Серёжа всегда считал, что запах хлорки – это запах детства.
В интернате натирали полы так усердно, что даже воздух в коридорах становился скользким и холодным. Утром – подъём, общий душ, завтрак, уроки, обед, кружки, ужин, отбой. Между этими пунктами мелькали лица воспитателей и волонтёров, но ни одно из них не задерживалось рядом достаточно долго, чтобы можно было назвать это «своим взрослым».
– Не привыкай, – говорил старший воспитанник, когда в группу приходил новый доброволец с коробкой конфет. – Сегодня есть, завтра нет.
Серёжа не привыкал. Он научился жить так, чтобы ни к кому не привязываться: не задавать лишних вопросов, не просить помощи, не показывать, что ему страшно.
В восемь лет он понял, что у него есть фамилия, но нет тех, кто её передавал. В двенадцать – что праздник для него отличается от праздника для «домашних»: им дарили подарки с распродажи и говорили правильные слова, а потом уезжали к своим семьям. В шестнадцать – что после выпуска никто не обязан его ждать.
– Ты должен быть самостоятельным, – повторяли психологи. – Планировать бюджет, следить за документами, искать работу.
«Должен» был главным словом его подростковых лет. «Кому?» – он не спрашивал. Знал, что ответа всё равно не будет.
Когда Серёже исполнилось восемнадцать, ему выдали ключи от комнаты в общежитии для выпускников и пакет документов.
– Тут всё, – говорил куратор, торопливо перечисляя: – свидетельство, приписное, ИНН, карта. Не потеряй.
– А если потеряю? – спросил Серёжа.
– Будет сложно, – честно ответил тот. – Но разберёшься.
В общежитии пахло всё тем же хлоркой – только ещё вперемешку с лапшой быстрого приготовления и табачным дымом, который кто‑то упорно выдувал из окна.
Комната была маленькая: железная кровать, шкаф, стол, стул. На стене – пожелтевшие обои. Но главное – дверь, которая открывалась и закрывалась только его ключом.
– С собственной норой, – сказал сосед по блоку Женька. – Можно сказать, жизнь удалась.
Серёжа усмехнулся.
Жить он умел. Выживать – тем более. Не умел только одного – верить, что кто‑то придёт просто так, а не по расписанию.
Работу он нашёл через знакомого из интерната.
– Есть клининг в торговом центре, – говорил тот. – Платят так себе, но деньги живые.
– Могу, – ответил Серёжа. – Я полы всю жизнь мыл.
Работа действительно была несложной: ходить с тележкой, протирать перила, собирать мусор. Люди вокруг были заняты собой. Иногда к ним относились как к мебели – обходили, не глядя. Иногда – как к «обслуживанию»
– Эй, у вас тут капля.
– Девочка, там разлили.
Серёже было всё равно, как его называли. Главное – что в конце месяца приходила зарплата, которую можно было потрогать руками.
По вечерам он возвращался в свою комнату, ел из пластиковой миски, смотрел сериалы на старом ноутбуке, подаренном одним из волонтёров «на выпуск».
Иногда ему казалось, что его жизнь – это продолжение интерната, только без расписания и надзирателей. Те же четырёхугольные стены, тот же набор обязательных действий. Только теперь, если он не встанет утром, никто не придёт будить. И если заболеет, никто не принесёт кипяток.
«Самостоятельность», – говорил он себе. – «Ты же хотел этого».
Отделение банка, в которое он пришёл однажды «просто узнать», стало для него первым шагом в другую сторону.
– Откройте, пожалуйста, счёт, – попросил он девушку за стойкой.
– Вам какую карту? – автоматически спросила она.
Он растерялся.
– А какие бывают?
Девушка вздохнула, но не раздражённо, а как человек, который говорит это двадцатый раз за день. Объяснила. Помогла заполнить заявление.
– У вас есть постоянная работа? – спросила она, заполняя графу.
– В клининге, – ответил Серёжа.
– Справку с работы сможете потом донести?
– Думаю, да.
– Хорошо, – кивнула девушка. – Если что – заходите, объясню.
«Если что – заходите» зацепилось.
В интернате взрослые редко говорили «заходи, если что». Чаще: «Не мешай», «Разберись сам», «Потом».
Он ушёл с ощущением, что мир за пределами интерната совсем не такой, каким его рисовали: там были люди, которые готовы объяснять без крика.
И всё равно он жил по старой схеме: работа – дом – ноутбук.
Пока однажды в его жизни не появился мальчишка с огромным рюкзаком и взглядом, слишком знакомым Серёже по зеркалу.
Это случилось в торговом центре, вечером, когда людей было много, а уборщиков – мало.
Серёжа как раз полоскал швабру в ведре, когда услышал:
– Дядь, а у тебя есть телефон?
Он обернулся. Перед ним стоял пацан лет десяти–одиннадцати. В руках – мятая бумажка, за спиной – рюкзак, который явно был тяжелее, чем стоило носить ребёнку.
– Телефон есть, – осторожно сказал Серёжа. – А тебе зачем?
– Позвонить, – мальчик сжал бумажку. – Я его дома забыл.
– Кому?
– Тёте, – не слишком уверенно ответил тот. – Сказала, как приеду – сразу позвонить.
– Откуда приехал?
Мальчик кивнул в сторону автовокзала, который был через дорогу.
– Из Панфилово. Там ничего нет, – пояснил он. – А здесь работа есть.
Серёжа посмотрел на него внимательнее. Куртка – дешевая, но чистая. Кроссовки – изношенные. На рюкзаке пришит логотип какой‑то школы. Взгляд – настороженный.
– Давай номер, – сказал Серёжа, доставая телефон. – Позвоним тёте.
Тётя не брала трубку.
Они звонили дважды, трижды. Мальчик кусал губу, взгляд его становился всё более стеклянным.
– Может, у неё совещание, – предложил он сам. – Она говорила, что у них работа.
– Может, – кивнул Серёжа.
Он хорошо знал это «может» из своего детства.
– Давай так, – сказал он. – Сядем вон там, в кафе. Ты что‑нибудь выпьешь, а я ещё раз позвоню.
– У меня нет денег, – сразу сказал мальчик.
– У меня есть, – отрезал Серёжа. – Один раз чай не разорит.
Они сели. Мальчик представился: Кирилл.
– Я к ней уже один раз приезжал, – рассказывал он, обнимая кружку. – На лето. Она хорошая. А потом сказала, что возьмёт меня жить. Только нужно подождать, пока она договорится.
– Где ты пока живёшь?
– В... учреждении, – смутился он. – Типа школа, только там все живут.
Серёжа усмехнулся:
– Интернат.
– Ну да, – неохотно признал Кирилл. – А ты откуда знаешь?
– Тоже там жил, – ответил он. – Много лет.
Мальчик посмотрел на него с интересом и некоторым уважением:
– И как?
– Нормально, – сказал Серёжа. – Разные бывают места. У нас были нормальные воспитатели. Но своя квартира лучше.
– Своя квартира... – протянул Кирилл, словно повторял незнакомое слово.
Тётя так и не ответила.
Через час, когда чай остыл, а официантка уже косилась на них, Серёжа понял: надо что‑то решать.
– Адрес помнишь? – спросил он.
– Конечно, – Кирилл достал бумажку. – Вот.
Адрес был на другом конце города.
– Ладно, – сказал Серёжа. – Пойдём.
– А работа? – спросил Кирилл.
– У меня смена заканчивается через полчаса, – ответил он. – Я попрошу коллегу досмотреть за тележкой.
Коллега покрутил пальцем у виска, но пошёл навстречу.
– Только не связывайся, – пробормотал он. – Потом крайним останешься.
Серёжа уже знал: в глазах некоторых взрослых любые дети – «проблема». Особенно те, у которых нет рядом других взрослых.
Дом, где по бумажке должна была жить тётя, оказался серой высоткой с потрёпанным подъездом.
Они поднялись на нужный этаж, позвонили. Никто не открыл.
– Может, она ещё не приехала с работы, – попытался оправдать Кирилл. – Или в магазин вышла.
Они подождали десять минут, пятнадцать. Соседи проходили мимо, не обращая внимания.
Серёжа постучал ещё раз, позвонил по номеру. Тишина.
– Пойдём вниз, – сказал он наконец. – Не будем тут торчать.
На лестничной площадке, между этажами, Кирилл сел и обхватил рюкзак руками.
– Она не придёт, да? – спросил он тихо.
Серёжа молчал. Он не был уверен, имеет ли право разрушать чужую надежду. Но и кормить её пустыми «наверное» не хотел.
– Не знаю, – честно ответил он. – Но сейчас тебя точно некому забрать.
– И что мне делать? – голос мальчика дрогнул. – Мне в интернат обратно ехать одному? Они там скажут, что я сам виноват.
Серёжа очень хорошо знал эту фразу: «сам виноват».
– Слушай, – сказал он. – Есть вариант. Он не идеальный, но лучше, чем ночевать на вокзале.
– Какой?
– У меня есть комната, – объяснил Серёжа. – Не дворец, но кровать и четыре стены. Переночуешь у меня, завтра вместе поедем в твой... учреждение. Разберёмся.
– Тебя за это не накажут? – сразу спросил Кирилл.
– Некому, – усмехнулся он. – Я сам себе начальник.
– А вдруг ты... – Мальчик запнулся.
– Вдруг я кто?
– Ну... всякое говорят, – пробормотал он. – Что к вам, к взрослым, нельзя просто так домой идти.
Серёжа впервые за вечер по‑настоящему улыбнулся.
– Правильно говорят, – сказал он. – К разным взрослым нельзя. Но ты же не с улицы. У тебя есть номер твоего интерната? Можем вместе сейчас позвонить, сказать, где ты, дать мой номер. Пусть знают.
Кирилл задумался, потом кивнул.
– Тогда... можно, – сказал он. – Только давай ты сама... то есть сам будешь говорить.
Разговор с дежурной воспитательницей был коротким и странным.
– Кто вы такой? – настороженно спросила она.
– Выпускник интерната, – ответил Серёжа. – Работал рядом, встретил вашего ребёнка. Его тётя не выходит на связь. Предлагаю оставить его у себя на ночь, а завтра привезти к вам.
– Это нарушение правил, – заявила она. – Мы должны забрать ребёнка сами.
– Вы можете приехать сейчас? – уточнил он.
Пауза.
– Нет, – призналась женщина. – У нас нет транспорта.
– Тогда у нас два варианта, – спокойно сказал Серёжа. – Либо он ночует со мной, и вы знаете, где он. Либо он в лучшем случае остаётся на вокзале, а вы делаете вид, что он вернулся.
Снова пауза.
– Ладно, – вздохнула воспитательница. – Только привезите его завтра утром. И оставьте номер телефона.
Он оставил. Повесил трубку и посмотрел на Кирилла.
– Она... разрешила?
– Она сказала «ладно», – поправил Серёжа. – Для интерната это почти «добро пожаловать».
Кирилл нервно усмехнулся.
– Ты правда выпускник?
– Ну да, – пожал плечами он. – Дипломированный сирота.
Слово «сирота» он произнёс легко, как шутку. Но внутри что‑то кольнуло.
Комната встретила их запахом лапши и пыли.
Кирилл осторожно поставил рюкзак у стены, огляделся.
– У тебя тут... тихо, – заметил он.
– Нравится?
– Не знаю, – честно ответил мальчик. – Я такой тишины не видел.
– Привыкнешь, – сказал Серёжа. – Я первое время тоже не мог уснуть. Слишком громко было в голове.
Он дал Кириллу чистое полотенце, показал, где ванная, нашёл в шкафу старую футболку – ночной одежды у гостя, конечно, не было.
Когда Кирилл вышел из душа, Сон уже прилип к его ресницам.
– Я здесь лягу, можно? – он ткнул на край кровати.
– Ложись, – кивнул Серёжа. – Кровать большая.
– А ты?
– На полу посплю, – отмахнулся он. – Я привык.
– Давай наоборот, – неожиданно сказал Кирилл. – Это же твоя кровать.
Серёжа задумался, потом кивнул:
– Ладно, делим пополам. Договорились?
Кирилл забрался под одеяло и через пять минут уже тихо сопел. Серёжа лежал рядом, смотрел в потолок и думал, что впервые за много лет в его комнате кто‑то ещё дышит рядом – не сосед по блоку, не случайная компания, а человек, который доверился ему настолько, что заснул.
Он вдруг остро почувствовал огромную дыру между тем, как его когда‑то передавали «из рук в руки» по бумагам, и тем, что он сейчас сам должен утром отвезти чужого мальчика туда, откуда очень хорошо сбежал бы сам, если бы мог.
Утром они вместе поехали в интернат.
– Мне кажется, у них там пахнет так же, как у нас, – сказал Кирилл, когда они подходили к знакомому зданию.
Здание и правда было как под копирку: длинные коридоры, линолеум, таблички на дверях.
– Пойдем, – сказал Серёжа.
Воспитательница, с которой он разговаривал вечером, встретила их так, будто не ожидала, что они реально придут.
– Вы всё-таки привезли, – сказала она. – Честно, думала, что не приедете.
– Мы договорились, – просто ответил Серёжа.
Кирилл прижался к его руке.
– Ты ещё придёшь? – спросил он шёпотом, так чтобы слышал только он.
Вопрос ударил неожиданно. В нём было всё: и привычное недоверие, и скрытая надежда.
– Если ты хочешь – приду, – сказал Серёжа.
– У нас волонтёры иногда приходят, – осторожно произнёс Кирилл. – Но они потом пропадают.
– Я не волонтёр, – сказал Серёжа. – Я...
Он запнулся, не зная, какое слово подобрать. «Наставник» звучало слишком громко, «знакомый» – слишком мало.
– Я человек, который может к тебе приезжать, – наконец нашёл он. – Просто потому что ты меня ждёшь.
Кирилл кивнул. Взгляд у него был очень серьёзным.
На выходе из интерната Серёжу догнала психолог.
– Вы действительно выпускник? – спросила она.
– Да, – кивнул он. – Из другого учреждения, но всё примерно одинаково.
– И вы сами решили привезти ребёнка обратно?
– А что мне ещё оставалось? – пожал он плечами. – Отдать его вокзалу?
Психолог посмотрела на него внимательнее.
– Вы не думали стать наставником? – спросила она.
– Кем?
– Наставником, – повторила она. – Это не опека и не приёмная семья. Это взрослый, который регулярно приезжает к одному ребёнку. Гуляет с ним, помогает в простых вещах: сходить в магазин, разобраться с документами, сделать домашнее задание, поговорить.
– И всё?
– Для ребёнка это иногда больше, чем «всё», – сказала психолог. – Это «к кому обратиться».
Он молчал.
– Подумайте, – добавила она. – Мы давно ищем наставников. Но выпускников среди них почти нет. А вы им понятнее всех.
Серёжа вышел за ворота и сел на лавочку. В голове гудело.
Наставник. Взрослый, к которому можно обратиться.
В его жизни не было такого человека. Были воспитатели – сменные, занятые; были волонтёры – добрые, но приходящие по графику; были соседи по комнате – такие же потерянные.
И вдруг кто‑то предлагает ему самому стать этим «к кому обратиться».
– Звучит как шутка, – пробормотал он. – Я сам толком не понимаю, как жить.
Но внутренняя картинка – заплаканный мальчишка на лестничной площадке, обнимающий рюкзак – не уходила.
Он думал неделю.
Работал, мыл полы, считал копейки до зарплаты, смотрел сериалы. Между делом заходил на сайт программы наставничества, читал истории других людей.
– Наставник – не родитель, – было написано. – У него нет юридических прав, нет обязанности «воспитывать», нет бюджета на подарки. Есть только время и готовность быть рядом.
«Время и готовность» звучали куда страшнее, чем «юридические права».
В конце недели он заполнил анкету.
Подготовка оказалась длиннее, чем он думал.
Их собирали в группе, рассказывали о границах, о травмах, о том, что нельзя обещать ребёнку то, чего не сможешь выполнить; о том, что дети часто проверяют взрослых на прочность – не приходят на встречи, грубят, отталкивают.
– Они не верят, что вы останетесь, – говорила ведущая. – Потому что большинство взрослых в их жизни приходили ненадолго. Ваша задача – не спасать, а быть последовательным.
Серёжа слушал и чувствовал, как внутри поднимается что‑то старое – злость, обида, страх. Но он не ушёл.
– Вы уверены, что справитесь? – спросила куратор на индивидуальной беседе.
– Нет, – честно ответил он. – Но если я не попробую, кто‑то другой тоже не попробует. А ребята останутся без никого.
Куратор улыбнулась.
– Иногда недостаточно ждать «уверенных», – сказала она. – Иногда нужны как раз те, кто знает, как это – бояться, но делать.
Кирилла закрепили за ним официально через месяц.
– Ну, здравствуй снова, – сказал Серёжа, заходя в группу.
– Я думал, ты передумал, – признался мальчик, поджимая губы.
– Я тоже, – усмехнулся он. – Немножко.
– И всё равно пришёл?
– Всё равно.
Первые встречи были странными. Они гуляли по двору интерната, молча играли в настольный футбол, иногда обсуждали уроки.
– Ты зачем вообще согласился? – спросил однажды Кирилл. – Тебе что, больше делать нечего?
– Мне всегда есть, чем заняться, – ответил Серёжа. – Но я помню, как это – когда некому позвонить, кроме дежурного.
– А ты раньше кому звонил?
– Никому, – признался он. – У меня не было твоего Серёжи.
Кирилл усмехнулся.
– Странный ты, – сказал он. – Вроде взрослый, а говоришь, как мы.
Настоящая проверка случилась через год, когда Кириллу было уже пятнадцать.
– Они хотят меня отправить в колледж, – сообщил он. – На сварщика.
– Тебе это нравится? – спросил Серёжа.
– Мне вообще мало что нравится, – честно ответил тот. – Но точно не это.
Взрослые вокруг говорили:
– Профессия нужна. Лишним не будет. Тебе предлагают – соглашайся.
Кирилл писал ему сообщения по ночам:
«Они говорят, что если я не пойду, то сам виноват. А я не хочу туда. Но и планов других нет. Я тупой, да?»
Серёжа смотрел на экран и видел себя – восемнадцатилетнего выпускника с ключом от комнаты и пакетом документов.
Он мог ответить привычно: «разберёшься сам». Но именно этого ответа ему и не хватало в своё время – другого.
– Ты не тупой, – написал он. – Тебе просто никто не помог подумать. Давай думать вместе.
Они встречались чаще. Разбирали варианты колледжей, уровни требований, стипендии. Ездили на дни открытых дверей.
– У нас на штукатура ещё берут, – сказал куратор в одном техникуме. – Работа тяжёлая, но спрос есть.
Кирилл хмыкнул.
– Я в детстве хотел быть поваром, – неожиданно выдал он. – Но там конкурс.
– Конкурс – это не приговор, – заметил Серёжа. – Просто готовиться надо.
Он помог ему подготовить документы, потренировал с ним элементарные вещи: как говорить на собеседовании, как не смотреть в пол, как задать свой вопрос.
– А если не возьмут? – спросил Кирилл накануне.
– Тогда будем искать другой вариант, – сказал Серёжа. – Но пробовать всё равно будешь ты. Я только рядом.
Он сам в свои восемнадцать не пробовал. За него всё решили «сверху». Сейчас у него был шанс сделать иначе – не за мальчика, а вместе с ним.
Кирилла взяли. Не на бюджет, как он мечтал, но с возможностью оформить социальную поддержку.
– Меня взяли! – кричал он в трубку, едва получив ответ. – Представляешь? Они сказали, что у меня глаза горят. Это хорошо или плохо?
– Для повара – отлично, – засмеялся Серёжа. – Главное, чтобы не от плиты.
В день зачисления у ворот техникума стояли разные семьи: мамы, папы, бабушки. Кирилл стоял рядом с ним.
– Ты мне кто? – неожиданно спросил он. – Если они спросят.
Серёжа замер.
– Я твой наставник, – сказал он. – И... человек, которому не всё равно.
– Наставник – это как кто?
– Как взрослый друг, – объяснил он. – Не родитель, не начальник. Просто тот, кто будет рядом, пока ты растёшь.
Кирилл кивнул.
– Ну, тогда пойдём, взрослый друг, – сказал он. – А то я сам страшно.
Через несколько лет Серёжа по‑прежнему жил в той же комнате. По‑прежнему работал – уже не в клининге, а в небольшой ремонтной бригаде. Иногда подрабатывал грузчиком, иногда – сборщиком мебели.
Он не стал «успешным» в том смысле, в котором это показывают в рекламе. Но у него было что‑то, чего в детстве совсем не было: люди, которые могли ему позвонить не по долгу службы.
Кирилл звонил часто.
– Я сегодня чуть не послал мастера, – рассказывал он. – Но потом вспомнил, как ты говорил про «дышать и считать до десяти». Сработало.
– Я не волшебник, – смеялся Серёжа. – Я просто сам пару раз не досчитал.
Иногда звонили другие ребята из интерната – по рекомендации психолога, которая говорила:
– У нас есть выпускник, который не убежал от нас. Он может вам рассказать, как оно с той стороны.
Он не всегда мог помочь советом. Иногда просто слушал, молчал вместе с ними. Этого часто было достаточно.
Однажды вечером, возвращаясь домой, он увидел у своего подъезда мальчишку лет семи–восьми с большим пакетом в руках.
Тот сидел на ступеньке и смотрел в телефон.
– Ты чей? – спросил Серёжа.
– Ничей, – автоматически ответил мальчик, потом спохватился: – Я к маме, она наверху. Только я дом перепутал.
Серёжа усмехнулся.
– Такое бывает, – сказал он. – Я тоже в детстве всё время что‑то путал.
Мальчик посмотрел на него.
– А вы кто?
Серёжа остановился, подумал и ответил:
– Я тот, кто знает дорогу до интерната и обратно. И кто может, если что, провести.
Мальчик не понял, но кивнул.
– Я сейчас маму найду, – сказал он и побежал к соседнему подъезду.
Серёжа поднялся к себе, сел на кровать и вдруг осознал: его собственный сценарий «никому не нужен» давно дал трещину.
Не потому, что кто‑то чудесным образом оказался «идеальным родителем» для него взрослого. А потому, что он сам однажды взял на себя ответственность быть чьим‑то взрослым «по договорённости, а не по бумаге».
Он достал старую тетрадь, которую когда‑то вёл в интернате – единственную вещь, которую забрал с собой. На последней странице написал:
«Если со мной такое случилось, значит может случиться с кем‑то ещё. Но уже не как травма, а как человек, который приходит и остаётся настолько, насколько может».
И подумал, что, возможно, запах хлорки перестанет быть для него запахом детства. Вместо него останется другой запах – свежей краски в ремонтируемых комнатах, где новые люди начинают новую жизнь.
Среди этих новых людей был один повар, который когда‑то спрашивал: «Ты придёшь ещё?» – и получил ответ «да».
И это «да» оказалось важнее всех отчётов о самостоятельности, которые от него ждали когда‑то в интернате.