себе ухватиться за него.

Дорога к воротам была оживленной. Телеги, крестьяне, торговцы, солдаты. Запахи — конского навоза, человеческого пота, горячего хлеба и сточных канав. Глаза Эльфриды разбегались. Она видела нищих с отрубленными за воровство руками, богатых купцов в бархате, монахов в черных рясах, шептавших молитвы. А над всем этим — замок. Грозный. Незваный.

У главных ворот стража, узнав Леопольда (хотя он и не назвался, они просто склонили головы с одним словом: «Принц»), пропустила их без вопросов. Ее присутствие никто не комментировал. Принц имел право приводить кого угодно.

Они пересекли шумный внутренний двор, прошли через арку в более тихий, вымощенный плиткой двор, и наконец, Леопольд открыл тяжелую дубовую дверь в боковой башне.

— Это мои личные покои. Здесь ты будешь в безопасности, пока я не договорюсь с главным лекарем. Конрад, Ильза — с вами.

Комната была просторной, но аскетичной: кровать, стол, стул, книжные полки, очаг. Никаких украшений, кроме старинного меча на стене и чучела огромного ворона на подставке. Ворон смотрел стеклянными глазами прямо на Эльфриду.

— Не бойся, это не дурной знак, — сказал Леопольд, следуя за ее взглядом. — Это мой старый друг. Я нашел его раненым в детстве, выходил. Он прожил долгую жизнь и умер от старости у меня на коленях. Я… сохранил его. Чтобы помнить, что даже самое мрачное создание может быть верным.

Это признание, такое личное, растрогало ее. Она осторожно сняла плащ и протянула ему.

— Благодарю вас… ваша светлость.

Он взял плащ, их пальцы снова едва коснулись.

— Когда мы наедине, — сказал он тихо, — просто Лео. Только, умоляю, не при Конраде. Он будет неделю меня дразнить.

В дверь постучали. Вошел седовласый мужчина в длинных, запачканных чем-то темным одеждах — главный лекарь, магистр Освальд. Его глаза, маленькие и пронзительные, как у крысы, сразу же устремились на Эльфриду, оценивая, вычисляя угрозу.

— Ваше высочество, вам что-то нужно? Я слышал, вы вернулись.

— Да, Освальд. Это Эльфрида. Она из дальних земель, обладает недюжинными познаниями в травах. Я хочу, чтобы она стала твоим помощником. Ученик у тебя, как я слышал, не слишком прилежен.

Освальд скривил тонкие губы.

— Мой ученик, ваша светлость, — юноша из хорошей семьи. Он учится. А эта… девушка. Откуда ей знать наши, замковые методы? У нас не крестьянский порез подорожником лечат, а подагру, меланхолию, болезни сердца!

Эльфрида, чувствуя на себе взгляд Леопольда, который словно говорил «Докажи», сделала шаг вперед. Страх сменился холодной яростью. Ее знания — все, что у нее осталось от бабки, от дома. Их не смеют унижать.

— Подагра лечится не только кровопусканием, магистр, но и отваром из сельдерея и крапивы, чтобы вывести соли. Меланхолия — не болезнь духа, а часто болезнь печени, и ей помогает расторопша и чистотел. А что касается болезней сердца… — она посмотрела прямо в его маленькие глазки, — боярышник и пустырник укрепляют его лучше, чем заклинания над застоявшейся кровью. И да, подорожник, если его правильно приготовить, затянет не только крестьянский порез, но и рыцарскую рану от ржавого гвоздя, что предотвратит гангрену. Я видела, как вы готовите мазь для конюхов. Вы кладете слишком много свиного жира, она плохо впитывается. Нужен пчелиный воск и масло белены, но в строгой пропорции, иначе будет ожог.

Наступила гробовая тишина. Лицо Освальда покраснело. Конрад прикрыл рот рукой, скрывая улыбку. Ильза смотрела на Эльфриду с новым, уважительным интересом. Леопольд же в глазах своих имел нескрываемую гордость.

— Она останется, — сказал он твердо, не оставляя пространства для возражений. — Освальд, предоставь ей угол в лаборатории и список обязанностей. И дай ей доступ к сушеным травам. Начнем с малого.

Освальд, скрипя зубами, кивнул.

— Как прикажете, ваше высочество. Пойдем, девушка. Покажу, где ты будешь спать. Это чулан рядом с сушильней. Там пахнет, но тебе, я думаю, это привычно.

Он вышел. Эльфрида собралась с духом, чтобы последовать. На пороге она обернулась. Леопольд смотрел на нее. Он не улыбался, но в его взгляде была та самая нить — тонкая, но прочная. Она кивнула ему, коротко, почти невидимо, и вышла в коридор, навстречу новому, каменному лесу.

А в окне своей комнаты, глядя, как она, ведомая Освальдом, пересекает двор, Леопольд прошептал:

— Черной точки нет. Совсем нет.

Над замком сгущались тучи, предвещая первую осеннюю бурю. Но это была лишь внешняя буря. Внутри же, в каменных стенах, только начинал набирать силу ураган интриг, страстей и древних тайн, в центре которого оказалась девушка с алыми волосами и руками, знавшими язык корней.

Глава III: Камни и Корни

Чулан, который магистр Освальд великодушно «предоставил» Эльфриде, оказался каморкой для метел и разбитых горшков. Воздух здесь пахнет не травами, а пылью, мышами и старой плесенью. Но для девушки, спавшей на голой земле под открытым небом, и это было укрытием. Она свернула свой тощий узелок в угол, смахнула паутину и, прислонившись к прохладной каменной стене, закрыла глаза. Внутри все еще гудело от дерзких слов, брошенных в лицо Освальду. Глупая, — прошептала она себе. Зачем дразнить того, от кого теперь зависишь?

Но бабка Гретхен говорила иначе: «Волк чует страх. Покажи зубы, даже если десны кровоточат». Освальд был не волком, а крысой — трусливой, но способной укусить исподтишка.

На следующее утро он привел ее в свою лабораторию. Комната в одной из полуподвальных башенок была залита тусклым светом из узких бойниц. Воздух гудел от противоречивых запахов: сладковатой гнили, резкого уксуса, душных ароматных трав и чего-то металлического, похожего на кровь. На полках стояли склянки с бог весть чем: заспиртованные жабы, мутные глаза крупного рогатого скота, странные минералы. На столе лежали инструменты, от которых повеяло холодным ужасом: пилы для костей, щипцы для выдирания зубов, зонд с крючком на конце.

— Вот царство истинной медицины, — с гордостью произнес Освальд, наблюдая за ее реакцией. — Не твои деревенские припарки. Здесь мы постигаем тайны человеческого тела через его разделение. Мой ученик, юный Готтфрид, постигает науку кровопускания. Ты же начнешь с малого: переберешь и разложишь по флаконам вот эту партию сушеного копытня. И смотри, чтобы ни соринки. Он ядовит.

Он указал на огромный мешок с темно-зелеными листьями. Работа монотонная, пыльная, унизительная. Но Эльфрида кивнула. Она привыкла к терпению. Пока ее пальцы перебирали листья, глаза изучали комнату. Она видела, как Освальд готовил микстуру для короля — густой, черный как деготь сироп. Он добавил в него толченый жемчуг и золотую пыль.

— Для укрепления духа монарха, — буркнул он, заметив ее взгляд.

Эльфрида ничего не сказала, но ее внутренний голос зашептал: Жемчуг успокаивает нервы, но не лечит слабость. Золото бесполезно. Нужны корень солодки для дыхания и боярышник для сердца. Он лечит симптомы, а не причину. Или… не хочет найти причину?

В полдень в лабораторию ворвался юноша лет восемнадцати, пухлый, с красноносым лицом — Готтфрид. От него пахло кислым вином.

— А, это новая? — фыркнул он, оглядев Эльфриду с ног до головы. — Рыжая ворона. Смотри, не наворуй наших драгоценных снадобий.

Он взял с полки склянку с какой-то жидкостью и, небрежно сунув ее в карман, удалился. Освальд сделал вид, что не заметил. Эльфрида поняла: ее место здесь — на самом дне.

Вечером, когда она наконец вырвалась из душного подвала во внутренний двор, чтобы подышать воздухом, ее окликнула старая, сгорбленная женщина с ведром помоек.

— Эй, рыжая птичка, — просипела она беззубым ртом. — Поднеси-ка старухе Ульрике ведерко, руки болят.

Эльфрида молча взяла ведро. Они пошли к задней стене, где была яма для отбросов.

— Видела я, как тебя Освальд к себе прибрал, — заговорила Ульрика, испытующе глядя на нее. — Не место тебе там. Лаборатория его — не для исцеления. Там пахнет страхом и болью. Я тут с сорок лет служу, видела трех королей. Нынешний, Август, до болезни своей был соколом ясным. А теперь… тень.

Она остановилась, оглядываясь.

— Хочешь, расскажу сказку? Старая, времен моей прабабки. Про травницу Алую и Каменного Принца.

Эльфрида кивнула, сердце ее забилось чаще.

Ульрика уселась на камень и начала, голос ее стал тихим, напевным:

«Жила-была в чаще девушка с волосами цвета осенней рябины. Звали ее Алая. Знала она язык всех тварей лесных и все тайны кореньев. А в замке на горе жил Принц, сердце которого окаменело от горя и власти. Ничто не могло его растрогать. Разгневался как-то Лесной Дух на людей, наслал на княжество Черную Немочь. Цветы вяли, дети кашляли кровью, а старики засыпали вечным сном. Призвали Принца лучших лекарей — бесполезно. Тогда слуги приволокли к нему Алую. «Исцели!» — приказал он. Она посмотрела в его каменные глаза и сказала: «Болезнь не в телах, а в земле. Отравлен сам корень мира. Чтобы исцелить других, нужно сначала растопить лед в своем сердце, ибо правитель и земля — одно целое». Рассвирепел Принц, заточил ее в башню. Но каждую ночь Алая пела из окна песню, которую научила ее мать-береза. Песню о зеленых соках, о силе солнца, о любви, что сильнее смерти. Камень башни начал покрываться живым мхом. Песня долетела до сердца Принца, и в нем, в самой глубине, треснул лед. Он выпустил Алую, и рука в руку они пошли к Сердцу Леса, где Черная Немочь пустила корни. Принц, сердце которого уже билось, предложил свою жизнь как плату. Но Алая, любя его, взяла его руку и положила на язву земли. И через его оттаявшее сердце потекла живая сила, выжигая скверну. Королевство было спасено. Но советники Принца, завидуя силе Алой, объявили ее колдуньей…»

Ульрика оборвала рассказ, увидев приближающуюся стражу.

— …Но это уже другая история. Запомни, птичка: камень может скрывать жизнь. А жизнь всегда ищет путь к солнцу. Ищи тех, чьи сердца не совсем окаменели.

Она взяла ведро и заковыляла прочь, оставив Эльфриду с трепещущим сердцем. Сказка… или предостережение?

Через несколько дней, когда Эльфрида несла корзину с бельем из покоев Леопольда (Освальд с удовольствием нагружал ее любой черной работой), она столкнулась в узком коридоре с человеком, которого сразу узнала по портрету в главном зале. Это был первый принц, Харальд.

Он был на голову выше брата, широк в плечах, с черными как смоль волосами, собранными у затылка, и бородой, подстриженной острым клинком. Его лицо было жестким, словно вырубленным топором, но глаза… глаза были ярко-голубыми, как у Леопольда, но в них горел совсем другой огонь — азартный, хищный, оценивающий. На нем был не доспех, но дорогой кафтан, расшитый серебряными волками.

— Кого это мы тут имеем? — его голос был низким, бархатным, но с металлическим подтоном. — Новая служанка? Или та самая… травница, о которой трещит весь двор? Ты заставила старого Освальда поскрипеть зубами. Это достойно уважения.

Он сделал шаг ближе. Эльфрида почувствовала исходящую от него мощь и опасность, как от громадного хищника, играющего с добычей.

— Ваше высочество, — она опустила голову, зажав корзину так, что костяшки пальцев побелели.

— Подними глаза. Я не люблю, когда со мной говорят в пол.

Она повиновалась. Его взгляд скользнул по ее лицу, волосам, задержался на глазах. В нем не было той одинокой печали, что была у Лео. Там был чистый, незамутненный интерес. И черная точка? Нет, не точка. Целую пропасть. Глубокую и холодную.

— Алый цвет редкостен, — произнес он задумчиво. — Говорят, такие волосы бывают у детей лесных духов. Или у тех, кто заключил с ними сделку. Ты что, травница? Заключала сделки?

Вопрос был задан с улыбкой, но в нем таилась ловушка.

— Я только собирала то, что давала земля, ваше высочество. И слушала, чему учила бабушка.

— Мудро, — кивнул он. — Очень мудро. Мой брат, я слышал, взял тебя под свою защиту. Леопольд всегда имел слабость ко всему… необычному. Будь осторожна. Замок — не лес. Здесь защита одного может обернуться гневом многих.

Он прошел мимо, слегка задев ее плечом плащом. От него пахло дорогим маслом, конской сбруей и холодным железом. Эльфрида стояла, пока звук его шагов не затих в конце коридора. Ей потребовалось несколько минут, чтобы отдышаться. Он знает. Он видит в тебе не целительницу, а инструмент, или угрозу.

Мысль о Леопольде стала единственным утешением. Она видела его редко, мельком. Иногда он проходил по двору, окруженный советниками, его лицо было серьезным и озабоченным. Иногда их взгляды встречались через толпу — короткая вспышка, мгновенное признание, и вот он уже отворачивался, погруженный в беседу. Но однажды вечером, когда она пробиралась в замковую библиотеку в надежде найти хоть один толковый травник (Освальд запрещал ей касаться своих книг), она нашла его там.

Он сидел за столом, заваленным картами и свитками, и с упоением читал какой-то фолиант. На столе лежала ветка увядшего растения с мелкими желтыми цветками.

— Волчеягодник, — негромко сказала Эльфрида, остановившись в почтительном отдалении.

Леопольд вздрогнул и поднял голову. Увидев ее, его лицо озарила не улыбка, а скорее, выражение глубокого облегчения, как у человека, нашедшего родник в пустыне.

— Ты знаешь его? Я нашел у стен замка. Но в книге говорится, что он растет только в высокогорьях.

— Он и рос там, — подошла ближе, не касаясь растения. — Его могли принести птицы. Или люди. Он очень ядовит. Капля сока может убить лошадь. Но… — она заколебалась.

— Но?

— Но если его правильно приготовить, в маленьких дозах, он может снимать невыносимые боли. Такие, от которых люди сходят с ума. Бабушка говорила, что это последнее средство, меч без рукояти, режущий и того, кто им пользуется.

Леопольд внимательно посмотрел на нее, потом на растение.

— Знаешь, мне приснился сон. Будто этот цветок растет у изголовья кровати моего отца. Я проснулся в холодном поту и пошел искать. И нашел.

Легендарная нить между ними натянулась, вибрируя от невысказанной тревоги.

— Королю… хуже? — осмелилась спросить она.

— Он слабеет. Освальд говорит, что это немощь возраста. Но отец не был старым. Ему пятьдесят. Он пережил десяток битв. А теперь… он не встает. И видит странные сны. Говорит о «зеленом дыме» и «камнях, которые шепчут».

Эльфрида почувствовала холодок вдоль спины. Зеленый дым. Это мог быть симптом отравления некоторыми грибами или… чем-то более темным.

— Мне нужно увидеть его, — вырвалось у нее.

Леопольд резко поднял на нее глаза.

— Невозможно. Тебя не подпустят. Освальд, советники, Харальд… — он поморщился, произнося имя брата.

— Тогда дайте мне задание. Любое. Чтобы я могла двигаться, искать, думать. Сидеть в той лаборатории и перебирать ядовитые листья я больше не могу.

Он изучал ее лицо, ее горящие изумрудным огнем глаза. И кивнул.

— Хорошо. Есть дело. Сокольничий, старый Бертольд, заболел. Странная болезнь: дрожь в руках, язвы на коже, будто от ожогов крапивой, но они не заживают. Освальд сказал, что это проказа, и приказал изолировать его в старой кузнице за стеной. Но Бертольд — друг моего детства. Он учил меня соколиной охоте. Я не верю, что это проказа. Она развивается иначе. Сходи к нему. Тайно. Возьми все, что нужно. Конрад проводит тебя за стену под предлогом сбора трав для меня. Вылечи его, Эльфрида. Докажи всем, включая меня, что твое место не на кухне и не в чулане.

В его словах была не просьба, а доверие. И вызов. Она ощутила прилив сил, каких не чувствовала со дня гибели деревни.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Я знаю, — просто сказал он. И впервые его рука потянулась через стол, как будто чтобы коснуться ее руки, но остановилась в сантиметре. Они оба смотрели на эту невидимую преграду, на эту пустоту, которая трепетала от невысказанного. — Будь осторожна.

На следующее утро, с корзинкой для трав за спиной, в сопровождении мрачного Конрада, Эльфрида покинула замок через потайную калитку. Воздух за стенами пах свободой и опасностью. Старая кузница стояла в полумиле, у края леса. Конрад остался ждать снаружи, прислонившись к стене и сложив руки на груди.

— У вас есть час. Я буду стеречь.

Внутри было темно и пахло болезнью. На груде старого сена лежал Бертольд, тщедушный старик с седой щетиной. Его руки были покрыты струпьями и мокнущими язвами. Увидев ее, он испуганно съежился.

— Уходи! Прокаженная зараза!

— Я не боюсь, — мягко сказала Эльфрида, опускаясь на корточки рядом. — Я пришла по просьбе принца Леопольда. Позвольте взглянуть.

Ее «взгляд» был глубже, чем у обычного лекаря. Она не просто осматривала язвы. Она чувствовала болезнь. И то, что она почувствовала, было не проказой. Это был яд. Но не простой. Он был… живым, ползучим, будто червь изнутри грыз плоть. Она осторожно коснулась края раны. От пальцев побежало холодное, липкое ощущение, знакомое и чужеродное одновременно. Грибок. Но не лесной. Искусственно выращенный. Зловредный.

— Бертольд, — спросила она, — вы работали с новыми партиями кожи для перчаток? Или, может, вам привозили корм для птиц из чужих земель?

Старик, удивленный ее вопросом, прошептал:

— Да… неделю назад. Принц Харальд вернулся из поездки на восток. Привез диковинные шкурки для опуток и мешок какого-то зерна для ловчих птиц… Говорил, от него они становятся злее и зорче.

Эльфрида замерла. Харальд. Зерно могло быть заражено спорами этого грибка. Или… заражено намеренно. Но зачем травить старого сокольничего? Чтобы ослабить Леопольда? Чтобы посеять панику? Или это была случайность?

Она открыла свою корзину. Там были не только травы, но и несколько склянок, тихо позаимствованных из лаборатории Освальда (Готтфрид вряд ли заметит). Она приготовила отвар из коры дуба и чистотела для промывания ран, мазь на основе дегтя и растертых листьев бузины — старинное, жестокое, но эффективное средство против грибковых заражений. Работая, она напевала ту самую мелодию, которой бабка пела над тяжелыми ранами — бессловесную, успокаивающую.

Через час Бертольд уже спал, его дыхание стало ровнее. Язвы, промытые и смазанные, выглядели менее гневными.

— Это не проказа, — сказала она Конраду на обратном пути. — Это яд. Грибковый. Попадает через кожу или при вдыхании спор. Источник, скорее всего, в тех припасах, что привез принц Харальд.

Лицо Конрада стало каменным.

— Это серьезное обвинение, девушка.

— Это не обвинение. Это диагноз. Скажите принцу Леопольду. Пусть он решает, что с этим делать.

Когда они вернулись в замок, уже смеркалось. В коридоре, ведущем к ее чулану, ее ждал Леопольд. Он стоял у окна, и последний луч солнца золотил его белые волосы.

— Ну? — спросил он, и в его голосе была та же напряженность, что и у нее перед боем.

— Он будет жив. Это не проказа. Это грибковый яд, возможно, с востока. В припасах вашего брата.

Леопольд закрыл глаза на мгновение. Когда открыл, в них бушевала буря.

— Харальд… Он охотится. Но теперь его мишень не олени. Спасибо, Эльфрида. Ты не просто спасла жизнь. Ты дала мне оружие.

— Осторожнее с этим оружием, — предостерегла она, вспоминая глаза Харальда. — Оно может быть отравлено с обеих сторон.

Он снова посмотрел на нее, и буря в его глазах утихла, сменившись тем теплым, тихим светом, который она видела только у него.

— Ты сегодня снова была собой. Той, что в развалинах. Не боящейся. Знающей.

Они стояли в опустевшем коридоре. Тишина была густой, звонкой. Он сделал шаг навстречу. Она не отступила. Расстояние между ними сократилось до толщины листа пергамента. Она видела каждую ресницу, легкую тень усталости под его глазами, едва заметную дрожь в уголках губ.

— Эльфрида… — начал он.

В эту секунду где-то выше, в покоях короля, раздался пронзительный, полный ужаса крик. Крик служанки. Потом грохот падающей мебели. И затем — леденящий душу, нечеловеческий хриплый смех, который не мог принадлежать королю Августу.

Леопольд побледнел как смерть.

— Отец!

Он бросился бежать по лестнице. Эльфрида, не раздумывая, последовала за ним. Их медленный, осторожный танец был грубо прерван. Но теперь они бежали вместе. Навстречу той самой тьме, которая уже просочилась в самое сердце каменного леса.

Глава IV: Зелёный Дым и Шепот Камней

Леопольд мчался по винтовой лестнице, ведущей в королевские покои, с такой скоростью, что плащ его развевался, как тёмное знамя. Эльфрида, подхватив подол своего простого платья, едва поспевала за ним. Крики сверху не стихали, превратившись в нестройный гул многих голосов — ужаса, растерянности, приказов.

Они ворвались в прихожую. Картина, открывшаяся им, была подобна видению из дурного сна.

Король Август, некогда грозный и величавый, стоял посередине своей опочивальни, но стоял не как человек, а как марионетка на невидимых нитях. Его тело сотрясали конвульсии, длинные седые волосы прилипли к осунувшемуся лицу, покрытому смертной испариной. Одежда на нём была разорвана, как будто он боролся с невидимым противником. Но самое страшное были его глаза. Они широко распахнуты, и в них не было ни капли разума — только животный ужас и какое-то зловещее, фосфоресцирующее зеленоватое свечение в глубине зрачков.

— Зелёный дым! — выкрикивал он хриплым, чужим голосом. — Он ползёт из-под камней! Камни шепчут… они зовут меня… требуют плату за трон!

Он резко рванулся к каменной стене у камина и начал скрести по ней длинными, изуродованными ногтями, издавая пронзительный, леденящий душу скрежет. Служанка, та самая, что кричала первой, прижалась в углу, заливаясь слезами. Два стражника стояли в нерешительности, не смея тронуть монарха.

И в этот хаос вошла она.

Леди Морвенна появилась из тени за драпировкой, словно материализовалась из самого мрака. Она была высокой, худощавой, в платье глубокого болотного цвета, от которого веяло сыростью и запахом вереска. Её лицо было бледным и узким, нос — острым, а глаза… глаза были огромными, тёмными и неподвижными, точно у ночной совы. В руках она держала не посох и не книгу, а странный предмет: сплетённый из черного тростника и сухих веток круг, внутри которого болтались кости мелких птиц и поблёскивали кусочки обсидиана.

— Отойдите, — произнесла она. Голос у неё был низким, шелестящим, как ветер в камышах. — Его величество одолели злые духи камня. Они не любят железо. Отойдите все.

Стражники поспешно отступили. Леопольд замер, сжимая кулаки. Он не сводил глаз с отца, и в его взгляде читалась не только боль, но и жгучее недоверие к этой женщине.

Морвенна приблизилась к королю, который, казалось, её не видел. Она начала медленно вращать перед его лицом тростниковый круг, напевая что-то неразборчивое, монотонное. Напев был неприятным, назойливым, будто жужжание огромного насекомого. Король затих, его конвульсии сменились мелкой дрожью. Свечение в его глазах вспыхнуло ярче.

Эльфрида, стоявшая на пороге, почувствовала тошнотворный приступ. Это был не страх. Это было физическое отвращение, идущее из самой глубины её существа, от того дара, что связывал её с живым миром. Пение Морвенны резало слух, как ржавый нож. Но что было хуже — Эльфрида видела. Не глазами, а внутренним взором. Вокруг короля, особенно у его висков и груди, клубилось серо-зелёное, липкое марево, похожее на споры плесени. Оно пульсировало в такт напева Морвенны. Эта женщина не изгоняла тьму. Она управляла ею. Успокаивала приступ, но укрепляла саму болезнь.

Не раздумывая, движимая чистым инстинктом целителя, Эльфрида шагнула вперёд.

— Остановитесь! — её голос, обычно такой тихий, прозвучал звонко и властно в каменной комнате.

Напев оборвался. Все взгляды устремились на неё. Леопольд вздрогнул. Морвенна медленно, очень медленно повернула к ней свою совиную голову. Её тёмные глаза, казалось, совсем не моргали.

— Кто эта… тварь? — прошипела она, и в её голосе зазвучала неподдельная злоба, скрываемая до этого под слоем таинственности.

— Это мой новый помощник, леди Морвенна, — резко вступил Леопольд, становясь между Эльфридой и советницей. — Эльфрида. Она обладает знанием трав.

— Трав, — с презрительным смешком повторила Морвенна. — Мы имеем дело с духами, принц. С древней силой земли, разгневанной на вашего отца. Её деревенские припарки здесь бесполезны. Более того — опасны. Они могут оскорбить тех, с кем я веду переговоры.

В этот момент король Август снова застонал. Зеленоватый свет в его глазах отступил, оставив только пустоту и истощение. Он обмяк и рухнул бы на пол, если бы Леопольд не подхватил его. Король был легок, как скелет, обтянутый кожей.

— Отец…

— Он должен отдыхать, — заявила Морвенна, снова становясь хозяйкой положения. — Приступ миновал. Духи усмирены. Но они вернутся. Им нужна плата. Я буду молиться и искать ответ в камнях. А вы… — она бросила взгляд на Эльфриду, полный такой лютой ненависти, что у девушки похолодела кровь, — уберите эту красноволосую помеху. Её присутствие нарушает тонкие связи. Красный — цвет крови и гнева. Он раздражает духов.

В комнату, запыхавшись, вбежал магистр Освальд. Увидев сцену, он немедленно принял сторону Морвенны.

— Ваше высочество! Я говорил! Болезнь короля не от плохой крови, а от дурных влияний! Нам нужны духовные практики леди Морвенны, а не… — он ядовито покосился на Эльфриду, — коренья.

Леопольд, держа на руках беспомощное тело отца, был в ловушке. Открыто спорить с советницей, которую поддерживала часть двора (и, как шептали, принц Харальд) сейчас значило ослабить свои позиции ещё больше. Он встретился взглядом с Эльфридой. В его голубых глазах кипела буря — ярость, беспомощность, мольба о прощении.

Эльфрида всё поняла. Она видела больше, чем все они. Видела чёрные нити, что Морвенна опутала разум короля. Видела, как Освальд лишь кивал, боясь или будучи соучастником. И видела боль Леопольда. Она медленно опустила голову, делая вид, что покоряется.

— Как прикажете, ваша светлость, — тихо сказала она, обращаясь к Морвенне, но на самом деле — к Леопольду. Я отступаю. Но не сдаюсь.

Она вышла из покоев, чувствуя на спине ледяной взгляд совиных глаз. Внизу, в своём чулане, она долго сидела в темноте, обхватив колени руками. Она почти физически ощущала ту серо-зелёную скверну, что въелась в короля. Это было колдовство. Тёмное, земляное, связанное с гниением и камнем. Противоположность её магии — магии роста, сока, солнца. Бабка Гретхен рассказывала сказку о «Болотной Няньке», что забирала силы у стариков, питаясь их снами. Морвенна была похожа на эту няньку.

Через час в дверь чулана постучали. Вошёл Конрад. Лицо его было мрачным.

— Он просил передать, — рыцарь говорил шёпотом, хотя вокруг никого не было, — что он видел. Что он знает. Но сейчас руки связаны. Харальд использует болезнь отца, чтобы собрать вокруг себя лордов, недовольных «беспомощностью» младшего принца. Морвенна — его оружие. Леопольд просит тебя… быть его глазами там, куда он не может смотреть.

— Что я должна делать? — спросила Эльфрида, уже зная ответ.

— Лечи. Делай своё дело. Но тихо. Ищи корни этой болезни не только в теле короля, но и в самом замке. Ты чувствуешь то, чего не чувствуют другие. Используй это. — Конрад помедлил. — И будь готова. Харальд уже задаёт вопросы о «рыжей знахарке». Он заинтересовался.

После его ухода Эльфрида не могла уснуть. Она вышла в ночной двор. Луна, почти полная, освещала зубчатые стены башен. Воздух был холодным и чистым. Она подошла к тому месту у стены, где Леопольд нашёл волчеягодник. Присела на корточки, положила ладони на холодную землю. Закрыла глаза. Дар её был пассивным, он приходил сам, но сейчас она впервые сознательно просила его о помощи. Она искала связь, искала тот самый «зелёный дым».

Сначала она чувствовала только сонную жизнь замка — плесень в щелях, червей в дереве, мышей за камнями. Потом её внимание привлекло что-то холодное и вязкое, слабый, но отчётливый поток, тянущийся откуда-то из глубины замкового холма… и сходящийся у фундамента королевской башни. Она пошла на ощупь, как слепая. Обогнула башню и нашла его: у самого основания, в тени огромного контрфорса, рос куст. Не куст — нечто искусственное, жуткое. Он был сплетён из чёрных, безжизненных ветвей, в которые были вплетены сухие лягушачьи лапки, пучки болотной травы и те самые блестящие камешки обсидиана, что были у Морвенны. А у его основания, в небольшом углублении, лежала горсть земли. И на этой земле, питаясь гнилостной силой этого «посада», росли несколько мелких, чахлых грибов с бледными, полупрозрачными шляпками. От них исходило то самое серо-зелёное марево, что она видела вокруг короля.

Корни зла. Это был фокус. Место силы тёмного ритуала.

Эльфрида не тронула его. Разрушить сейчас — значит выдать себя и предупредить Морвенну. Но теперь она знала. И знала, как бороться. Нужно было найти противоположность. Не вырывать тьму, а посадить свет. Но что может пробиться сквозь камень и победить болотную гниль?

Она вспомнила сказку старухи Ульрики. «Камень башни начал покрываться живым мхом». Мох. Скромный, цепкий, вечный мох. Он растёт на камнях, питаясь скудными соками, и вытесняет плесень. И ещё… омела. Растение-парадокс, растущее на дубах, символ жизни посреди зимы. Бабка говорила, что омела, собранная в определенную фазу луны, разрывает чары, связанные с землёй.

На следующий день, выполняя своё обычное рутинное задание — сбор «безобидных» трав для кладовых, — Эльфрида с разрешения садовника (который пожалел худую, серьёзную девушку) набрала несколько видов мха с северной стороны замковой стены и, к великой своей удаче, обнаружила омелу, растущую на старой яблоне в заброшенном саду. Она действовала осторожно, как партизан в тылу врага.

Вернувшись в свою каморку, она начала готовить не мазь и не отвар, а нечто иное. Она измельчила мох и омелу, смешала их с чистейшим мёдом (украденным у Готтфрида, который, как выяснилось, тайком лакомился запасами) и каплей своей собственной крови — древнейший и сильнейший символ жертвы и жизни. Получилась густая, зеленоватая паста. Это был не яд, не лекарство в обычном смысле. Это был противоядок, оберег, заклятие роста против заклятия гниения.

Ночью, когда замок погрузился в сон, а стража на стенах сменилась, она, как тень, прокралась к тому самому контрфорсу. Быстро, дрожащими от волнения руками, она соскребла часть земли у основания чёрного куста и заложила в углубление свою пасту. Потом присыпала землёй и прикрыла камнем. Она не разрушила творение Морвенны. Она посадила рядом своё семя. Пусть силы борются.

На следующий день, когда она несла бельё через двор, её окликнул насмешливый голос.

— Ну что, травница? Как твои деревенские заговоры? Помогают? — Это был Харальд. Он стоял, опираясь о стену, рядом с ним — пара его приспешников, молодых, надменных лордов.

— Я только выполняю свою работу, ваше высочество, — опустив глаза, ответила Эльфрида.

— Скромность украшает, — усмехнулся он. — Мой брат, я вижу, нашёл в тебе не только слугу. Он стал задумчив. Часто спрашивает о… растениях. Странное увлечение для будущего короля. Короли должны думать о железе и хлебе, а не о корешках. — Он сделал шаг ближе, и его бархатный голос понизился до угрожающего шёпота, который слышала только она. — Будь умницей, рыжая птичка. Пой, когда тебе прикажут, и не высовывайся из гнезда. Иначе найдётся кошка, которая с удовольствием достанет тебя оттуда. Леопольд не всегда сможет прикрыть тебя своим плащом.

Он прошёл мимо, оставив её с леденящим душу предчувствием. Угроза была не пустой. Харальд видел в ней оружие против брата. И оружие либо используют, либо ломают, чтобы оно не досталось врагу.

Вечером того же дня, когда она возвращалась из лаборатории, где Освальд заставил её чистить медные тазы от въевшейся грязи, в самом узком и тёмном переходе между кухней и служебными помещениями на неё напали. Не разбойники, а двое крепких слуг в капюшонах, наброшенных на лица. Они не сказали ни слова. Один схватил её сзади, зажимая рот жилистой рукой, пахнущей луком и сажей. Другой нацелился кулаком ей в живот.

Эльфрида не крикнула. Инстинкт выживания, отточенный в лесу после разорения деревни, сработал мгновенно. Она резко откинула голову, ударив затылком в нос тому, кто держал её. Раздался хруст и стон. Хватка ослабла. В тот же миг она выдернула из складок своего платья маленький, спрятанный там шип из терновника, смазанный экстрактом красавки — средство, которое она приготовила после встречи с Харальдом, на всякий случай. И вонзила его в руку второго нападавшего, целясь в мягкое место между пальцами.

Мужчина взвыл от неожиданной, жгучей боли (красавка вызывала сильное жжение) и отпрыгнул. Эльфрида вырвалась, подхватила подол и бросилась бежать прочь, не оглядываясь. Она влетела в свою каморку, захлопнула и прислонилась к двери, сердце колотилось так, что казалось, вырвется из груди. Это было предупреждение. Жестокое, прямое. «Пой, когда прикажут».

Она не пошла к Леопольду. Она не хотела быть обузой, вечной жертвой, которую нужно спасать. Вместо этого, когда сердцебиение успокоилось, она взяла свечу и пошла проверить свой «посад» у контрфорса.

Подойдя, она замерла. На камне, рядом с мерзким чёрным кустом Морвенны, сквозь щель пробился тонкий, ярко-зелёный росток мха. Он был крошечным, но невероятно живым. И от него шёл едва уловимый, чистый аромат свежести, перебивающий запах тления. Её магия работала. Она пустила корень в каменном сердце замка.

Когда она вернулась, в чулане её ждала Ильза. Рыцарь сидела на её табурете, начиная свой кинжал.

— Конрад сказал, что ты не пришла жаловаться, — без предисловия сказала Ильза. — Это хорошо. Жалобы здесь — признак слабости. Но мы знаем. Слуги — люди принца Харальда. Они уже получили своё наказание за «самовольство». — Она вложила кинжал в ножны. — Леопольд просил передать, что завтра, после совета, он будет в библиотеке. Жди его. Он найдёт способ поговорить. И, Эльфрида… — в голосе суровой девушки впервые прозвучало что-то вроде одобрения, — держись. Ты не одна.

На следующее утро, выполняя поручение Освальда отнести успокоительный отвар (бесполезный, как знала Эльфрида) для одной из фрейлин, она столкнулась в коридоре с самой леди Морвенной. Советница остановилась, её совиные глаза пристально вглядывались в Эльфриду.

— Ты ходишь по ночам, девочка, — прошептала она. — Камни рассказывают мне. Они говорят, что кто-то трогал их у королевской башни. Кто-то с горячими руками и холодным сердцем.

— Я собирала лунный свет для отвара, леди, — опустив глаза, солгала Эльфрида. — Бабушка говорила, что он полезен от меланхолии.

— Лунный свет, — протянула Морвенна, и в её голосе послышалось шипение. — Берегись, девочка. Луна может осветить твой путь, но может и выдать тебя тем, кто охотится в темноте. Красное всегда видно издалека.

Она скользнула дальше, оставляя за собой шлейф запаха влажной земли и гниющих листьев. Битва была объявлена. Неявно, но обе стороны поняли правила.

Вечером Эльфрида пришла в библиотеку. Леопольд был уже там. Он стоял у окна, но не смотрел на город. Он смотрел на маленький горшочек с землёй, который стоял на подоконнике. В нём зеленел тот самый мох, что она посадила у стены. Он выкопал его и перенёс сюда.

— Он вырос за ночь, — тихо сказал Леопольд, не оборачиваясь. — Посреди камня. Я никогда не видел, чтобы мох рос так быстро.

Эльфрида подошла ближе.

— Иногда, чтобы выжить, нужно расти быстро, — сказала она.

Он наконец обернулся. Его лицо было измождённым, но в глазах горела решимость, которой не было вчера.

— Они напали на тебя. Я знаю. И я ничего не могу сделать открыто. Прости.

— Не извиняйтесь, — резко сказала она. — Это делает вас слабее в моих глазах. Вы предупредили. Я была готова.

Он удивлённо посмотрел на неё, потом слабая улыбка тронула его губы.

— Ты права. — Он вздохнул. — Совет сегодня. Харальд настаивает на том, чтобы Морвенна провела большой ритуал очищения. В полночь. В старом склепе под часовней. Он говорит, что нужно принести «жертву духам камня» — что-то дорогое королевству. Отец… отец в бреду поддерживает эту идею.

— Это ловушка, — мгновенно отозвалась Эльфрида. — Не для духов. Для вас. Они хотят связать вас или короля с этим тёмным ритуалом. Или… найти предлог для чего-то худшего.

— Я знаю, — кивнул Леопольд. — Но я должен быть там. Чтобы контролировать. Чтобы помешать, если… — он не договорил. — Эльфрида. Тот росток. Это твоя работа?

Она кивнула.

— Противоядие. Растёт медленно. Но оно есть.

Он взял её руку. На этот раз не случайно, не для поддержки. Он взял её руку в свою, крепко, и его пальцы были тёплыми и твёрдыми.

— Расти быстрее, — прошептал он. — Мне нужна твоя зелёная магия. Мне нужна ты. Без тебя этот замок для меня — просто могила из камня.

Они стояли так, рука в руке, в тишине библиотеки, пока за окном не стемнело окончательно и не зажглись первые звёзды. Нить между ними была уже не тонкой паутинкой, а крепкой верёвкой, способной выдержать тяжесть надвигающейся бури. Бури, что должна была разразиться в полночь в каменных недрах склепа.

Глава V: Кровь на Камнях Склепа

Полночь. Не колокол возвестил её, а тяжёлое, гулкое молчание, нависшее над замком Лихтенфельд. Воздух стал густым, словно перед грозой, но небеса были ясны, и луна, холодная и беспощадная, лила свой серебряный свет на зубчатые башни, превращая их в острые клыки гигантского каменного зверя.

Эльфрида, закутанная в тёмный плащ, украденный из гардеробной служанок, двигалась по нижним ярусам замка, как призрак. Её провожал Конрад. Рыцарь был краток:

— Леди Морвенна потребовала, чтобы на ритуале присутствовали только избранные: принцы, несколько доверенных лордов, стражники её личной охраны и… главный лекарь Освальд. Тебя, конечно, нет в списке. Но есть старый вентиляционный ход от кухонных печей. Он выходит в нишу за статуей Скорбящего Рыцаря в самом склепе. Ты сможешь видеть и слышать. Но если тебя обнаружат…

— Я знаю, — прервала его Эльфрида. Её сердце било дробь тревоги, но руки не дрожали. Она чувствовала зов своей зелёной магии, требовавший быть там, где пускала корни тьма.

Ход оказался узкой, закопчённой трубой, пахнущей вековой сажей и смертью. Она ползла по нему, обдирая колени и локти, пока не увидела внизу слабый отсвет факелов через решётку. Осторожно прильнув к железу, она заглянула вниз.

Склеп был огромным, низким залом, вырубленным прямо в скальном основании замка. Каменные саркофаги предков Лихтенфельдов стояли вдоль стен, их покрытые пылью лики молчаливо взирали на происходящее. В центре зала был выложен круг из чёрных, отполированных до зеркального блеска камней — обсидиана. Внутри круга леди Морвенна нарисовала мелом сложные, угловатые символы, от которых веяло древним, нечеловеческим злом.

Вокруг стояли люди. Принц Харальд — во всём чёрном, с лицом, застывшим в выражении холодного торжества. Рядом с ним — несколько лордов с жадными, испуганными глазами. Магистр Освальд ёжился, словно крыса, чувствующая кота. Стража Морвенны, высокие и худые мужчины в плащах с капюшонами, стояла неподвижно, как изваяния. И Леопольд. Он был бледен, но держался прямо, его голубые глаза метали молнии в сторону брата и советницы.

Но самое ужасное было в центре круга. Это была не золотая чаша или драгоценный меч. Это была живая коза — старая, тощая, с колокольчиком на шее. Она стояла, дрожа, её тусклые глаза отражали пламя факелов. «Жертва духам камня».

— Духи глубин! — начала Морвенна, её шелестящий голос отражался от каменных сводов, множась и становясь похожим на шипение целого ползающего роя. — Мы пришли с дарами! Мы принесли жизнь, чтобы утолить вашу жажду! Услышьте нас! Освободите короля от ваших цепей, и мы будем платить вам регулярно кровью и страхом!

Она начала свой монотонный, отвратительный напев, вращая перед собой уже знакомый Эльфриде тростниковый круг. Факелы замигали, хотя сквозняка не было. Тени на стенах зашевелились, приняв причудливые, угрожающие формы. Воздух наполнился запахом серы и раздавленного тысячелистника.

Харальд вынул свой кинжал — длинный, с черной рукоятью. Он сделал шаг к козе.

— Во имя моего отца, короля Августа, и во имя будущего королевства, — провозгласил он громко, но в его голосе не было ни капли жалости, только расчётливая жестокость.

Леопольд не выдержал.

— Остановись, Харальд! Это безумие! Отец болен телом, а не духом! Ты кормишь не древних богов, а собственное суеверие и жажду власти!

— Молчи, братец! — рявкнул Харальд, оборачиваясь. Его лицо исказила гримаса ненависти. — Ты всегда был слаб. Боялся вида крови, прятался в библиотеках. Посмотри, как правят настоящие мужчины! Духам нужна сила, а не твои философские бредни!

Он занёс кинжал. Эльфрида, затаив дыхание, увидела, как Морвенна улыбнулась — тонкой, зловещей улыбкой паука, видящего, как муха попадает в паутину. И в этот момент Эльфрида увидела не глазами, а своим внутренним даром. Она увидела, что «духи» — это вовсе не древние сущности. Это нечто иное. Как плесень на хлебе, как гниль на корнях. Это болезнь самой земли под замком, пробуждённая и направляемая злой волей Морвенны. Тёмная, паразитическая энергия, питающаяся страхом и смертью. И жертвоприношение не умилостивит её, а лишь усилит, навсегда привязав к роду Лихтенфельдов через пролитую кровь.

Она не могла молчать. Не могла позволить этому случиться. Пока Харальд заносил руку, она, забыв об осторожности, крикнула в решётку, и её голос, усиленный каменным сводом, прозвучал громко и странно, словно голос самого склепа:

— Остановись! Это не духи! Это гниль! Ты кормишь болезнь, а не лечишь её!

Все взоры взметнулись вверх, к нише со статуей. Морвенна вскрикнула от ярости.

— Красноволосая! Я чувствовала её! Схватить её!

Стража бросилась к стене. Леопольд, воспользовавшись моментом, рванулся вперёд и выбил кинжал из руки брата стальным ударом по запястью. Кинжал с лязгом отлетел в сторону. Коза, испуганная криками, забилась и вырвалась из круга, помчавшись к выходу, сметая по пути одного из лордов.

Хаос.

Но Морвенна не растерялась. Её глаза закатились, оставив только белки, и она завыла, поднимая руки к потолку. Чёрные камни обсидиана засветились изнутри тусклым, зелёным светом. Из нарисованных мелом символов пополз чёрный, вонючий дым. И из этого дыма начали формироваться тени — неясные, зыбкие, но ужасные. Они имели подобие человеческих фигур, но будто слепленных из грязи и щебня. Их глаза горели тем же фосфоресцирующим зелёным светом, что был в глазах короля. Духи камня. Или, как поняла Эльфрида, материализованная скверна.

Один из таких призраков, с грохотом ломая каменную плиту под собой, двинулся на Леопольда.

— Брат! — крикнул Харальд, но в его голосе был не страх за Леопольда, а ликование. — Видишь! Они пришли! Теперь ты веришь?

Леопольд отступил, выхватывая меч (он пришёл вооружённым, вопреки запрету Морвенны). Сталь прошла сквозь туманное тело, не причинив вреда. Каменный дух протянул руку-глыбу, и Леопольд отлетел, ударившись о саркофаг. Он вскрикнул от боли — удар был страшно тяжёлым, не мистическим, а вполне физическим.

Эльфрида видела это из своей ниши. Стража леди Морвенны уже карабкалась по стене к ней. Но страх за Леопольда пересилил всё. Она закрыла глаза, вцепилась в решётку и позвала. Не заклинанием, а всем своим существом. Она позвала свою магию — магию зелёных ростков, упрямой жизни, пробивающей камни, магию мха на северной стороне, омелы на яблоне, зверобоя на опушке. Она вспомнила песню, которую напевала, леча Бертольда, и запела её. Тихо, но ясно. Песню без слов, мелодию, которую научила её бабушка — древний напев травниц, обращение к силе роста.

И произошло чудо. Не яркое и не громкое. Из щелей между каменными плитами пола, из трещин в саркофагах, там, где веками лежала только пыль, показались тонкие, почти невидимые нити. Зелёные нити. Это был мох, но мох, растущий с невероятной, неестественной скоростью. Он потянулся к чёрному дыму и каменным призракам. И там, где нежная зелень касалась тьмы, та шипела и отступала, словно от раскалённого железа. Каменный дух, нападавший на Леопольда, замедлился, его зелёные глаза померкли.

Морвенна взревела от бешенства.

— Она! ОНА МЕШАЕТ! УБЕРИТЕ ЕЁ!

Один из стражников добрался до ниши и схватил Эльфриду за волосы, стаскивая вниз. Она упала на каменный пол, больно ударившись, но не переставая петь. Её песня теперь звучала гимном сопротивления.

Леопольд, увидев её на полу, пришёл в ярость, превосходящую всякий страх. Он поднялся, схватил с пола опрокинутый факел и бросил его не в призрака, а в центр обсидианового круга, прямо к ногам Морвенны. Сухие травы и меловые символы вспыхнули ярким пламенем. Напев оборвался. Связь нарушилась. Каменные призраки заколебались, потеряли чёткость и начали медленно оседать обратно в дым, а дым — втягиваться в чёрные камни.

Внезапная тишина оглушила. В склепе пахло гарью, серой и страхом. На полу лежала Эльфрида, её алые волосы растрепались, плащ был порван. Леопольд, прихрамывая, подбежал к ней, прикрывая её своим телом.

Харальд стоял, задыхаясь, его план рухнул на глазах. Но на его лице не было поражения. Было холодное, безжалостное решение.

— Колдовство, — прошипел он, указывая пальцем на Эльфриду и Леопольда. — На моих глазах! Мой брат, поддавшись чарам этой рыжей ведьмы, помешал священному ритуалу и наслал свою собственную тёмную магию! Он в сговоре с ней! Они хотят смерти отца и погружения королевства в хаос!

Лорды, напуганные до смерти увиденным, зашептались, кивая. Им нужен был простой ответ. И Харальд дал его им.

Леди Морвенна, отряхивая пепел с платья, поднялась. Её глаза снова стали чёрными и пронзительными.

— Принц Харальд говорит правду. Я чувствовала злую волю. Эта девка — не травница. Она — наследница древней лесной ереси, которая всегда враждовала с каменными духами, хранителями тронов. А принц Леопольд… очарован. Он не владеет собой.

Это был смертельный политический удар. Леопольд понял это. Он видел, как лорды отдаляются от него, как даже его собственные стражники (не Конрад и Ильза, те были наверху, их не пустили) смотрят на него с сомнением.

— Ложь, — хрипло сказал он. — Всё, что вы видели — тёмное колдовство этой женщины! Эльфрида пыталась остановить его!

— Зелёная поросль из камня? — насмешливо бросил Харальд. — Это ли не колдовство? А её песня? Все слышали!

Освальд, трусливо примирившийся с сильнейшей стороной, закивал:

— Да, да! Я всегда подозревал! Её методы… неестественные!

Леопольд понял, что спорить сейчас бесполезно. Он помог Эльфриде подняться.

— Мы уходим, — сказал он твёрдо, глядя в глаза брату. — И мы докажем правду. Но если хоть один волос упадёт с её головы до суда, я лично сокрушу тебя, брат, даже если за тобой будет стоять вся твоя каменная нечисть.

Он повёл Эльфриду к выходу, и на этот раз никто не посмел их остановить. Аура непреклонной ярости, исходившая от младшего принца, была страшнее любого призрака.

В коридоре их ждали Конрад и Ильза, слышавшие шум и уже выхватившие оружие.

— В башню, — коротко бросил Леопольд. — Забаррикадироваться. Игр в вежливость больше не будет.

В его личных покоях, когда Ильза осматривала ушибленные рёбра Леопольда, а Конрад расставлял людей у дверей, Эльфрида наконец дала волю дрожи, бившей её изнутри. Она сидела на краю его кровати, кутаясь в одеяло.

— Я всё испортила, — прошептала она. — Теперь они назовут тебя предателем.

— Ты спасла меня, — возразил он, садясь рядом. Его рука легла поверх её, сжимавшей край одеяла. — И, возможно, отца. Ты показала истинное лицо этой «магии». Зелёные ростки против чёрной гнили. Теперь я знаю, с чем мы боремся.

— Но что мы будем делать? Харальд теперь открыто обвинит тебя.

— Он обвинит нас обоих, — поправил он. — Ведьмовство — серьёзное обвинение. Но у нас есть козыри. У нас есть правда. И у нас есть твой дар. И… — он обернулся к столу, где стоял тот самый горшочек с мхом. Мох разросся, покрывая всю землю и даже начав карабкаться по стенке горшка. — У нас есть это. Жизнь, растущая среди камней. Это наш символ. И наша надежда.

Он посмотрел на неё, и в его глазах не было ни тени сомнения или сожаления.

— Завтра начнётся настоящая война, Эльфрида. Не на поле боя, а в этих стенах. Готовься. Теперь мы будем сражаться не украдкой, а открыто. И мы либо победим, либо умрём. Но умрём вместе.

Она взяла его руку и сжала её. Её изумрудные глаза встретились с его голубыми. В них не было страха. Была та же ярость жизни, что пробилась сквозь камень склепа.

— Тогда мы победим, — сказала она. — Ради зелёной травы, что прорастёт на наших могилах, если понадобится.

Снаружи, за стенами башни, замок Лихтенфельд бурлил слухами и страхом. Лорды собирались вокруг Харальда. Морвенна шепталась со своими стражниками, готовя новые козни. А в старой королевской опочивальне король Август, ненадолго пришедший в себя после того, как связь с Морвенной ослабла, открыл глаза и слабым голосом спросил у верного слуги:

— Что… что за зелёный свет я видел сквозь сон? Он пах… пах лесом после дождя…

Тёмная и светлая магии вступили в открытую войну, и ставкой в ней была не только корона, но и душа всего королевства.

Глава VI: Суд и Корни

Утро после ночи в склепе пришло серое и холодное, словно сама природа скорбела о расколотом королевстве. В замке Лихтенфельд царила гробовая, напряжённая тишина, нарушаемая лишь лязгом оружия и торопливыми шагами гонцов. Сторонники Харальда заняли главные залы и ворота. Люди Леопольда укрепились в его башне и прилегающих строениях. Замок превратился в поле боя, разделённое невидимыми, но хорошо ощутимыми баррикадами.

В полдень раздался удар в огромный «Советный колокол», созывающий Тайный совет и всех знатных лордов, находившихся в столице. Звон его был не торжественным, а зловещим, похоронным.

Леопольд стоял у окна своей башни, наблюдая, как фигурки в богатых одеждах стекаются к главному залу.

— Он действует быстро, — сказал он без эмоций. — Не давая опомниться. Не давая найти союзников.

— Что мы будем делать? — спросила Эльфрида. Она переоделась в простое, но чистое платье тёмного цвета, её алые волосы были туго заплетены и спрятаны под чепцом. Она выглядела как монахиня, готовящаяся к исповеди.

— Мы пойдём туда, — ответил Леопольд, поворачиваясь к ней. На нём был тёмно-синий дублет без украшений, лишь на груди — маленький серебряный значок с изображением сокола, герб его личной дружины. — Мы выслушаем обвинения. И мы ответим. По закону.

— По закону, который они сами будут трактовать? — мрачно спросил Конрад, проверяя крепление своего меча.

— Есть Старый Кодекс, — сказал Леопольд. — Законы, записанные ещё при моём деде. Их нельзя просто отменить. В них прописана процедура для обвинений в колдовстве. Требуется не менее трёх свидетелей-очевидцев «явного и злонамеренного акта магии». И… обвиняемый имеет право на Защитника и на испытание.

— Испытание? — Эльфрида почувствовала холод в животе.

— Не огнём и не водой, — поспешил успокоить её Леопольд. — В нашем королевстве это испытание Правдой. Способ зависит от обвинения. Но мы до этого не дойдём. Мы оспорим самих свидетелей.

Главный зал замка был переполнен. На возвышении под пустым троном (что само по себе было символично) стоял принц Харальд в полном парадном облачении. Рядом, чуть в тени, восседала леди Морвенна, подобная хищной птице на насесте. По правую руку от Харальда сидели лорды, поддержавшие его, — в основном воинственные бароны с восточных границ. По левую — те, кто сохранял нейтралитет или тайно симпатизировал Леопольду, но боялся высказаться.

Когда Леопольд вошёл в зал в сопровождении Эльфриды, Конрада и Ильзы, гул стих. Все взгляды устремились на них — любопытные, враждебные, испуганные. Они прошли по центральному проходу к самому возвышению и остановились. Леопольд не поклонился брату. Он просто стоял, смотря на него прямо.

— Брат, — начал Харальд, его голос гулко разнёсся под сводами. — Ты предстаёшь перед этим собранием по тяжкому обвинению. В сговоре с силами тёмной магии и в покушении на священный ритуал, призванный исцелить нашего отца, короля. Эта девка, — он презрительно ткнул пальцем в сторону Эльфриды, — обвиняется в колдовстве, в наслании порчи и в управлении нечистой силой растительности. Что ты скажешь?

Леопольд сделал шаг вперёд. Его голос был спокоен и ясен.

— Я скажу, что обвинение ложно от первого до последнего слова. Леди Морвенна практикует некромантию и тёмные обряды, связанные с гниением и камнем. То, что вы видели в склепе, было не призывом духов-хранителей, а вызовом паразитической скверны, отравляющей землю и разум короля. Эльфрида, обладающая древним, но светлым даром травницы, даром роста и исцеления, попыталась этому помешать. Её магия — это магия жизни. И именно она может исцелить отца.

В зале поднялся шум. Морвенна подняла руку, и тишина воцарилась снова.

— Сладкие слова, принц, одурманенный чарами, — прошипела она. — Но где доказательства? У меня есть свидетели. Трое. Как и требует Старый Кодекс.

Она кивнула. Вперёд вышли трое: магистр Освальд, бледный и потный; один из лордов, что был в склепе, старый барон Ульрих, известный своей жадностью и трусостью; и… служанка из королевских покоев, та самая, что кричала в ночь приступа короля. Девушка не смотрела на Эльфриду, её взгляд был опущен в пол.

— Говорите, — приказал Харальд.

Освальд, запинаясь, рассказал о «неестественных» методах Эльфриды, о её «подозрительных» ночных прогулках и о том, как в склепе из камня по её зову полезла зелёная поросль. Барон Ульрих, дрожащим голосом, подтвердил, что видел, как «ведьма пела, и камни оживали». Служанка же, чуть слышно, прошептала, что видела, как Эльфрида нашептывала что-то на увядший цветок у окна короля, и тот… на мгновение распустился вновь.

— Три свидетеля, — торжественно заключил Харальд. — Три очевидных акта магии. Старый Кодекс исполнен. Что ты можешь противопоставить этому, брат? Кроме пустых слов?

Леопольд сжал кулаки. Он знал, что Освальд и барон лгут по принуждению или из страха. Но служанка… Возможно, она действительно увидела что-то. Дар Эльфриды действовал бессознательно.

— Их слова куплены страхом или золотом, — сказал Леопольд. — Я требую права на Защитника и оспаривание свидетелей по пунктам.

— Защитник? — усмехнулся Харальд. — И кого ты выставишь? Себя? Ты сам обвиняемый по соучастию.

— Я буду её защитником, — раздался новый, твёрдый голос из толпы.

Все обернулись. Из рядов нейтральных лордов вышел старый, сухощавый мужчина с лицом, испещрённым морщинами, и умными, пронзительными глазами. Это был граф Рейнхард, хозяин самых плодородных земель на юге, известный своей неподкупностью и глубоким знанием законов. Он редко вмешивался в дворцовые интриги, предпочитая свои библиотеки и виноградники.

— Граф? — удивился даже Харальд. — Это не ваше дело.

— Всё, что касается справедливого суда и Старого Кодекса — моё дело, ваше высочество, — спокойно ответил Рейнхард. — Закон позволяет обвиняемой выбрать защитника из числа непредвзятых лордов. Я предлагаю свою кандидатуру. Если, конечно, девушка согласна.

Эльфрида, поражённая, посмотрела на Леопольда. Тот едва заметно кивнул. Граф Рейнхард пользовался огромным уважением.

— Я согласна, — тихо, но чётко сказала Эльфрида.

— Хорошо, — Харальд был явно раздражён, но не мог отказать. — Оспаривай.

Рейнхард подошёл к троим свидетелям. Он не повышал голоса, его вопросы были точными, как уколы иглой.

— Магистр Освальд, вы говорите о «неестественных методах». Назовите хотя бы один трактат по медицине, который вы изучали, где бы осуждалось использование мха для очистки ран или омелы для снятия лихорадки? Вы знакомы с трудами брата Альбариха из аббатства Санкт-Галлен? Он подробно описывает эти методы ещё двести лет назад.

Освальд замялся, покраснел. Он, как выяснилось, кроме основных трудов по кровопусканию, ничего не читал.

— Барон Ульрих, вы утверждаете, что «камни ожили». Можете описать, как именно они двигались? Отделились ли они от стены? Или, может, это была игра теней от факелов, которые держала стража леди Морвенны? Вы, как опытный воин, должны различать реальную угрозу и обман зрения.

Барон забормотал что-то невнятное про «зелёный свет» и «шевеление».

— Служанка, — мягче обратился Рейнхард к девушке. — Ты сказала, цветок распустился. На мгновение. Уверена ли ты, что это не был последний всплеск жизни увядающего растения? Или, может, луч солнца упал на него именно в тот миг? Ты добрая девушка, я вижу. Боишься? Тебя кто-то запугивал?

Служанка вздрогнула и украдкой взглянула на Морвенну. Та смотрела на неё не мигая. Девушка заплакала и выбежала из зала. Их показания рассыпались, как карточный домик.

Харальд в ярости ударил кулаком по подлокотнику.

— Софистика! Они видели колдовство! Все видели зелёный мох!

— Зелёный мох, — подхватил Рейнхард. — Природное создание, растущее во влажных местах. Его внезапный рост можно объяснить многими причинами. Например, выбросом подземных газов, которые часто случаются в старых склепах и… стимулируют рост некоторых растений. Это известно. Но вы настаиваете на колдовстве. Тогда, согласно Кодексу, если свидетельства спорны, применяется Испытание Правдой. Для обвинения в магии, связанной с землёй и ростом, испытание должно быть связано с землёй и ростом.

В зале воцарилась напряжённая тишина. Все знали о древних испытаниях, но никто не видел их вживую.

— Какое испытание? — спросил Харальд, с подозрением глядя на старого графа.

— Испытание Садом, — торжественно провозгласил Рейнхард. — Оно описано в хрониках короля Бальтазара. Обвиняемая в зелёном колдовстве должна вырастить жизнь там, где её нет. Конкретно: оживить мёртвую, высушенную на корню ветвь Царского Дубка — дерева, что растёт только в королевской роще и символизирует связь правящего дома с землёй. Если ветвь даст лист — дар от земли, а не от тьмы. Если нет… вина доказана.

Морвенна внезапно насторожилась. В её глазах мелькнуло беспокойство.

— Это глупость! — воскликнула она. — Дубок мёртв! Его нельзя оживить!

— Именно поэтому это и есть испытание, леди, — холодно парировал Рейнхард. — Если дар девушки — светлый, земля отзовётся. Если тёмный — нет. Закон есть закон.

Харальд колебался. Он видел, что симпатии некоторых лордов, впечатлённых логикой графа, начали колебаться. Риск был, но и шанс разом уничтожить Эльфриду и дискредитировать брата тоже был.

— Пусть будет так, — процедил он. — Испытание состоится завтра на рассвете в королевской роще. В присутствии совета. Но если она проиграет… и она, и её сообщник, мой брат, будут считаться виновными в государственной измене и колдовстве. Со всеми вытекающими.

Леопольд побледнел, но кивнул.

— Мы согласны.

Весь остаток дня Эльфрида провела в башне, готовясь. Но как готовиться к чуду? Она сидела, сжимая в руках горшочек с мхом, пытаясь вновь ощутить ту связь, что была в склепе.

— Я не знаю, смогу ли я контролировать это, — призналась она Леопольду. — Тогда… это было отчаяние. За тебя.

Он взял её руки в свои.

— Тогда делай это за отца. За королевство. За ту правду, что мы с тобой знаем. Земля слышит искренность. Ты не желаешь зла. Ты несёшь жизнь. Вспомни сказку старой Ульрики. Там тоже нужно было растопить каменное сердце.

Ночью к ним тайно пробрался старый садовник, тот самый, что разрешал ей собирать мох. Он принёс с собой маленький мешочек с землёй.

— Это не простая земля, дитя, — прошептал он. — Это земля с могилы Алёны Травницы. Говорят, она была прабабкой твоей бабки и жила в этих краях, пока её не изгнали по навету. Она любила эту землю. Возьми. Может, её дух поможет.

Эльфрида с благодарностью приняла дар. Теперь у неё была связь с прошлым, с корнями её собственного рода.

Рассвет застал королевскую рощу, окутанную холодным туманом. Собрались все лорды, стража, придворные. В центре поляны стоял огромный, но мёртвый Царский Дубок. Его могучие ветви, когда-то гордо простиравшиеся к небу, теперь были сухими, чёрными, безжизненными скелетами на фоне серого неба. У его подножия лежала отпиленная ветвь толщиной в руку, тоже совершенно сухая.

Харальд и Морвенна стояли впереди, их лица выражали холодную уверенность. Леопольд, Конрад и Ильза — рядом с Эльфридой. Граф Рейнхард наблюдал с непроницаемым видом.

— Начинай, ведьма, — бросил Харальд. — Покажи нам свою «жизнь».

Эльфрида вышла вперёд. Она положила на землю у корней дуба мешочек с землёй Алёны. Потом взяла сухую ветвь. Она была холодной и мёртвой, как кость. Она закрыла глаза, отринув страх, насмешки, враждебные взгляды. Она думала о бабке Гретхен, о её тёплых, шершавых руках, о запахе сушёных трав в их хижине. Она думала о зелёных полях, о силе пробивающегося сквозь камень ростка, о непобедимом упрямстве жизни. Она начала напевать. Ту самую песню без слов. И на этот раз она пела не только о жизни, но и о памяти. О корнях, уходящих глубоко в землю, о предках, чья любовь к земле осталась в каждом зёрнышке.

Сначала ничего не происходило. В толпе послышались смешки. Харальд ухмыльнулся.

Но Эльфрида не открывала глаз. Она пела. Она взывала не к магии силы, а к магии связи. Она вспоминала каждый исцелённый ею порез, каждую спасённую от лихорадки жизнь, каждый благодарный взгляд. Она посылала эту благодарность обратно, земле.

И тогда случилось нечто, чего не видели в склепе. От земли у корней старого дуба, из той самой принесённой земли, потянулись тонкие, почти невидимые золотистые нити. Они обвили сухую ветвь в её руках. Потом от самой земли у подножия дуба, из-под векового слоя опавшей листвы, показался слабый, но яростный зелёный росток. Не мох. Маленький, нежный побег самого дуба. Он потянулся вверх, к свету, пробивая засохшую кору у основания великана.

А ветвь в руках Эльфриды… не зазеленела. Но в одном месте, на самом её срезе, там, куда падали её слёзы и куда струились золотистые нити из земли, лопнула почка. И из неё, медленно, невероятно, развернулся один-единственный, маленький, ярко-зелёный лист дуба.

Тишина была абсолютной. Никто не дышал.

Лист трепетал на мёртвой ветви, как зелёное сердце, забившееся в груди трупа. Это было невозможное. Это было чудо. Но чудо тихое, не устрашающее, а глубоко трогательное.

Граф Рейнхард первый преклонил колено, глядя не на ветвь, а на тот росток у корней дуба.

— Земля признала её, — сказал он громко и чётко. — Дар светел и истинен. Испытание пройдено.

Волна шёпота прокатилась по толпе, сменившись ропотом одобрения. Даже самые скептически настроенные лорды были потрясены. Это было не колдовство в их понимании. Это была… благодать.

Морвенна прошипела что-то невнятное, её лицо исказила ярость. Харальд стоял, побелев от бешенства, понимая, что проиграл этот раунд сокрушительно.

— Нет! Это тоже колдовство! — закричал он, но его голос потонул в общем гуле.

Леопольд подошёл к Эльфриде, всё ещё державшей ветвь с единственным листом. Он взял её свободную руку и поднял их вместе над головой, обращаясь к собравшимся.

— Вы видели! Вы видели силу жизни, а не смерти! Те, кто истинно любит это королевство, — за мной! Мы идём исцелять короля!

Это был призыв. И многие, очень многие, после увиденного, ответили на него. Толпа разделилась. Часть осталась с Харальдом, но значительная группа лордов, рыцарей и даже простых слуг потянулась за Леопольдом и Эльфридой к замку.

Война не закончилась. Она только что изменила фронты. Теперь у Леопольда было не только право, но и чудо на своей стороне. И он вёл за собой не только воинов, но и тех, кто поверил в зелёный лист, пробившийся сквозь смерть.

Глава VII: Узы Камня и Крови

Возвращение в замок после чуда в роще напоминало не триумфальное шествие, а медленное, неотвратимое наступление прилива. Леопольд шёл впереди, и за ним следовали не только его верные Конрад и Ильза, но и два десятка лордов, их рыцари, а также простые горожане и слуги, примкнувшие к процессии у ворот. Они несли с собой ту самую ветвь с зелёным листом, как священную хоругвь. Сила была теперь не только в стали, но и в вере.

Харальд и Морвенна отступили в королевские покои, забаррикадировавшись там с преданными им стражниками и наёмниками. Замок превратился в осаждённую крепость внутри крепости. Леопольд занял Большой зал, превратив его в штаб. Граф Рейнхард взял на себя роль советника.

— Мы не можем штурмовать покои отца, — сказал Леопольд, глядя на план замка. — Слишком много невинной крови прольётся. И они могут навредить отцу в отчаянии.

— Но мы не можем и ждать, — возразил Конрад. — Каждая минута на руку Морвенне. Мы не знаем, что она делает там с королём.

— Я знаю, — тихо сказала Эльфрида. Все взгляды обратились к ней. Она стояла у камина, её пальцы сжимали амулет из сплетённых корней, который она сделала ночью. — Я чувствую это. Как дрожь в земле под нами. Она не просто держит его в заложниках. Она… питается им. Как пиявка. И чем слабее он становится, тем сильнее становится то, что она будит.

— Что она будит? — спросил Рейнхард.

Эльфрида закрыла глаза, пытаясь выразить словами то, что чувствовала кожей и душой.

— Не дух. Не призрак. Нечто… древнее и бесчувственное. Каменное сердце под самой старой башней. Оно спало веками. Но она будит его голодом, болью, страхом короля. Корни её чёрной магии уходят туда, вглубь.

В дверь постучали. Вошёл старый, сгорбленный слуга с лицом, испещрённым шрамами от оспы.

— Ваша светлость, — проскрипел он, кланяясь Леопольду. — Есть человек. Хочет поговорить с травницей. Говорит, знает про «каменное сердце».

— Кто он? — насторожился Леопольд.

— Каменотёс, ваша светлость. По имени Гунтер. Самый старый из тех, кто работает в замке. Он клал плиты ещё при деде вашем.

Эльфрида встрепенулась.

— Пусть войдёт.

В зал вошёл древний старик, крепкий, как корень дуба, с руками, искорёженными десятилетиями работы с камнем. Он поклонился, и его глаза, мутные от возраста, но острые, остановились на Эльфриде.

— Слышал, девица, про твой зелёный лист. И про то, что ты видишь то, что другим не видно. Правда ли?

— Правда, — кивнула Эльфрида.

— Тогда слушай старую быль, не сказку, — уселся Гунтер на предложенную табурету, с трудом разгибая спину. — Когда я был молодым подмастерьем, мы под руководством мастера укрепляли фундамент старой Башни Слёз. Копали глубоко. И наткнулись на стену. Не нашу. Древнюю, из чёрного базальта, такого, которого в наших горах нет. На ней были вырезаны лики… не людей и не зверей. Что-то среднее. Строгие, спящие. И посередине — огромная каменная плита, будто дверь. На ней руны. Мастер наш, учёный муж, прочёл их. Там было написано: «Здесь покоится Страж Порога. Не будите гнев камня. Его сон кормится покоем королей».

Гунтер помолчал, собирая мысли.

— Мы засыпали тот раскоп, заложили плитами попрочнее. Мастер велел забыть. Но я запомнил. А потом, года три назад, пришла эта… совиная баба, Морвенна. Стала расспрашивать старые слухов о подземельях. И особенно про Башню Слёз. И я видел, как её люди таскали туда мешки с чем-то тяжёлым. Не с провизией. С камнями, думаю. Особыми.

— Она не просто будит Стража, — проговорила Эльфрида, озарение осветило её лицо. — Она хочет его подчинить. Сделать своим оружием. Но для этого нужна не просто энергия. Нужна… связь с правящим родом. Королевская кровь и жизнь. Король — ключ. Его страдания — отмычка.

Леопольд вскочил.

— Мы должны остановить её сейчас! Немедленно!

— Штурмом не возьмёшь, — мрачно сказал Гунтер. — Но есть путь. Старый сток. Для дождевой воды. Он идёт от Башни Слёз вглубь холма, а потом выходит в овраг за стеной. Я прокладывал его. Он узкий, но пройти можно. Выходит он прямо в пещеру под той самой древней стеной.

Это был риск. Безумный риск. Но другого выбора не было.

— Я пойду, — сказала Эльфрида.

— Мы пойдём, — поправил Леопольд.

— Нет, — возразила она, глядя ему прямо в глаза. — Тебя там ждут. Тебя, наследника. Твоя кровь может быть той самой последней каплей, что разбудит Стражу окончательно или отдаст тебя в её власть. И потом… кто будет командовать здесь? Кому люди поверят? Ты должен быть здесь, на виду. Дай мне Конрада или Ильзу. И… дай мне твою перчатку.

Леопольд хотел возражать, но видел железную логику в её словах. Он молча снял одну из своих кожаных перчаток, ту самую, что была на нём в день их встречи. Она взяла её, и их пальцы снова соприкоснулись.

— Вернись, — прошептал он так тихо, что слышала только она.

— Я всегда возвращаюсь к своим растениям, — ответила она с тенью улыбки.

Группа проникновения была маленькой: Эльфрида, Конрад и двое проверенных бойцов из людей графа Рейнхарда. Гунтер проводил их до замурованной решётки в нижней части замковой стены, показал скрытый рычаг. За решёткой зияла чёрная дыра, от которой пахло сыростью и временем.

— Бог в помощь, — пробормотал старик. — Не дайте каменному сердцу забиться.

Тоннель был низким, они шли согнувшись. Стены покрывала слизь и бледные, слепые грибы. Воздух становился всё тяжелее, гуще, с явственным привкусом меди и пыли. Эльфрида шла, положив руку на стену, и чувствовала через камень зловещую, медленную вибрацию — как тиканье огромных каменных часов.

Наконец, тоннель расширился. Они вышли в природную пещеру. И здесь, в свете их фонарей, открылось то, о чём рассказывал Гунтер. Гладкая, отполированная веками стена из чёрного базальта. И на ней — лики. Их было семь. Суровые, с закрытыми глазами, с оскалом, напоминающим одновременно и человека, и горного тролля из страшных сказок. А в центре — та самая плита-дверь. И перед ней…

Перед ней горел костёр из какого-то синего пламени, не дававшего тепла, лишь источавшего леденящий холод. Рядом с костром, на коленях, сидела леди Морвенна. Она что-то нашептывала, и в такт её шёпоту лики на стене будто шевелились, играя светотенями. А от плиты вверх, сквозь свод пещеры, тянулся толстый, пульсирующий корень из того же серо-зелёного марева, что Эльфрида видела вокруг короля. Он уходил в камень, питаясь силой этого места и направляя её вверх, в покои Августа.

Но самое ужасное было другое. К самой плите, к её основанию, были прикованы цепями двое стражников Харальда. Они были живы, но их лица были искажены немым ужасом, а из их уст, ушей и даже пор кожи сочились тонкие струйки того же марева. Их жизненная сила медленно высасывалась и вливалась в плиту. Это была дополнительная жертва. Морвенна не брезговала малым, пока ждала главного — полного угасания короля.

— Остановитесь! — крикнула Эльфрида, выходя из тени тоннеля.

Морвенна медленно обернулась. Её совиные глаза в свете синего пламени горели ликующим безумием.

— А, красноволосая. Я чувствовала твоё приближение. Как сорняк, тянешься к солнцу даже здесь, в преисподней. Ты опоздала. Цепочка жертв замкнулась. Кровь стражников, страх короля… скоро придёт черёд и твоего милого принца. Его кровь, кровь наследника, откроет дверь окончательно. Страж Порога восстанет, и тот, кто контролирует ключ… контролирует и Стража. Харальд будет править через меня, а я — через древнюю силу камня!

Конрад и воины бросились вперёд, но Морвенна взмахнула рукой. От стены оторвались две тени, материализовавшись в каменных големов, похожих на тех, что были в склепе, но крупнее. Они со скрежетом двинулись навстречу.

Эльфрида не смотрела на них. Она смотрела на пульсирующий корень зла и на прикованных людей. Она знала, что не может сражаться с големами мечом. Её оружие было иным. Она подбежала к самому краю синего костра и, не касаясь пламени, воткнула в землю перед плитой принесённый с собой пучок трав: сушёную омелу, зверобой и… веточку от того самого Царского Дубка с живым листом. Потом она надела перчатку Леопольда на одну руку, а другую, голую, прижала к чёрной плите.

Боль ударила в неё, как удар молота. Холод, отчаяние, древняя, бездушная жажда поглощения затопили её сознание. Она вскрикнула, но не отдернула руку. Вместо этого она начала петь. Ту же песню, что пела в роще, но теперь в ней были не только надежда и жизнь. В ней была скорбь по всем жертвам, гнев против несправедливости, и… любовь. Любовь к зелёным лесам, к синим рекам, к теплу человеческих рук. Она посылала этой любви образы в каменное сердце: не насилие, а воспоминание. Воспоминание о том, каково это — быть частью живого мира, а не мёртвым идолом.

Перчатка Леопольда на её другой руке согревалась. Она чувствовала его присутствие, его веру, его собственную, человеческую, не магическую силу. Она соединила их в себе: его преданность дому и долгу, свою связь с природой.

И случилось неожиданное. Тот самый зелёный лист на ветке у её ног вспыхнул ярким изумрудным светом. Свет побежал по жилкам листа, перешёл на ветку, коснулся земли. И из земли под самой плитой, сквозь камень, пробился росток. Не мох. Нежный, хрупкий побег плюща. Он обвил основание одной из цепей, впившись в железо, и металл… заржавел на глазах, рассыпался в труху. Один из стражников рухнул на землю, свободный.

Морвенна завизжала от ярости.

— НЕТ! Ты не смеешь!

Она рванулась к Эльфриде, но Конрад, с трудом отбивавшийся от одного голема, бросил ей под ноги свой запасной кинжал. Морвенна споткнулась.

Эльфрида, чувствуя, как силы покидают её, сосредоточила всё, что осталось, на второй цепи. Плющ потянулся и к ней. Но голем, отбросив одного из воинов, разбив ему голову о стену, повернулся к ней. Каменная рука занеслась для удара.

В этот момент из тоннеля с рёвом выбежал новый человек. Это был не воин. Это был огромный, бородатый мужчина в кожаном фартуке кузнеца. В руках он держал не меч, а огромный молот.

— За моего брата! — заорал он и со всей силы ударил молотом по ноге голема.

Раздался оглушительный треск. Камень дал трещину. Это был Гунтер. Он пришёл следом, не в силах остаться в стороне.

Удар голема пришёлся по касательной, но сбил Эльфриду с ног. Она ударилась головой о камень, и мир поплыл. Но её рука всё ещё лежала на плите. И в последнем прозрении, в момент между сознанием и забытьем, она УВИДЕЛА. Не глазами. Она увидела сущность Каменного Стража. Это не было злобное существо. Это был… механизм. Древний, бездушный страж, созданный неведомой расой для защиты некого «Порога». Он питался не злом, а любой жизненной силой, чтобы поддерживать свою спящую активность. Морвенна просто перенаправила его «питание» на короля, извратив процесс. Но чтобы по-настоящему пробудить его для действий, нужен был сознательный, добровольный акт жертвы от того, чья кровь была связана с этой землёй. От короля или наследника.

«Он не злой… Он просто пустой… Как жажда…» — промелькнуло в её голове.

Плющ между тем добрёл до второй цепи и съел её. Второй стражник упал. Синий костёр затрепетал и погас. Связь прервалась. Корень марева, тянувшийся кверху, начал бледнеть и рассыпаться.

Морвенна, поднявшись, увидела крах своего ритуала. Её лицо исказила бешеная ненависть. Она выхватила из складок платья обсидиановый кинжал и бросилась к лежащей Эльфриде.

— Если не могу иметь Стража, я возьму твоё сердце, ведьма! Из него выйдет сильный яд!

Но удар не состоялся. Из темноты тоннеля метнулась, как тень, Ильза. Её собственный кинжал блеснул, и сталь вошла в спину Морвенны по самую рукоять. Советница замерла, её глаза расширились от удивления. Она кашлянула, и изо рта у неё пошла чёрная, густая кровь. Она рухнула на каменный пол, бездыханная. С её смертью оставшийся голем замер, рассыпался в груду булыжников, а лики на стене будто застыли, выражение их стало не угрожающим, а просто… спящим.

Тишина. Пахло гарью, кровью и озоном.

Конрад, весь в крови, подбежал к Эльфриде. Она была в сознании, но слаба.

— Король… — прошептала она. — Связь прервана… Он может… поправиться…

— Не говори, — буркнул Конрад, срывая с себя плащ, чтобы укутать её. — Всё кончено.

Они выбрались обратно через тоннель, неся раненых. Когда они показались у решётки в стене, их встретила целая толпа. Леопольд бросился вперёд, увидев бледное лицо Эльфриды.

— Она жива, — коротко доложил Конрад. — Морвенна мертва. Ритуал разрушен.

Леопольд не слушал. Он взял Эльфриду на руки, как ребёнка, и понёс её в замок, в свою башню. Он уложил её на свою собственную кровать, сам стал готовить отвар из тех трав, что она сам когда-то показывала ему. Его руки дрожали.

Через час, когда Эльфрида, выпив снадобье, наконец открыла глаза, он сидел рядом, держа её руку.

— Ты… испачкал свою постель, — слабо улыбнулась она.

— Пусть, — он прижал её ладонь к своей щеке. Его щека была влажной. — Ты вернулась.

— Я обещала. — Она замолчала, потом сказала серьёзно: — Лео. Каменный Страж… Он не враг. Он инструмент. Морвенна хотела использовать его. Но его можно… перенастроить. Не на поглощение жизни, а на её защиту. Ключ — в добровольной жертве, но не смерти. В отречении от чего-то дорогого ради других. Понимаешь?

Он смотрел на неё, и понимание приходило к нему.

— Ты говоришь о законности. О праве. Не сила, а добровольный отказ от части её ради общего блага.

— Да, — прошептала она. — Это и есть истинная магия правителя.

В это время в дверь ворвался запыхавшийся гонец.

— Ваша светлость! Принц Харальд! Когда весть о смерти Морвенны дошла до него… он попытался бежать через потайной ход! Но его люди… многие перешли на вашу сторону. Его схватили в конюшне. Он в ярости. Требует суда.

Леопольд медленно поднялся. Лицо его стало суровым, каменным, но не жестоким.

— Пусть будет суд. По Старому Кодексу. И пусть на нём присутствует мой отец, если он… если он сможет.

Король Август очнулся на следующий день. Связующая нить скверны была оборвана, и его организм, сильный от природы, начал медленное возвращение. Он был слаб, немощен, но разум его был ясен. Его первым вопросом было: «Где мой младший сын? И та девушка, что пахнет лесом?»

Суд над Харальдом был скорым и справедливым. Измена, покушение на жизнь короля и брата, союз с тёмными практиками. Даже его собственные сторонники, увидев, как ожил король, и узнав подробности ритуалов Морвенны, отвернулись от него. Старый Кодекс был неумолим: изгнание и лишение всех титулов. Позор хуже смерти.

В последнюю ночь перед изгнанием Харальда, Леопольд пришёл к нему в камеру.

— Зачем ты пришёл? Упиваться победой? — хрипло спросил старший брат, его некогда гордое лицо было серым и обвисшим.

— Нет. Чтобы сказать, что тебе не нужно было этого делать. Трон… он не стоит отцовской жизни и души королевства.

— Сентиментальный дурак, — выдохнул Харальд. — Ты выиграл. Береги свой трон. И свою рыжую ведьму. Мир не прощает слабости.

— Это не слабость, — тихо сказал Леопольд. — Это другой вид силы. Та, которую ты никогда не поймёшь.

Он вышел, оставив брата наедине с его горькой участи.

А через неделю, когда король Август впервые смог подняться с постели и выйти на балкон, перед замком собрался народ. Он был ещё слаб, поэтому говорил Леопольд, стоя рядом с отцом. А рядом с Леопольдом, чуть позади, стояла Эльфрида, в простом платье цвета зелёного луга, её алые волосы были распущены и перехвачены лишь серебряной лентой — даром Леопольда.

— Люди Лихтенфельда! — голос принца звенел в чистом утреннем воздухе. — Тёмная туча миновала. Король возвращается к нам. Зло изгнано. Но мы заплатили за это дорогой ценой — кровью, страхом, недоверием. Я не хочу править страной, где брат идёт на брата из-за куска резного камня. Поэтому, с согласия моего отца и будущего короля, я объявляю: отныне сила трона будет заключаться не только в мече, но и в серпе. Не только в железе, но и в хлебе. Не только в стенах замка, но и в корнях дубов в нашей роще! Я беру в советники и в сердце своё того, кто доказал, что истинная сила — в жизни, а не в смерти!

Он обернулся и протянул руку Эльфриде. Она, покраснев, сделала шаг вперёд. Толпа замерла.

— Отныне Эльфрида Травница будет главным целителем королевства и хранительницей его природной гармонии. Её слово в вопросах земли и здоровья будет равняться моему в вопросах закона и обороны!

Это было неслыханно. Никогда простолюдинка, да ещё и женщина, не поднималась так высоко. Но народ, помнивший зелёный лист на мёртвой ветви, замер, а потом грянул неистовый, одобрительный рёв. Это был рев не страха, а надежды.

Король Август, опираясь на посох, кивнул и слабым голосом добавил:

— И… пусть мои садовники отныне слушают её, а не этого старого осла Освальда, которого я уже… попросил на покой.

Над замком Лихтенфельд светило солнце. Но Эльфрида, глядя в счастливые лица людей, знала: это только затишье. Каменное Сердце под башней спало, но не исчезло. Харальд был изгнан, но не убит. А её собственный дар, теперь признанный официально, делал её мишенью для новых завистников и врагов. Но сейчас, чувствуя тёплую, крепкую руку Леопольда в своей, она знала — они встретят эти бури вместе. Как зелёный плющ и крепкий дуб, чьи корни переплелись навеки в каменистой почве судьбы.