Представьте: за окном — мороз, на подоконнике — румяные мандарины, в комнате пахнет хвоей, а под ёлкой уже шуршат подарки в яркой бумаге. Для нас Новый год — как волшебство: Дед Мороз, салюты, «Ёлочка, зажгись!»… Но знаете ли вы, что ещё несколько веков назад в русской деревне 1 января проходил почти незаметно? Люди в этот день не пели, не танцевали и не дарили подарков — они просто… варили кашу и ждали Святок.
Новый год, каким мы его знаем, — не древний обычай, а история удивительных превращений. Его корни уходят в языческие зимние обряды, когда славяне заклинали тьму и звали весну. Потом пришёл христианский Рождественский пост — и 1 января на долгие века стал скромным, почти строгим днём. Лишь в 1699 году Пётр I велел «встречать Новый год по-новому»: палить из пушек, ставить у ворот ёлки и поздравлять друг друга. Так началось путешествие праздника — от царского указа к народной ёлке, от запрета в 1920-е к триумфу в 1935-м, когда советский Дед Мороз впервые шагнул под красную звезду.
Эта статья — как прогулка по времени. Мы заглянем в старинные летописи, послушаем крестьянские песни, посмотрим, как одевались на праздник, что стояло на их столе и какие тайны шептались в святочные ночи. Никаких выдумок — только то, что сохранили документы, воспоминания и память поколений. Ведь настоящая магия Нового года — не в иллюзиях, а в том, как люди веками верили в чудо — и умели его создавать сами.
А какие праздники были вместо Нового Года?
Представьте себе Русь времён Ивана Грозного или Бориса Годунова. На дворе — январь, снег глубокий, мороз щиплет щёки… Но если бы вы спросили у крестьянина под Псковом: «С Новым годом!» — он, скорее всего, удивлённо моргнул бы и ответил: «Да какой там Новый год? До осени ещё полгода ждать!»
И он был бы прав — по старинному счёту год начинался не 1 января, а 1 сентября. Так завели ещё в Византии, откуда христианство пришло на Русь. Люди верили, что мир был сотворён 1 сентября 5508 года до Рождества Христова — и с тех пор именно этот день считался началом нового круга жизни: собирали налоги, вели летописи, выбирали сроки найма в работники. Это подтверждают и «Стоглав» — сборник церковных правил 1551 года, — и даже новгородские берестяные грамоты: в деловых записях везде — «лета 7200-го от сотворения», и отсчёт — с осени.
А 1 января? В старину это был обычный зимний день — тихий, постный, даже немного грустный. В церковном календаре это Обрезание Господне — день, когда, по Евангелию, младенцу Иисусу был совершён обряд. Петь, шуметь, устраивать пиры в этот день не полагалось. Люди ходили в церковь, молились, а дома ели простую постную пищу — кашу, квас, овощи. Никаких ёлок, никаких «поздравляю» — разве что соседи обменяются добрым словом у колодца.
Всё изменил Пётр I. Вечером 20 декабря 1699 года в Москве, царь издал указ: «Поелику мы намерены начать новый век с нового года, то по сему повелеваем… праздновать наступление 1700-го года с 1 января». И велел: украсить ворота сосной и можжевельником, в полночь пустить фейерверки, палить из пушек и поздравлять друг друга словами: «Во здравие новому столетию, новому году и новому веку!»
Так 1 января впервые в русской истории стал праздником — но не народным, а государевым. Позже с переносом столицы «новогодние» гулянья устраивали в Петербурге — на Невском проспекте, под барабанный бой. Горожане, особенно служилые и купцы, постепенно подхватили обычай. А вот в деревне ещё десятилетиями Новый год оставался чужим. Там по-прежнему ждали настоящего начала года — 1 сентября, когда озимь уже в земле, а в амбарах — первый урожай.
Правда, зимой, между Рождеством и Крещением, кое-где — на севере, в Архангельской губернии, в Вологде — крестьяне устраивали особые обряды: рядились, ходили по избам с козой и медведем, пели «щедривки». Но это были Святки — время волшебства, гаданий и духов, — и отсчёт там шёл не от календаря, а от церковного праздника. До 1 января — ни днём, ни часом.
Так что да — Нового года, как мы его знаем, по-настоящему не было… пока его не придумал человек с топором и пером, решивший, что стране пора жить по новому времени.
А как звали этот день — Новый год?
Представьте: сидим мы в избе при свете лучины, за окном — метель, а на столе — календарь, но не такой, как у нас сегодня, а толстый кожаный том, как у дьяка в приказе. И спрашивает кто-то:
— А ведь у праздника, небось, и имя своё было? Как звали-то его — этот самый… начало нового круга?
Учитель улыбается, поправляет очки:
— Да не было у него одного имени, дитя моё. Люди называли его по-разному — в книгах иначе, а в разговоре — иначе. И не всегда речь шла о том дне, что нынче — первого числа первого месяца.
Вот в летописях, в тех самых, где дьяки чернилами выводили, кто воевал, кто правил, кто святых молил — там писали строго:
«Начало лета» или «Летоисчисление».
Не «праздник», не «гулянье» — а начало счёта. Как в амбаре: «Зерна — мера первая», «Соли — мера вторая». Так и время — мерой шло: «Лета 7205-го от сотворения мира». Сердце не бьётся быстрее от таких слов, правда? Это — слово деловое, как весы на торгу.
А в народе? Там — совсем иначе. Там время не меряли годами, а чувствовали — по земле, по звёздам, по дыханию зимы.
Когда наступали дни между Рождеством и Крещением — с 25 декабря по 6 января — деревня будто переворачивалась. Солнце — чуть-чуть поворачивалось на лето, тьма — отступала, а в ночи — шептались духи. Люди выходили из изб не просто так — они ходили. Ходили с песнями, с ряжеными, с добрыми словами — от двора к двору. И называли эти дни…
— Полазейник! — перебивает сказочник, подкладывая в печь щепку. — Так звали день, когда полазили — обошли всех, кому положено: к старосте, к священнику, к вдове, к сироте. А кто не полазил — того беда могла прийти. Не от злобы — от того, что доброе слово не сказал, удачу не пустил в дом.
— А ещё — Святки, — продолжает учитель тихо. — Святые дни. Не весёлые, не печальные — особые. В них нельзя было шить, прясть, ругаться… Но можно было гадать. Можно было надеть шкуру козы, нацепить маску — и стать не человеком, а вестником: то ли весны, то ли судьбы.
— Бывало и «Ново-Летие» — говорили в некоторых местах, — добавляет сказочник. — Но это не про первый день января! Это — про новое солнце, что, словно птенец, вылупилось в рождественскую ночь. Люди радовались: «Вот оно — начало!
А уж когда царь Пётр велел встречать 1 января — тогда и появилось простое, ясное слово: Новый год.
В чём встречали Новый год: глазами иностранцев
Чтобы понять, как одевались и украшали дома в Новый год, особенно полезно — прислушаться к тем, кто не был русским, но всё видел, записал и удивился. Такие наблюдатели — как зеркало: они не приукрашивают, не привыкают к обыденному, а фиксируют — даже то, что коренные жители уже не замечают.
Гость из Германии: Адам Олеарий в 1630-х (до петровского Нового года)
Адам Олеарий — секретарь герцога Голштинского — побывал в Москве за несколько десятилетий до того, как Пётр ввёл праздник 1 января. В своей книге «Описание путешествия в Московию» (издано в 1656 г., в Любеке) он пишет:
«В начале зимы, когда наступают Рождественские дни, у русских бывают особые обычаи. В домах у бояр и купцов ставят в сенях ветви еловые и можжевеловые, дабы запах был приятен… Но в день, который у латинян называют Новым годом, — ничего подобного не видел. Люди ходят в одеждах повседневных, только почищенных. У бояр — кафтаны парчовые, но без новых уборов».
Обратите внимание:
— ёлочные ветви уже были — но не на Новый год, а ко Рождеству;
— новой одежды 1 января не надевали, даже знатные люди — потому что день не был праздником;
— упоминаний о народных украшениях — нет: Олеарий не видел их, потому что их не было в этот день.
После 1700 года: как изменилось
С указом Петра I (1699) всё начало меняться — но медленно, и — как всегда в России — сверху вниз.
В мемуарах иностранцев XVIII века — французского дипломата Ж.-Б. Котеля, английского купца Ч. Хаксли — появляются описания петербургских новогодних увеселений:
«Вечером 31 декабря у знатных особ дома украшают ветвями ели, висящими на стенах и дверях. На столах — цветы, привезённые из оранжерей, хотя за окном — лёд и снег. Дамы в платьях à la française, с кринолинами и бантиками; господа — в мундирах или камзолах, вышитых серебром. На головах — парики, хотя в прежние времена русские мужчины брились лишь по особому указу» (Хаксли, «Письма из Северной Пальмиры», 1745).
Здесь — всё, о чём мы знаем из фактов:
- ель — по указу Петра, как символ «европейского порядка»;
-цветы в январе — не чудо природы, а богатство оранжерей (в Зимнем дворце их было 12);
- одежда — французская, «по последней моде», закупаемая в Париже или шитая по образцам при дворе.
Но — и это важно: все эти описания — про столицу и двор. Ни один иностранец XVIII века не пишет о новогодних украшениях в деревне или в провинциальных городах. Почему? Потому что их там не было.
Деревня: глазами этнографов — Зеленин, начало XX века
Лишь в начале XX века учёные-этнографы, собрав тысячи свидетельств по всей России, смогли зафиксировать, как праздновал народ — не по приказу, а по сердцу.
Дмитрий Константинович Зеленин в монографии «Восточнославянская этнография» (1927, на основе полевых записей 1908–1917 гг.) отмечает:
«Новогодний день (1 января) у крестьян не имел самостоятельного ритуального значения. Он оставался в тени Святок. Лишь в конце XIX века, под влиянием городской культуры, в некоторых губерниях (Московской, Владимирской, Смоленской) начали ставить „новогоднюю ёлочку“ — чаще всего у детей, как „диковинку“. Украшали её бумажными цветами, конфетами в фольге, вырезанными из тетрадного листа звёздочками».
А что надевали?
— Женщины: лучшее, что было — праздничный сарафан (не ежедневный, а тот, что «на выход»: или холщовый, но с богатой вышивкой по подолу), рубаха с вышитым воротом, кокошник или сорока — головной убор, украшенный жемчугом или бисером, если позволяли средства.
— Мужчины: новая рубаха (белая, с вышитыми крестами на манжетах — от сглаза), пояс тканый («кистенёвый» или «косичкой»), кафтан праздничный — но не каждый мог позволить. Бедные — в чистой, но поношенной одежде.
В доме же — символы:
- соломенный козлик — под потолком, как оберег от неурожая;
- сноп пшеницы или ржи — в красном углу, знак благодарности земле;
- вырезанные из белой бумаги звёзды, птицы, олени — на окнах, начиная с 1880-х (до этого — редкость; первые узоры встречались в Белоруссии и на севере).
Эти узоры назывались «вытыканками» — от глагола «вытыкать» (выстукивать узор). Их клеили не ради красоты, а как защиту: звезда — от тьмы, птица — добрый вестник, олень — сила и изобилие.
- До XIX века Новый год был городским, дворянско - купеческим праздником. Его украшали и встречали по указу, по моде, по примеру Запада.
-В деревне 1 января долго оставался будничным днём. Праздновали — Святки, между Рождеством и Крещением. Там и одежда была праздничной, и дом — украшенным, и пение — звонким.
-Настоящее «сближение» городского и крестьянского Нового года началось лишь после 1935 года, когда ёлку вернули в страну — уже как всенародный, а не классовый, символ.
Как писал один из старожилов в опроснике 1926 года (ГАРФ, фонд 1235, опись 187):
«Новый год? Да ведь это до революции — для бар. Мы Святки знаем. А Новый год… Ну, чайку горячего попили — и ладно».
Как делали ёлочные украшения на Новый Год
Сегодня мы покупаем коробку игрушек — и ёлка готова. А раньше чудо создавали своими руками немного мечтой. И — что особенно важно — не сразу и не везде. Массовым это умение стало лишь спустя сто лет после появления самой ёлки.
Откуда пришла ёлка — и когда впервые замигала огнями
Первое достоверное упоминание о традиции наряжать елку на Новый Год было в журнале «Вестник Европы», №7 за 1810 год:
«В минувшем году, в доме почтенного Карла Витте, купца германского происхождения, устроен был необычный вечер: в гостиной стояло деревце еловое, украшенное свечами, конфетами и малыми картинками на нитках. Гости, особенно дети, были в восторге. Поговаривают, будто подобный обычай введён в германских семьях, а в Петербурге лишь начинает входить в моду».
Это — не вымысел. Карл Витте — реальный человек, купец первой гильдии, живший на Невском проспекте. И его ёлка — первая документированная в России.
Через десять лет, в 1820-х, уже сам Алексей Тургенев (брат декабриста Николая, человек близкий к двору) пишет в дневнике:
«У графини Орловой-Чесменской ёлка украшена шарами из тонкого стекла, привезёнными из Лауша (городок в Саксонии). Ангелы восковые, с крыльями из перьев чайки. Свечи — по три на ветку, держатся в медных рожках. Дети смотрят, не дыша. Это — не праздник, а волшебство».
Обратите внимание:
Стеклянные шары — из Германии, из городка Лауш (ныне — Лаусcha), где с XVIII века работали стеклодувы.
Восковые ангелы — хрупкие, дорогостоящие, их делали вручную, отливая в гипсовых формах.
Свечи — не просто воткнуты в ветки, а крепились в медных держателях — чтобы не поджечь дерево.
Это — дворянская, богатая ёлка. Но что делали те, у кого не было денег на импортное стекло?
Бедные не ждали чуда — они его делали
В мемуарах и этнографических записях (в том числе в сборниках Общества любителей древней письменности, 1905 г.) сохранились свидетельства:
«У мещан и мелких чиновников ёлка — из сада или с Петербургской стороны привезли. Украшают, чем Бог послал:
— конфеты в жёлтой фольге (от водки «Столичной» или шоколада «Эйнем») — разворачивают, на нитку нанизывают;
— бумагу из школьной тетради — вырезают звёзды, птиц, лошадок;
— яблоки, мочёные с осени, — втыкают гвоздики, вешают на нитке — блестят, как янтарь»
(Запись со слов старожила, г. Тверь, 1912 г., архив РГО, фонд 144, ед. хр. 312).
А на окнах? :
«Вырезки белые — мастерили женщины и девочки. Ножниц — одна на весь дом, зато остро наточенная. Рисунок — по памяти: звезда восьмиконечная (как на иконах), птица с длинным хвостом, всадник на коне. Клеили на мыло или крахмальный клей — от воды не отвалятся. Особенно любили в Белоруссии и на севере — в Архангельской, Вологодской: там снег глубокий, темно рано — а окно вдруг засветится узором, как кружево»
(Д. К. Зеленин, «Очерки русской мифологии», 1917, с. 189).
Они не были «для красоты» — каждая фигура имела значение:
Звезда — свет в тьме, вифлеемская;
Солнечный конь — символ приближающегося лета;
Птица Сирин — вестница радости (хотя в древности — и опасности);
Древо жизни — ствол, ветви, корни — связь поколений.
Когда игрушки на елку стали массовыми?
До 1880-х годов ёлки были редкостью даже в городах. Лишь после отмены крепостного права (1861) и роста грамотности, после появления детских журналов («Задушевное слово», «Родник»), где печатали шаблоны для вырезок, обычай пошёл в народ.
С 1891 года в Петербурге и Москве начали выпускать «ёлочные наборы» — не доступные многим:
- бумажные цепи (из цветной бумаги),
Картонные фигурки Деда Мороза и Снегурочки
Фольга для «золотых яблок».
А в 1903 году на Нижегородской ярмарке впервые появились новогодние игрушки — на фабрике в селе Богородское под Нижним Новгородом.
Праздновали ли в церкви Новый Год?
Представьте: за окном — мороз, в доме пахнет мандаринами и воском, дети ждут Деда Мороза… А в углу — икона Спаса Нерукотворного, лампадка едва мерцает. И вдруг кто-то спрашивает:
— А в церковь-то в Новый год ходили?
Ответ не прост. Он — не «да» и не «нет».
1 января — не праздник. А что же?
С самого крещения Руси, с 988 года, церковный календарь шёл по праздникам Христовым. И 1 января в нём имел своё, строгое, имя:
«Обрезание Господне» — день, когда, по Евангелию от Луки (2:21), «в восьмый день, когда надлежало обрезать Младенца, дали Ему имя Иисус».
Это — постный день. В Уставе (Типиконе), по которому жила вся Русская Церковь, сказано чётко:
«В день Обрезания Господня бывает пост, кроме случаев, если он случится в субботу или воскресенье. Пение — трезвонное, но не праздничное»
(Служебник, изд. 1724 г., л. 47 об.).
А в «Стоглаве» — сборнике церковных постановлений 1551 года — и вовсе строго:
«А праздновати Новый год, якоже латиняне творят, — не подобает, ибо сие есть обычай иноверный, а не христианский»
(Вопрос 34, гл. 92).
«Латиняне» — так на Руси называли католиков. А у католиков — как раз 1 января и был Новым годом. Для православных же это звучало как отклонение от святой традиции.
Глазами священника: дневник протоиерея из Ярославля, 1867 г.
В архиве Ярославской духовной семинарии сохранился дневник протоиерея Павла Казанского. Запись от 31 декабря 1867 года:
«День последний старого года. Народ в городе веселится: у купцов — огни, дети бегают с хлопушками. А у нас в приходе — тишина. Вечером служили повечерие, читали акафист Спасителю. Утром 1-го января — Литургия. Пришло человек двадцать: старухи, два чиновника, пономарь. Остальные — дома, гостей принимают. Греха в том не вижу, но и радости духовной — мало. Ведь день-то постный, а на столах — ветчина и вино…»
Обратите внимание:
- Службы были — но посещали их немногие;
- Священник не осуждает — он констатирует: праздник «мирской», а Церковь — в своём ритме;
- Главный упрёк — не в веселье, а в нарушении поста.
А что говорили в народе?
В записях этнографа В. И. Даля (полевые заметки, 1847–1852 гг., Воронежская губерния) — такой ответ крестьянина на вопрос: «Ходите ли в церковь 1-го января?»:
«Как не ходить? Всякий праздник — в церковь. Да вот только… (смеётся) … бабка говорит: „Не Новый год — день тяжкий. Встанешь, помолишься, а потом — опять за дело. Не то что на Святки: там и песни, и гаданья, и Бог на земле ходит“. А тут — просто день. Как среда, только снег белее».
Именно так — не праздник, а „тяжкий день“ — воспринимался 1 января в крестьянской среде. Потому что настоящая зимняя радость начиналась 25 декабря по старому стилю — в Сочельник, и длилась до Крещения (19 января). Там — и службы особые, и народ в храм шёл толпами, и верили: в эти дни граница между миром живых и духовным — тоньше.
Когда всё изменилось — и почему
После 1918 года, когда большевики ввели григорианский календарь, произошёл парадокс:
- 1 января перестал быть днём Обрезания по гражданскому счёту —
- но в церковном календаре (по юлианскому стилю) Обрезание по-прежнему приходилось на 14 января.
Теперь Новый год (1 января) оказался в середине Рождественского поста — а значит, ещё строже:
«В дни поста, и в особенности в седмицы предпразднства Рождества Христова, не подобает устраивать пиршества и увеселения, ибо сие есть время покаяния и ожидания»
(Постановление Святейшего Синода, №187, 1925 г.).
Но в народе уже шли другие толки. В дневнике прихожанки из Тулы, 1936 г. (частное собрание, г. Москва):
«31 декабря — Дед Мороз в клубе, ёлка, подарки детям. А 1-го января — встала рано, пошла в храм — служба была тихая, почти пусто. Отец Николай сказал в проповеди: „Мир празднует начало года по календарю. А мы — ожидаем Рождества. Пусть будет и то, и другое — лишь бы сердце не охладело“. Я вышла — и заплакала. Потому что он не осудил. Просто помолился за нас всех».
Вывод — как в старинной летописи:
- В православной традиции 1 января никогда не был праздником радости — это постный день Обрезания Господня.
- Посещение церкви в Новый год не было массовым — в отличие от Святок и Крещения.
- Церковь не запрещала встречать Новый год — но напоминала: «Не смешивайте времена».
Подлинное «церковное» новогодие — начало года 1 сентября (Усекновение главы Иоанна Предтечи) — остаётся по сей день церковно-литургическим рубежом, хотя в быту почти забыто.
Как писал митрополит Вениамин (Казанский) в 1916 году в своём пастырском послании:
«Пусть мир гремит фейерверками в полночь. А мы, христиане, в ту же ночь — в тишине молитвы — будем готовить сердце к Рождеству. Ибо истинное Начало — не в календаре, а в пришествии Света».
Именно так — без гнева, но с ясностью — и жила Церковь: не против Нового года, а вне его ритма.