— Ты продал мой гараж, который достался мне в наследство от деда, чтобы купить себе подержанный мотоцикл и играть в байкера? Ты подделал мою подпись в договоре купли-продажи? Гена, это уголовная статья, ты понимаешь, что ты натворил? — Вероника не кричала. Она произносила слова с той пугающей отчетливостью, с какой диктор объявляет о начале войны, стоя посреди гостиной с распахнутой папкой в руках.
Папка была синей, пластиковой, и теперь совершенно бесполезной. Еще утром там лежал плотный файл с правоустанавливающими документами на капитальный кирпичный бокс в кооперативе «Стрела». Теперь там сиротливо белел лишь старый гарантийный талон на стиральную машину, которую они выбросили три года назад. Вероника смотрела на этот талон, чувствуя, как внутри неё что-то необратимо цементируется.
Геннадий сидел на краю бежевого дивана, полностью поглощенный процессом полировки черного, глянцевого шлема. Шлем выглядел в их типовой «двушке» чужеродным объектом, словно глубоководный скафандр в пустыне. Гена держал его с благоговением, используя специальную тряпочку из микрофибры, купленную, видимо, вместе с мотоциклом. Он дышал на визор, тер его круговыми движениями и любовался своим отражением в темном пластике. На слова жены он отреагировал с легкой, снисходительной улыбкой, какую адресуют капризным детям, не понимающим взрослых игр.
— Ну чего ты заладила? Уголовная, уголовная... — Геннадий наконец оторвался от шлема и посмотрел на жену. В его глазах плескалось мальчишеское озорство, густо замешанное на глупости. — Мы же семья, Веронь. Какая разница, на чье имя бумажка записана? Был гараж — стал мотоцикл. Трансформация активов. Ты лучше посмотри, какой красавец! «Ямаха», классика! Хром — закачаешься. Я его два часа натирал, пока ты с работы шла. Он под окном стоит, сверкает. Соседи уже шеи свернули.
Вероника медленно закрыла папку. Пластик хлопнул сухо и коротко, как выстрел из пистолета с глушителем.
— Гена, в том гараже стоят вещи арендаторов. Там зимняя резина Николая Петровича, там его инструменты, там велосипеды его внуков. Ты хоть понимаешь, что ты продал помещение вместе с чужим имуществом? Ты не просто вор, ты идиот.
— Да решил я вопрос с арендатором! — отмахнулся он, словно от назойливой мухи, и снова принялся тереть шлем, выискивая несуществующую пылинку. — Позвонил твоему Петровичу, сказал, чтобы выметал свое барахло до конца недели. Новый хозяин — мужик нормальный, свой в доску, подождет пару дней. А деньги... Ну, Вероника, ну правда. Гараж этот твой стоял, кис. Три копейки аренды в месяц — это что, деньги? А тут — вещь! Мы с тобой на выходных рванем на озеро. Ветер в лицо, трасса, свобода... Ты же сама говорила, что мы закисли в быту, что жизни не видим. Вот я и добавил красок.
— Ты добавил красок? — Вероника почувствовала, как холод поднимается от пола к ногам. — Ты украл у меня собственность. Мою собственность. Дед оставил этот гараж мне. Не нам, Гена. Мне. Это была моя подушка безопасности.
— Опять ты про своё «мое-твое», — поморщился Геннадий, примеряя шлем. Его лицо, сплюснутое поролоновыми вставками, выглядело комично и жалко. Щеки выпирали, второй подбородок прижался к шее. — Скучная ты, Вероника. Я тебе мечту пригнал, стального коня, а ты бубнишь про кирпичную коробку. Я, может, всю жизнь хотел байкером стать. Кризис среднего возраста, слышала про такое? Мужику нужно чувствовать мощь между ног, а не пульт от телевизора в руке.
Он поднял визор и подмигнул ей, ожидая, что она оценит шутку или хотя бы смягчится. Но лицо Вероники оставалось неподвижным, словно высеченным из камня. Она смотрела не на мужа, а на существо, которое заняло его место. На лысеющего мужчину в растянутой домашней футболке, который натянул на голову шлем и думал, что стал королем дороги.
— Как ты продал его без меня? — спросила она ледяным тоном. — Там нужна моя подпись. Мой паспорт. Ты выкрал паспорт, пока я спала?
— Ой, да ладно тебе драматизировать. Паспорт у тебя в тумбочке лежал, в свободном доступе. А подпись... Ну, расписался я. Похоже же вышло, один в один. Толян, нотариус, ты же знаешь его, мы в школе за одной партой сидели. Он всё оформил без лишних вопросов. Сказал: «Для друга детства — любой каприз, лишь бы жена не узнала раньше времени, чтоб сюрприз не испортить». Вот, сюрприз! — он развел руками, едва не уронив шлем.
Вероника подошла к окну. На улице уже смеркалось. Под светом фонаря действительно стоял мотоцикл — грузный, с обилием хрома, который сейчас казался зловещим. Рядом с ним крутились соседские подростки, трогая ручки руля. Это была не просто покупка. Это был памятник его эгоизму, воздвигнутый на руинах её доверия.
— Значит, Толян, — медленно проговорила она, не оборачиваясь. — Групповой сговор. Подделка документов. Мошенничество в особо крупном размере. Ты хоть понимаешь, что ты подставил не только себя, но и своего дружка?
— Да брось ты эти юридические термины! — голос Геннадия стал раздраженным. Он стащил шлем, и его волосы, взъерошенные и потные, торчали в разные стороны. — Ты ведешь себя как училка. «Мошенничество», «сговор»... Я просто взял то, что плохо лежало, и превратил в то, что нам обоим нужно. Ты же будешь гордиться мной, когда я тебя прокачу! Все бабы на работе обзавидуются. У Светки муж — рыбак, у Ленки — танчики компьютерные, а у тебя — байкер! Круто же!
— Я не хочу байкера, Гена. Я хочу мужа, которому можно доверять. А ты... ты просто вор в домашних тапочках.
Геннадий вскочил с дивана, багровея. Его добродушие испарилось, уступив место обиде непризнанного гения.
— Ах, вор? Я для неё стараюсь, жизнь нашу серую раскрашиваю, рискую, можно сказать, а она — вор? Да я глава семьи! Я решил, что нам нужен транспорт, а не склад для хлама. Имею право!
Он с грохотом поставил шлем на журнальный столик, прямо на глянцевый журнал Вероники, оставив на обложке жирный след.
— Я мужчина, Вероника! И я принимаю стратегические решения. А твое дело — поддерживать, а не пилить. Гараж — это прошлое. Деда твоего уже десять лет нет. А мы живые. Нам жить надо сейчас.
Вероника повернулась к нему. В её взгляде не было ни слез, ни истерики, которых он, вероятно, ожидал и к которым был готов. Было только холодное, почти брезгливое любопытство, с каким энтомолог рассматривает жука, внезапно обнаружившегося в тарелке с супом.
— Стратегические решения, говоришь? — тихо переспросила она. — Ну что ж, стратег. Ты даже не представляешь, какую стратегию ты сейчас запустил.
Она швырнула пустую папку на стол. Пластик скользнул по поверхности и ударился о сверкающий шлем.
— Я сейчас пойду на кухню пить чай, — сказала она ровным голосом. — А ты пока подумай, Гена. Хорошо подумай. Потому что этот мотоцикл — самая дорогая покупка в твоей жизни. И платить за неё ты будешь не деньгами.
— Ой, только не надо пугать, — фыркнул Геннадий, но в его голосе проскользнула неуверенность. Он снова взял в руки тряпочку, словно она была его единственным щитом в этом разговоре. — Подуешься и отойдешь. Завтра сама попросишь покататься.
Вероника молча вышла из комнаты, оставив его наедине с его хромированным идолом и тяжелым предчувствием, которое начинало сгущаться в воздухе квартиры.
Кухня встретила Веронику привычным гудением холодильника и запахом остывшего супа. Она механически нажала кнопку чайника, наблюдая, как голубая подсветка воды начинает закипать, разгоняя пузырьки воздуха. В этом обыденном процессе было что-то успокаивающее, в отличие от того хаоса, который воцарился в её жизни пятнадцать минут назад.
Геннадий не заставил себя долго ждать. Он вошел в кухню хозяйской походкой, всё ещё возбужденный, с блестящими от азарта глазами. Ему было мало просто совершить сделку века, ему требовалось признание. Ему нужно было, чтобы Вероника не просто смирилась, а восхитилась его предприимчивостью. Он прислонился бедром к столешнице, перекрывая ей доступ к шкафчику с чаем.
— Ты слишком всё усложняешь, Вера, — начал он, скрестив руки на груди. — Сидишь тут, дуешься, как мышь на крупу. А надо смотреть шире. Я ведь не просто так продал. Я момент поймал! Рынок сейчас перегрет, гаражи эти никому не нужны, скоро их вообще снесут ради какой-нибудь развязки. Я тебя спас от неликвида.
Вероника достала чашку. Её движения были скупыми и точными. Она не смотрела на мужа, она смотрела сквозь него, на кафельный фартук кухни, где один из квадратиков был с трещиной. Эту трещину сделал Гена два года назад, когда пытался прибить рейлинг и промахнулся молотком.
— Толик, значит, — тихо произнесла она. — Твой одноклассник. Тот самый, которого лишали лицензии за махинации с квартирами пенсионеров, но он как-то выкрутился?
— Не начинай собирать сплетни, — поморщился Геннадий. — Нормальный мужик. Просто помог по-братски. Я пришел, говорю: «Толян, дело горит, мотоцикл уходит, жена на работе, подпишет потом». Он меня знает сто лет, знает, что я не кину. Оформил генеральную доверенность задним числом, делов-то на пять минут. Печать шлепнул, в реестр внес. Всё чисто.
— Чисто? — Вероника наконец подняла на него глаза. В них была такая ледяная усталость, что Геннадий на секунду запнулся. — Ты называешь «чисто» подделку моей подписи в официальном реестре? Ты понимаешь, что ты подставил своего друга под статью, а себя — под соучастие? Или ты думал, что я просто улыбнусь и скажу: «Молодец, Гена, спасибо, что избавил меня от наследства деда»?
— Да что ты заладила про наследство! — взорвался Геннадий. Он оттолкнулся от столешницы и начал мерить шагами маленькую кухню, едва не задевая плечами подвесные шкафы. — Досталось на халяву! Дед твой его получил от завода за выслугу лет, ни копейки не вложил. И ты не вложила. С неба упало — на ветер ушло. Легкие деньги. Я просто перевел их в другую форму.
— Это была память, Гена. И это была моя собственность. До брака.
— В браке нет «твоего» и «моего»! — рявкнул он, останавливаясь напротив неё. Его лицо покраснело, на шее вздулась жилка. — Мы семь лет живем вместе. Я ем из твоих кастрюль, ты спишь на диване, который я выбирал. Деньги с аренды этого чертова гаража куда шли? В общий котел! Ты на них продукты покупала, интернет оплачивала, мне носки дарила на двадцать третье февраля. Значит, доход был общим. А если доход общий, то и актив общий. Логику включи!
Вероника замерла с чайной ложкой в руке. Логика Геннадия была извращенной, чудовищной, но в его собственной вселенной она казалась несокрушимой. Он искренне верил, что раз он съел суп, сваренный на деньги от аренды гаража, то он получил моральное право распоряжаться недвижимостью.
— То есть, по-твоему, — медленно проговорила Вероника, стараясь не расплескать кипяток, который она наливала в чашку, — если ты пользовался деньгами, которые приносило мое имущество, ты автоматически стал его совладельцем?
— Именно! — Геннадий победно ткнул пальцем в воздух. — Это называется фактическое вступление в права пользования. Я ютуб смотрел, там юристы объясняли. Мы семья, Вероника. Единый организм. У нас всё общее — и радости, и горести, и гаражи. Я просто взял на себя ответственность распорядиться нашим «общим» более грамотно. Вместо пыльной коробки у нас теперь есть статус. Свобода. Мобильность.
Он подошел к окну кухни и снова, уже в который раз за вечер, с любовью посмотрел вниз, в темноту двора.
— Ты пойми, Вера. Я же не пропил эти деньги. Не в казино спустил. Я вещь купил! Ликвидную. Надоест — продадим. Хотя такой аппарат продавать грех. Ты бы видела, как мужики на стоянке смотрели. С уважением. А когда я сказал, что это жена подарок сделала... ну, в смысле, что мы вместе решили... они вообще обалдели. Говорят: «Повезло тебе, Генка, с бабой. Золотая она у тебя». А ты стоишь тут и нудишь про какие-то статьи уголовного кодекса.
Вероника сделала глоток чая. Он был горячим, обжигал губы, но внутри у неё всё было заморожено. Она смотрела на сутулую спину мужа, обтянутую растянутой футболкой, и видела совершенно чужого человека. Не просто чужого — опасного. Человека, у которого отсутствуют базовые настройки порядочности.
— Ты всем сказал, что это я сделала тебе подарок? — уточнила она.
— Ну а что? — Геннадий обернулся, на его лице играла самодовольная улыбка. — Пусть завидуют. Им-то жены только мозги выносят да списки продуктов пишут. А у меня — понимающая. Спонсор мечты!
— Спонсор мечты... — эхом повторила Вероника.
— Конечно! — он хлопнул ладонью по столу, заставляя сахарницу звякнуть. — И вообще, ты мне спасибо должна сказать. Я тебя избавил от геморроя. Там крышу перекрывать надо было, взносы платить, председатель этот вечно недовольный звонил. А теперь — никаких проблем. Сел и поехал. Кстати, — он хитро прищурился, — на экипировку немного не хватило. Куртка-то у меня старая, кожзам. Не солидно на «Хонде» в таком ездить. У тебя там на карте отпускные лежали... Может, перекинешь тысяч тридцать? Я присмотрел куртку — бомба, натуральная буйволиная кожа, с защитой.
Вероника поставила чашку на блюдце. Звук получился громким, резким. Она смотрела на него и не могла поверить, что этот разговор происходит наяву. Он не просто обокрал её. Он, стоя на руинах её доверия, уже прикидывал, как бы вытянуть из неё еще немного ресурсов на свои новые игрушки.
— Ты просишь у меня деньги на куртку, — констатировала она. — После того, как продал мой гараж за полмиллиона и потратил всё до копейки на мотоцикл.
— Не за полмиллиона, а за четыреста пятьдесят, — поправил Геннадий, словно это что-то меняло. — И не прошу, а предлагаю инвестировать в мою безопасность. Я же муж твой. Если я упаду, кто тебя кормить будет? Ну, в смысле, кто зарплату в дом приносить будет? А хорошая экипировка — это жизнь. Ты же не хочешь, чтобы я разбился?
Он манипулировал ею так топорно и грубо, как умеют только глубоко инфантильные люди, уверенные в своей безнаказанности. Он был уверен, что Вероника, как обычно, повздыхает, поворчит, но в итоге смирится. Ведь так было всегда: когда он купил бесполезную лодку, когда вложился в финансовую пирамиду, когда разбил её машину.
— Я не дам тебе ни копейки, Гена, — сказала Вероника. Голос её был твердым, как тот самый бетон в проданном гараже. — И кормить меня не надо. Я сама себя кормлю. А вот на что ты будешь заправлять свой «статус», когда закончится бензин в баке, — это большой вопрос.
— Ой, ну началось! — Геннадий закатил глаза. — Опять ты за рыбу деньги. Скупердяйка. Ладно, займу у Толяна, раз родная жена жалеет для мужа. Потом отдам. С премии.
Он был непробиваем. Броня его эгоизма была толще, чем стены «Стрелы». Вероника поняла, что объяснять что-то про мораль, закон или уважение бесполезно. Он жил в мире, где он — герой, а все вокруг — либо ресурсы, либо препятствия. И она только что перешла из первой категории во вторую.
Геннадий решительно вышел из кухни, оставляя за спиной неприятный разговор о деньгах. Ему казалось, что Вероника просто не может настроиться на нужную волну, потому что не видит полной картины. Визуализация — вот чего ей не хватало. Ей нужно было показать образ, ту самую картинку свободы, которую он так лелеял в своей голове последние месяцы.
Он направился к шкафу-купе в коридоре, с грохотом отодвинул зеркальную дверцу и начал рыться на верхней полке. Сверху полетели старые шарфы, шапки и пакеты с сезонной одеждой.
— Ты что делаешь? — Вероника остановилась в дверном проеме. Она скрестила руки на груди, наблюдая за этим разгромом с выражением брезгливого спокойствия.
— Ищу свою косуху! — пропыхтел Геннадий, вставая на цыпочки. — Ту самую, в которой мы на концерт «Арии» ходили десять лет назад. Ты говорила, что я в ней круто выгляжу. Вот увидишь меня в полном облачении — сразу по-другому заговоришь. Образ важен, Вера! Байкер — это не просто человек на мотоцикле, это стиль, это подача.
Наконец, он выудил из недр шкафа потертую куртку из кожзама. Она пахла слежавшейся пылью и старым табаком. Геннадий с торжествующим видом встряхнул её, поднимая облако пылинок, пляшущих в свете лампы, и начал натягивать на себя.
Зрелище было жалким. За десять лет Геннадий раздался в плечах, но еще больше — в талии. Куртка сопротивлялась. Рукава предательски уползли вверх, оголяя запястья с часами на растянутом браслете. Он втянул живот, покраснел от натуги и с хрустом застегнул молнию. Кожзам натянулся на его боках, как кожа на барабане, грозя лопнуть от любого резкого вдоха.
— Ну? — он повернулся к жене, тяжело дыша, но стараясь держать лицо кирпичом. Затем схватил со столика свой драгоценный шлем и снова водрузил его на голову. — Скажи честно, внушает?
Вероника медленно окинула его взглядом с головы до ног. Черный глянцевый шар на голове, трещащая по швам куртка, из-под которой торчал край домашней футболки с «Пивозавром», растянутые на коленях синие треники и, как финальный аккорд, — стоптанные клетчатые тапочки на босу ногу.
— Внушает, — согласилась она ледяным тоном. — Внушает желание вызвать санитаров. Гена, ты посмотри на себя в зеркало. Ты не байкер. Ты сорокалетний менеджер среднего звена, который украл у жены деньги, чтобы поиграть в ролевые игры. Ты выглядишь как перетянутая сарделька в дешевой упаковке.
— Ты просто злая! — глухо отозвался он из-под шлема, но визор поднял, чтобы его было лучше слышно. Лицо его пошло красными пятнами — то ли от стыда, то ли от того, что воротник куртки пережал кровоток. — В тебе нет ни капли романтики. Я к тебе с душой, хочу показать, каким я могу быть брутальным, а ты только унижаешь. Это, между прочим, классический стиль! Олдскул!
— Это не олдскул, Гена. Это кризис среднего возраста, помноженный на инфантилизм. Ты пытаешься купить себе мужественность за счет моего наследства. Ты думаешь, если сядешь на этот мотоцикл, то у тебя снова вырастут волосы, исчезнет живот и появится харизма? Нет. Ты останешься тем же Геннадием, который боится стоматолога и не может сам пришить пуговицу. Только теперь ты будешь Геннадием с долгами перед совестью и без жены.
— Да при чем тут жена! — он махнул рукой, и перчатка, которую он успел натянуть на правую кисть, комично оттопырилась. — Ты никуда не денешься. Попипилишь и успокоишься. Зато у нас теперь будет общее увлечение. Я, кстати, уже всё распланировал. В эти выходные открытие сезона. Мы едем с пацанами на турбазу за город. Шашлыки, музыка, моторы... Я обещал парням, что буду с «двойкой».
Вероника почувствовала, как внутри неё лопнула последняя струна терпения. Это было уже не просто воровство. Это было тотальное, абсолютное пренебрежение ею как личностью.
— С кем ты едешь? — тихо переспросила она.
— С пацанами! — воодушевленно повторил Геннадий, радуясь смене темы. — Там клуб собирается, «Стальные волки» или что-то типа того. Я на форуме списался. Нормальные мужики. Я им сказал: «Моя тоже поедет, она у меня огонь, хоть и строгая». Так что готовься. Найди там джинсы какие-нибудь плотные, куртку. Шлем я тебе у Толяна возьму, у него второй есть, старенький, но пойдет на первое время.
Он говорил это с такой уверенностью, будто её согласие было чем-то само собой разумеющимся. Будто она — такой же аксессуар к его новому мотоциклу, как этот шлем или перчатки. Он распорядился её выходными, её временем и её безопасностью так же легко, как распорядился её гаражом.
— Ты пообещал посторонним людям, что привезешь меня, как трофей? — Вероника сделала шаг к нему. В её глазах не было страха, только холодная ярость. — Ты продал моё имущество, а теперь собираешься везти меня на попойку к каким-то незнакомым мужикам, посадив на этот кусок железа, которым ты даже управлять толком не умеешь?
— Почему «не умеешь»? — обиделся Геннадий. — Я в юности на «Яве» катался! Руки-то помнят! А насчет трофея... Ну, горжусь я тобой! Хочу похвастаться. Что в этом плохого? Ты должна радоваться, что муж хочет проводить время с тобой, а не сбегает один. Это укрепляет брак!
— Укрепляет брак? — Вероника рассмеялась, но смех этот был сухим и коротким, больше похожим на кашель. — Гена, ты идиот. Ты клинический, самовлюбленный идиот. Ты разрушил всё не тогда, когда продал гараж. А прямо сейчас. Когда решил, что я — бессловесное приложение к твоей новой игрушке.
— Хватит меня оскорблять! — Геннадий попытался расстегнуть куртку, потому что ему стало жарко, но молния заела на животе. Он задергался, пыхтя и чертыхаясь. — Я глава семьи! Я сказал — едем, значит, едем! Хватит строить из себя жертву. Подумаешь, гараж! Подумаешь, подпись! Я для нас стараюсь, чтобы мы не загнили в этом болоте! А ты тянешь меня назад, на дно!
Он дернул замок так сильно, что собачка осталась у него в руках, а молния разошлась посередине, открывая обзор на серую футболку. Геннадий замер, глядя на сломанный замок в своей руке. Весь его «брутальный» образ рассыпался на глазах, превращаясь в фарс.
— Вот и вся твоя байкерская романтика, — жестко сказала Вероника. — Дешевая, китайская и одноразовая. Ты даже куртку надеть не можешь, не сломав. Куда тебе мотоцикл? Ты же убьешься на первом повороте. Но знаешь что? Мне уже всё равно.
— Не каркай! — взвизгнул Геннадий, сдирая с себя шлем и швыряя его на диван. — Ты просто завистливая стерва! Завидуешь моей свободе! Тому, что я могу позволить себе жить на полную катушку, а ты — нет! Я поеду один! Раз ты такая принципиальная — сиди дома, чахни над своим пустым файликом. А я поеду! И Светку с бухгалтерии позову, она давно просила покатать. Вот она оценит!
Это был удар ниже пояса, неуклюжий и грязный, призванный сделать больно. Но вместо боли Вероника почувствовала облегчение. Маски были сброшены окончательно. Перед ней стоял не муж, а чужой, неприятный человек, который только что добровольно подписал себе приговор.
— Светку, значит? — переспросила она спокойно. — Отличная идея, Гена. Зови Светку. Ей как раз подойдет шлем, который ты взял у мошенника-Толяна. Вы друг друга стоите.
Геннадий стоял посреди комнаты в расстегнутой сломанной куртке, красный, потный, в нелепых тапочках, и тяжело дышал. Он ждал скандала, криков, мольбы остаться, но наткнулся на стену абсолютного равнодушия. И это бесило его больше всего. Он хотел быть героем, бунтарем, а чувствовал себя нашкодившим школьником, которого сейчас выгонят из класса. Но признать это он не мог. Его эго, раздутое до размеров бензобака его «Хонды», не позволяло ему отступить.
Геннадий вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что с вешалки упала ложка для обуви. Звук удара металла о кафель прозвучал как финальный гонг. Вероника не побежала следом, не стала кричать вдогонку проклятия или мольбы. Она просто подошла к двери, подняла ложку, повесила её на место и медленно, с лязгом, повернула замок на два оборота. Потом накинула цепочку. Этот простой механический жест принес ей неожиданное, глубокое облегчение, словно она заперла снаружи не мужа, а какую-то затяжную, изматывающую болезнь.
Она вернулась в гостиную и подошла к окну. Шторы всё ещё были раздвинуты, открывая вид на вечерний двор, который превратился в партер для финального акта этой трагикомедии.
Внизу, в пятне желтого фонарного света, Геннадий воевал с мотоциклом. С высоты третьего этажа он казался неуклюжим жуком, пытающимся оседлать слишком крупную добычу. Он натянул шлем, но забыл застегнуть ремешок, и теперь тот болтался, ударяясь о подбородок. Гена пытался снять мотоцикл с подножки, но тяжелая «Хонда» сопротивлялась. Вес в двести с лишним килограммов оказался сюрпризом для человека, чья физическая активность последние годы ограничивалась прогулкой до холодильника.
— Ну же, давай! — Вероника почти услышала его злобное шипение через стекло.
Мотоцикл качнулся. Геннадий, потеряв равновесие, сделал судорожный шаг в сторону, его тапочек соскользнул на мокром асфальте. Он взмахнул руками, пытаясь удержать хромированного монстра, но физику не обманешь. Байк медленно, неотвратимо завалился на бок, увлекая за собой новоиспеченного владельца. Раздался противный скрежет металла об асфальт и глухой стук падающего тела.
Во дворе воцарилась тишина, прерываемая лишь хихиканьем подростков на лавочке. Геннадий барахтался на земле, придавленный собственной мечтой. Его нога в растянутых трениках застряла под выхлопной трубой. Он дергался, пытаясь освободиться, похожий на перевернутую черепаху. Никакого величия, никакой свободы, никакого «ветра в лицо». Только грязь, стыд и запах бензина.
Вероника смотрела на это без злорадства. Ей было просто... никак. Тот мужчина, которого она когда-то любила, растворился, исчез. Остался только этот нелепый персонаж, который ради минутной позы разрушил их жизнь.
Она отвернулась от окна. Шоу закончилось. Началась реальность.
Вероника достала из кладовки большие клетчатые сумки — те самые, с которыми они когда-то переезжали в эту квартиру, полные надежд и планов. Теперь эти сумки должны были вынести из её жизни остатки прошлого. Она методично открывала ящики комода. Футболки, носки, джинсы, свитер с оленями, который она вязала ему на прошлый Новый год. Всё это летело в пластиковое нутро баулов. Она не плакала. Слёзы — это для тех, у кого есть надежда. У Вероники была только ясность.
На тумбочке завибрировал телефон. На экране высветилось: «Любимый». Вероника посмотрела на надпись, потом зашла в настройки контактов и переименовала абонента в «Геннадий (Бывший)». Трубку она не взяла. Ей не о чем было говорить с человеком, который лежит под мотоциклом и звонит, вероятно, чтобы обвинить её в том, что асфальт скользкий, а байк слишком тяжелый.
Когда последняя сумка была застегнута и выставлена в коридор, Вероника вернулась на кухню. На столе всё так же лежала синяя папка. Пустая, бесполезная пластиковая оболочка. Вероника села, положила перед собой телефон и сделала глубокий вдох.
— Алло, полиция? — произнесла она ровным, спокойным голосом, когда на том конце ответил дежурный. — Я хочу подать заявление. О мошенничестве, совершенном группой лиц по предварительному сговору. Речь идет о незаконном отчуждении недвижимости путем подделки документов... Да, я знаю, кто это сделал. Мой муж и нотариус Виталий Сергеевич... Да, я готова дать показания.
Она положила трубку. Руки не дрожали. Где-то внутри, в самой глубине души, было жаль того наивного времени, когда они были счастливы. Жаль гаража, пахнущего дедовым табаком и машинным маслом. Но жалость — плохое топливо для жизни.
Внизу взревел мотор. Видимо, Геннадию всё-таки удалось поднять свой аппарат. Рёв был громким, натужным, неуверенным. Вероника снова подошла к окну. Мотоцикл вилял, выписывая опасные зигзаги по двору. Геннадий, сгорбившись, вцепился в руль мертвой хваткой. Он уезжал. Уезжал к Светке из бухгалтерии, к «Стальным волкам», в свою новую, выдуманную жизнь. Он думал, что уезжает в закат, как герой боевика.
На самом деле он уезжал прямиком к уголовной статье и огромным долгам. Потому что гараж можно продать, подпись можно подделать, но от ответственности уехать нельзя, даже на «Хонде».
Вероника задернула штору, отсекая улицу, фонарь и удаляющийся звук мотора. В квартире стало тихо. Она взяла синюю папку и бросила её в мусорное ведро. Символы больше не имели значения.
Завтра будет сложный день. Допросы, адвокаты, процедура развода. Нужно будет менять замки и объяснять маме, почему Гена больше не придет на воскресный обед. Но это будет завтра. А сейчас Вероника налила себе свежего чая, села в кресло, которое раньше считалось «креслом мужа», и впервые за вечер почувствовала, как расслабляются сведенные напряжением плечи.
Она была одна. Без гаража, без мужа, без денег за проданное имущество. Но в этой тишине, в этой пустой квартире, она вдруг ощутила нечто странное и забытое. То самое чувство, за которым так гнался Геннадий и ради которого он предал всё.
Свободу.
Только её свобода пахла не выхлопными газами и дешевым кожзамом, а свежезаваренным чаем с мятой и честностью перед самой собой. И эта свобода стоила гораздо дороже любого мотоцикла…