Вечер в квартире Кати и Максима был таким же, как сотни предыдущих: тихим, уставшим и не по-праздничному напряженным. За окном мелькали огни гирлянд, а на их кухне горела лишь одна тусклая светодиодная лента над столом, которую Катя когда-то повесила для уюта. Теперь этот жалкий свет лишь подчеркивал пустоту в холодильнике и тяжесть в глазах.
Катя сидела, уткнувшись в экран ноутбука. Перед ней лежал раскрытый блокнот с колонками цифр, которые не желали складываться во что-то хоть немного оптимистичное. Она провела рукой по лицу, ощущая сухость кожи и начинающуюся пульсировать головную боль.
— Макс, — сказала она, не отрывая взгляда от экрана. — Посчитай еще раз. Ипотека — сорок три тысячи. Садик — восемь. Коммуналка… Господи, свет на шесть с половиной! Это же немыслимо.
—Там новый тариф, — глухо отозвался муж с дивана, уткнувшись в телефон. Его лицо освещало холодное синее сияние экрана.
—Я знаю про тариф, — в голосе Кати прозвучало раздражение. — Но от этого не легче. Смотри: нам нужно еще пятнадцать тысяч на зимний комбинезон для Леши. Старый ему по локоть, он уже в октябре мерз. И сапоги. И… Ой, даже думать страшно.
Она откинулась на спинку стула, закрыв глаза. Тишину нарушало лишь тиканье часов и сдержанный смех из телевизора в соседней комнате, где засыпал под мультики их сын.
— Может, взять с кредитки? — осторожно предложил Максим, наконец отрываясь от телефона. Его лицо в полумраке казалось осунувшимся, постаревшим за последний год лет на десять.
—С какой, Макс? — Катя засмеялась, но в смехе не было ни капли веселья. — На твоей лимит исчерпан до марта после того ремонта в ванной. На моей осталось семь тысяч. На комбинезон не хватит. И что, будем платить проценты с процентов? Мы и так, как белки в колесе.
Максим тяжело вздохнул, встал и прошелся по кухне. Он остановился у окна, глядя на украшенную елку во дворе.
—Мама звонила сегодня, — произнес он так тихо, что Катя сначала не расслышала.
—Что-то случилось?
—Нет. То есть да. В общем, она сказала кое-что.
Катя почувствовала холодный комок в животе. Звонки свекрови редко сулили что-то хорошее. Особенно в последнее время.
— И что же? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
Максим обернулся к ней.В темноте не было видно его глаз, только напряженный силуэт.
—Она сказала, что если на Новый год мы не подарим ей новую машину, то можем вообще не приходить.
Тишина повисла густая, плотная, как вата. Катя несколько секунд просто смотрела на мужа, мозг отказывался воспринимать смысл сказанного.
—Что? — наконец вырвалось у нее, больше похожее на выдох.
—Ты слышала меня, Кать. Новую машину. Не игрушечную. Она хочет «Солярис» или «Рио». Говорит, ее нынешняя уже пять лет, стыдно перед подругами ездить. У всех уже обновились.
Катя медленно поднялась со стула. Руки сами собой сжали блокнот, бумага хрустнула.
—Это шутка? — прошептала она. — Максим, это ужасная, дурацкая шутка. Скажи, что это шутка.
—Я бы хотел, — он опустил голову. — Но нет. Она собрала вчера меня, Андрея и Лену. Официально так, за столом. Объявила. «Хочу на Новый год новую ласточку. Это мое условие. Если не будет ключей — считайте, что у вас нет матери. Подарки и визиты мне больше не нужны».
Катя ощутила, как пол уходит из-под ног. Она схватилась за край стола. Комната поплыла перед глазами, и в ушах зазвенело.
—Ты… ты понимаешь, о чем ты говоришь? — голос ее сорвался, превратившись в хриплый шепот. — Машина? Это семьсот тысяч минимум! У нас каждый рубль на счету, у нас ребенок, у нас долги! Мы ей не можем новый чехол на телефон подарить, а ты говоришь о машине?!
—Я знаю! — взорвался Максим, и в его голосе прорвалась та самая беспомощная ярость, которая копилась, видимо, с самого вчерашнего вечера. — Я все прекрасно понимаю! Но что я могу сделать? Она же мать! Она ставит ультиматум!
—А ты его принимаешь? — Катя закричала, не в силах сдержаться. Слезы, горячие и горькие, хлынули сами собой. — Ты серьезно сейчас стоишь и обсуждаешь, как мы подарим твоей матери, у которой уже есть абсолютно нормальная машина, новую? В ущерб своему сыну? В ущерб нашей крыше над головой? Мы что, в каком-то кошмарном сне?
Максим подошел к ней, попытался обнять, но она отшатнулась, как от огня.
—Не трогай меня. Ты с ума сошел. Она с ума сошла. Или это мы сходим с ума, раз вообще это обсуждаем.
—Катя, успокойся. Может, есть варианты… — он говорил заплетающимся языком, сам не веря своим словам.
—Какие варианты?! — она почти завыла, сжав кулаки. — Украсть? Ограбить банк? Максим, мы еле-еле сводим концы с концами! Мы два месяца откладывали, чтобы купить себе новый чайник! О каких вариантах ты говоришь?
—Можно взять кредит… — пробормотал он, глядя в пол.
Эти слова обрушились на Катя с такой силой, что она на секунду онемела. Потом тихо, с ледяной ясностью произнесла:
—Ты хочешь взять еще один кредит. Чтобы оплатить ипотеку, кредитку и этот новый, адский долг за машину твоей маме. Ты хочешь похоронить нас в долговой яме до конца наших дней. Ради каприза. Ради того, чтобы она не дулась на нас.
Максим молчал. Его молчание было красноречивее любых слов. Катя увидела в его покорной, сгорбленной позе то, что боялась увидеть всегда: он уже сдался. Он уже принял этот бред как данность, как неизбежную катастрофу, против которой нельзя бороться.
Она вытерла лицо ладонью, смазав слезы по щекам.
—Нет, — просто сказала она. — Нет, Максим. Этого не будет. Я не позволю.
—Но что я ей скажу? — голос его звучал как у затравленного зверя.
—Скажи правду! Что у нас нет денег! Что у нас есть своя семья, свои заботы! Что она взрослая женщина и может сама себе купить машину, если она ей так жизненно необходима!
—Ты ее не знаешь… Она не поймет. Она… она сделает нашу жизнь адом.
—А сейчас что? — Катя развела руками, указывая на темную кухню, на блокнот с цифрами, на свою изможденную, заплаканную физиономию, отражавшуюся в черном окне. — Это разве не ад?
Она больше не могла говорить. Развернулась и вышла из кухни, хлопнув дверью. В спальне она села на кровать, обхватив себя руками, и дала волю тихим, безнадежным рыданиям. Из-за стены доносился бормочущий голос мужа. Он с кем-то говорил по телефону. Очень тихо, очень покорно.
Катя поняла: битва была проиграна, еще не начавшись. Ультиматум был принят. Оставалось только понять, какую цену им всем за это придется заплатить.
Утро не принесло облегчения. На кухне пахло подгоревшим кофе — Максим, не привыкший его готовить, отвлекся на очередной тихий разговор в соседней комнате. Катя прошла мимо него, словно сквозь пустое пространство. Она не могла смотреть ему в глаза. В них она видела предательство, пусть и вымученное, но уже свершившееся в его голове.
Она молча налила сыну кашу, помогла ему одеться, отвела в детский сад. Все действия были механическими. Мысли крутились вокруг одной цифры — семьсот тысяч. Сумма висела в воздухе дамокловым мечом, грозя перерубить и без того тонкие нити их благополучия.
Когда она вернулась в пустую квартиру, тишина стала невыносимой. Максим ушел, не сказав куда. Катя села на край дивана, обхватив голову руками. Одиночество и ощущение ловушки сдавили горло. Она не могла делиться этим с подругами — стыд и унижение были слишком сильны. Но молчать дальше было равносильно сумасшествию.
Дрожащими пальцами она набрала номер матери.
— Алло, доченька? — в трубке прозвучал теплый, спокойный голос, который всегда ее умиротворял.
—Мам… — и у Кати снова перехватило дыхание. Слезы хлынули градом, сдавленные рыдания вырвались наружу.
—Катюша? Что случилось? Говори сразу! Максим? Леша? — голос матери сразу же стал тревожным, напряженным.
—Мам, это… это кошмар… — Катя, захлебываясь, стала сбивчиво рассказывать. Про ультиматум, про машину, про кредит, который витал в воздухе, как приговор. Она говорила долго, путаясь, возвращаясь к началу.
На другом конце провода повисла тяжелая, гробовая тишина.
— Мам? Ты меня слышишь?
—Слышу, — голос матери стал чужим, низким, налитым холодным металлом. — Я… я просто подбираю слова. Галя совсем с катушек съехала? Или это такой изощренный способ вас развести и отобрать квартиру?
—Она просто хочет новую машину! — всхлипнула Катя. — Она говорит, что стыдно перед подругами на старой ездить.
—А вам не стыдно, простите, в дерьме тонуть, угождая ее понтам? — мать взорвалась. — Доченька, ты в своем уме? Вы с Максимом в своем уме? Семьсот тысяч! У вас же каждый рубль на счету! Вы что, квартиру заложите? Ребенка обнесете?
—Я не хочу! Я не согласна! Но Максим… Он говорит, что она мать, что она не поймет…
—Ах, не поймет… — в голосе матери послышалась горькая ирония. — Ну, раз так, я сама с ней поговорю. Объясню на понятном ей языке. Я сегодня же приеду. И Сергей приедет.
—Нет, мам, не надо скандала… — попыталась возразить Катя, но было поздно.
—Это не скандал. Это семейный совет. Ты не одна. Собирайся, мы через три часа будем.
Мать повесила трубку. Катя опустила телефон. С одной стороны, на нее нахлынуло облегчение — она не одна. С другой — живот сводило от тревоги. Приезд ее брата Сергея, человека прямого и бескомпромиссного, обещал бурю.
К прибытию гостей Максим вернулся домой. Он был бледен, под глазами залегли синие тени.
—Кто приедет? — спросил он тупо, увидев, как Катя накрывает на стол, ставит чашки.
—Мои, — коротко бросила она, не глядя на него.
Он ничего не ответил, просто сел на стул у окна и уставился в одну точку.
Ровно через три часа раздался резкий звонок в дверь. В квартиру вошли сначала мать Кати, Анна Васильевна, неся с собой запах зимней улицы и домашнего пирога, который она, как всегда, привезла «просто так». За ней, словно гроза, вкатился Сергей. Высокий, широкоплечий, с жестким взглядом рабочего, который привык решать вопросы, а не обсуждать их.
— Ну, здравствуйте, — отрывисто кивнул он Максиму, снял куртку и прошел на кухню. — Обстановку проясним.
Анна Васильевна обняла дочь, долго и крепко, потом отодвинула, посмотрела ей в лицо.
—Вся исходилась, бедовая. Ничего, сейчас разберемся.
Она повернулась к Максиму,который нехотя поднялся со стула.
—Максим, я как вторая мать тебе, давай без обид. Но что это за ересь? В подробностях, от начала и до конца.
Максим, под давлением трех пар устремленных на него глаз, начал снова, запинаясь, пересказывать вчерашний визит к матери. Про то, как они с братом сидели за столом, а Галина Петровна объявила свое решение, как приговор. Про «ласточку». Про стыд перед подругами. Про то, что «кто вам квартиру первую снимал».
Сергей слушал, не перебивая, но его лицо становилось все темнее. Когда Максим договорил, в кухне наступила тишина.
— И ты, — сказал Сергей медленно, отчеканивая каждое слово, — серьезно сел тут считать, как бы собрать ей эти чертовы семьсот тысяч?
—Сергей… — начала было Катя.
—Молчи, сестра. Я обращаюсь к нему. Ты, мужчина, глава семьи. Тебе твоя родная мать ставит ультиматум, который разорит твою жену и твоего сына. И ты не посылаешь ее… в общем, куда подальше, а сидишь тут и думаешь, как выполнить? Да ты вообще в своем уме?
Максим покраснел, в его глазах мелькнула искорка сопротивления.
—Ты не понимаешь! Она не просто так. Она… она воспитала нас одна. Она много работала. У нее сейчас возраст, ей хочется…
—Хочется? — перебил Сергей, повышая голос. — А мне хочется на Бентли кататься! Я что, должен пойти и отобрать его у первого встречного? У вашего ребенка хочется нормально зимой гулять! У вашей жены хочется не сходить с ума от долгов! Это что, не аргументы?
—Я не знаю, что делать! — крикнул в ответ Максим, вскакивая. — Она поставила условие! Либо машина, либо мы ей не дети!
—Ну и отлично! — рявкнул Сергей. — Скажи спасибо и живи спокойно! Поздравляю, ты свободен от социальной хищницы!
—Как ты смеешь так называть мою мать! — Максим сделал шаг вперед, сжимая кулаки.
Анна Васильевна резко встала между ними.
—Хватит! Вы что, драться собрались? В соседней комнате ребенок может проснуться! Садитесь оба.
Она обвела всех тяжелым взглядом.
—Галя всегда была женщиной… своеобразной. Но чтобы так… Это уже за гранью. Максим, сынок, я тебя люблю, но твоя мать больна. Не физически, а в голове. Болезнь называется «все мне должны». И лечить это нужно не кредитами, а твердым словом «нет».
—Она не поймет, — снова, как заведенный, пробормотал Максим, опускаясь на стул.
—А ты пробовал говорить? Не оправдываться, не мямлить, а по-взрослому? — спросила Анна Васильевна. — «Мама, у нас нет денег. У нас свои обязательства. Мы купим тебе хороший подарок, но машину — нет». И все.
—Она не примет этого.
—Значит, нужно ей объяснить так, чтобы приняла, — сказал Сергей, уже спокойне. — Всем составом. Прямо сейчас. Поедем к ней. И поговорим начистоту.
—Что? Нет! — испуганно выдохнул Максим.
—Да, — тихо, но твердо сказала Катя. Все посмотрели на нее. Она выпрямилась, в ее глазах, наконец, появилась решимость, сменившая беспомощные слезы. — Да, поедем. Все вместе. Пусть она посмотрит в глаза не только тебе, Макс, но и мне, и моей маме, и Сергею. Пусть попробует повторить свой ультиматум при всех.
Максим смотрел на жену, на ее распрямленные плечи, на подбородок, задранный вверх. Он видел в ней ту самую силу, которой ему так не хватало. И он понимал, что проиграл. Проиграл в своем доме. Оставаться в стороне он больше не мог.
— Хорошо, — глухо произнес он. — Поедем.
Решение было принято. Они шли на войну, даже не подозревая, какие укрепления успела возвести на своей территории Галина Петровна.
Дорога до дома Галины Петровны заняла не больше двадцати минут, но каждый из них давил тишиной. В машине Сергея ехали молча. Катя, глядя в боковое окно на мелькающие праздничные витрины, мысленно репетировала слова. Рядом сидел Максим, сгорбленный и отрешенный, будто везли его не на переговоры, а на казнь. На заднем сиденье Анна Васильевна время от времени тяжело вздыхала.
Галина Петровна жила не в «хрущевке», как они, а в добротной «брежневке» с высокими потолками и просторной кухней. Подъезд был чистым, пахло хлоркой и ладаном от соседских икон. Поднимаясь на третий этаж, Катя ловила себя на мысли, что всегда здесь нервничала. Сегодня же нервы были натянуты до предела.
Максим позвонил. Из-за двери донеслись неспешные шаги. Дверь открылась не сразу, будто их разглядывали в глазок. Наконец щелкнул замок.
На пороге стояла Галина Петровна. Она была в дорогом бардовом домашнем костюме из мягкого кашемира, на лице — плотный слой увлажняющей маски зеленоватого оттенка, делающей ее похожей на инопланетянку из дешевого фильма. Волосы были убраны под шелковую косынку.
— Максим, — произнесла она без интонации, окидывая его беглым взглядом. Затем ее холодные, внимательные глаза скользнули по остальным. Брови под маской чуть приподнялись. — Катя. И… гости. Какая неожиданность.
— Здравствуйте, Галина Петровна, — первая нашлась Анна Васильевна, сделав шаг вперед и подобрав лицо в вежливую, но не теплую улыбку.
—Мы поговорить, — глухо добавил Максим.
—О машине? — прямо спросила свекровь, и в ее голосе прозвучала легкая, едва уловимая насмешка.
—В том числе, — сказала Катя, заставляя себя встретиться с ее взглядом.
Галина Петровна молча отступила, впуская их в прихожую. В квартире пахло ароматической свечой с запахом ванили и новым паркетным лаком. Из гостиной доносились звуки телевизора и сдержанный смех.
В просторной комнате, на большом диване цвета баклажана, полулежали брат Максима, Андрей, и его жена, Лена. Перед ними на стеклянном столе стояла тарелка с очищенными мандаринами и две чашки кофе. Они выглядели расслабленными, как зрители в первом ряду партера, ожидающие начала спектакля. Андрей лениво помахал рукой в их сторону, Лена оценивающе осмотрела Катю и Анну Васильевну с ног до головы, чуть кривя губы.
— Садитесь, если место найдете, — сказала Галина Петровна, не предлагая помочь снять верхнюю одежду. Она сама устроилась в свое любимое кресло у окна, словно садилась на трон. Маска на ее лице начала подсыхать.
Катя, Максим и Анна Васильевна неловко разместились на втором, меньшем диване. Сергей предпочел остаться стоять, прислонившись к стене у входа, скрестив руки на груди. Его присутствие, кажется, наконец заставило Андрея немного напрячься.
— Что ж, я слушаю, — начала Галина Петровна, аккуратно поправляя складку на своем халате. — Максим передал мое условие? Я понимаю, семьсот тысяч — сумма для вас большая. Но я не требую сразу. Можно в кредит. Я не жадина.
Катя почувствовала, как по спине пробежали мурашки от этой «великодушной» формулировки.
— Галина, — мягко, но твердо начала Анна Васильевна. — Давай поговорим по-взрослому, по-женски. Дети… они в очень сложной ситуации. Ипотека, ребенок маленький, цены растут. О какой машине может идти речь? Это же неподъемно для них.
—Неподъемно? — Галина Петровна сделала удивленные глаза, что под маской выглядело гротескно. — Анна, не драматизируйте. Молодые, здоровые, оба работают. Могут поднапрячься. Я ведь не просто так. У меня «железо» уже пятилетней давности. Я перед подругами краснею. Они все уже на новых ездят. Я одна как лузерша.
—Но это же не вопрос статуса, это вопрос необходимости! — не выдержала Катя. Голос ее дрогнул, но она продолжила. — У нас у самого сын зимой в старом комбинезоне ходит, мы не можем новый купить! Мы на еде экономим! А вы про новую машину, когда у вас старая прекрасно ездит!
—Мама, — попытался вступить Максим, сжав кулаки на коленях. — Мы реально не можем. Это не от жадности. Просто нет денег. Совсем.
—Нет денег? — переспросила свекровь, и ее голос стал острым, как лезвие. — А кто вам, Максим, первую квартиру снимал, когда вы с Катей поженились? Я. Кто вам на первую мебель дал? Я. Я всю жизнь на вас работала, отказывала себе во всем! А теперь, когда у меня маленькая скромная просьба — я должна выслушивать, что у вас «нет денег»?
В гостиной повисла тягостная пауза. Лена на диване взяла дольку мандарина и медленно положила ее в рот, не отрывая глаз от Кати.
— Галина Петровна, — в разговор вступил Сергей, не меняя позы. Его бас прозвучал негромко, но четко, резанув искусственную ванильную атмосферу. — Вы помогали — молодцы, родительский долг. Но это не пожизненная облигация. У них теперь своя семья, свои долги. И ребенок, который мерзнет. Вы бабушка. Вам не должно быть стыдно за старую машину. Вам должно быть стыдно требовать у нищих денег на новую.
—Как ты разговариваешь! — вспыхнул Андрей, поднимаясь с дивана. — Это наша мать!
—А ты почему не даришь ей машину, если она такая святая? — парировал Сергей, наклоняя голову в сторону Андрея. — У тебя, вроде, бизнес свой. Или тебе выгоднее, чтобы брат в долги влез, а ты остался молодцом, холодильник купив?
Андрей открыл рот,но слова застряли. Лена дернула его за рукав, заставляя сесть.
— Я ни у кого ничего не требую! — голос Галины Петровны стал громким и визгливым, маска на ее лице потрескалась у уголков рта. — Я ставлю условие! Я дала им жизнь! Я имею право хотеть достойной старости! А что они могут предложить? Йогуртник за триста рублей? Я не нищая! Или машина, или… — она сделала драматическую паузу, глядя на Максима, — или можете не беспокоиться о моем существовании. У меня есть Андрей. Он о матери заботится.
Катя смотрела, как муж сидит, опустив голову, словно его бьют плетью. Все ее аргументы разбивались о бетонную стену абсолютного, патологического эгоцентризма.
— Это шантаж, — тихо, но внятно произнесла Анна Васильевна. — Галина, ты шантажируешь собственного сына его чувствами. Это низко.
—Это жизнь! — отрезала Галина Петровна. Она встала, подошла к Максиму и положила ему руку на плечо. Рука в тяжелом золотом браслете. — Сынок, ты же не оставишь мать? Ты ведь понимаешь, как мне тяжело? Сердце пошаливает, давление… На старой машине к хорошему врачу не доедешь, она на трассу не выезжает. Ты хочешь, чтобы мне было хуже?
Максим вздрогнул от ее прикосновения. Он поднял на нее глаза, и в них Катя увидела давно знакомый, детский страх и вину.
— Мама… — начал он жалобно.
—Все, я устала, — Галина Петровна отвела руку, демонстративно повернулась к окну спиной к ним. Разговор был окончен. — Решайте. Ключи от новой машины или ключи от моей квартиры для вас будут потеряны. И не звоните, пока не решите. Андрей, проводи, пожалуйста.
Это было изгнание. Молча, словно по команде, все поднялись. Лена снова ухмыльнулась, ловя взгляд Кати. Та улыбка говорила: «Сдавайтесь. Вы уже проиграли».
Они вышли в подъезд. Дверь закрылась за ними с тихим, но окончательным щелчком. Стоя на холодной лестничной площадке, они несколько секунд молчали, оглушенные цинизмом происшедшего.
— Ну что, — первый нарушил тишину Сергей, сплевывая в углу. — Я же говорил. Социальная хищница. Поздравляю, Максим. У тебя мать — монстр.
Максим ничего не ответил.Он просто пошел вниз по лестнице, тяжело ступая, будто нес на плечах невидимый, но неподъемный груз. Катя понимала: после сегодняшнего он сломлен окончательно. Сила, которую она пыталась в нем найти, растворилась без следа в ядовитой атмосфере материнской гостиной. Битва была проиграна. Оставалась только капитуляция.
Последующие дни растянулись в одно серое, тягучее полотно молчания и тяжелых взглядов. Визит к Галине Петровне не просто закончился провалом — он поставил жирную, уродливую точку в тех и без того шатких отношениях, что еще оставались между Катей и Максимом.
Они жили в одной квартире, но словно в параллельных мирах. Максим уходил на работу раньше, возвращался позже. Если их взгляды и пересекались, он тут же отводил глаза, будто пойманный на месте преступления. Катя понимала это состояние — состояние тотальной вины, за которой следует не желание исправить содеянное, а стремление спрятаться.
Но главное — она видела, как он меняется. Он стал болезненно реагировать на звонки телефона, вздрагивая и выходя говорить на балкон даже зимой, под ледяной ветер. После этих разговоров он возвращался еще более раздавленным, с пустым, стеклянным взглядом.
Однажды вечером, когда Леша уже спал, Катя не выдержала.
— Кто звонит? — спросила она прямо, преградив ему путь из прихожей на кухню.
—Никто. Работа, — пробормотал он, пытаясь ее обойти.
—В десять вечера? Максим, я не дура. Это она. Каждый день. Что она тебе говорит?
—Ничего особенного, — он потупился. — Спрашивает, как дела.
—И ты ей рассказываешь, как мы экономим на гречке? Или она сразу переходит к делу?
Максим поднял на нее глаза, и в них вспыхнула искра отчаяния.
—Чего ты от меня хочешь, Катя?! Ты же слышала ее! Она не отстанет! У нее сердце болит, давление скачет! Она говорит, что из-за этих переживаний может слечь! Я что, должен сказать: «Ложись и помирай, потому что у меня нет денег»?!
—А должен ли ты сказать: «Хорошо, мама, я разорю свою семью, ввергну жену и сына в нищету, но куплю тебе железную коробку за семьсот тысяч, чтобы ты хвасталась перед подружками»?! — ее голос сорвался на шепот, чтобы не разбудить ребенка, но от этого звучал еще страшнее. — Это манипуляция, Макс! Чистой воды! У нее здоровье пошаливает, только когда ей что-то нужно!
—Не говори так о моей матери! — прошипел он, но в его тоне не было силы, была лишь жалкая, вымученная агрессия загнанного в угол зверька.
—А ты перестань быть ее мальчиком на побегушках и стань мужем и отцом! — выдохнула Катя. В глазах снова стояли слезы, но теперь это были слезы бессильной ярости. — Выбирай. Ее прихоть или наша жизнь.
Она не дождалась ответа. Ответом стало его отчужденное молчание в последующие дни.
Катя пыталась держаться. Она звонила матери, та поддерживала, но все их разговоры упирались в тупик: что делать с Максимом, который сломался? Анна Васильевна предлагала забрать Катю с Лешой к себе пожить, «проветриться». Но Катя отказывалась. Бегство felt like поражение.
Однажды в субботу Максим, сказав, что ему нужно на встречу по работе, ушел с утра. Катя осталась с сыном. Они лепили из пластилина, читали книжки, но ее мысли были далеко. Гнетущее предчувствие, черное и липкое, не отпускало ни на секунду.
После обеда она решила перебрать старые вещи в шкафу, чтобы занять руки. Вытаскивая летние куртки с верхней полки, она зацепила край картонной коробки, где Максим хранил разные документы. Коробка упала, и часть бумаг рассыпалась по полу.
Ворча себе под нос, Катя стала собирать папки, страховки, техпаспорта. И тут ее взгляд упал на чек. Он был свежий, хрустящий, изогнутый, как будто его долго носили в кармане. Он лежал поверх всех бумаг.
Она машинально взяла его. Расписка о получении кредитных средств. Микрофинансовая организация «Быстроденьги». Сумма: 800 000 рублей. Срок: 12 месяцев. Процентная ставка: 28,9% годовых. Заемщик: Климов Максим Сергеевич.
Сначала мозг отказался понимать. Цифры плясали перед глазами, не складываясь в смысл. Восемьсот тысяч. Микрофинансовая организация. Двенадцать месяцев.
Потом понимание ударило, как обухом по голове. Тошнотворная волна жара, а следом — ледяного холода, накатила на нее. Звон в ушах стал оглушительным. Она опустилась на корточки прямо на пол, вцепившись в хрустящую бумажку так, что пальцы побелели.
Он взял. Взял кредит. Самый страшный, грабительский кредит. Взял, не сказав ей ни слова. Взял, чтобы купить машину. Матери. Взял, хороним их будущее. Навсегда.
Тихий, бессмысленный звук вырвался у нее из горла. Леша из соседней комнаты окликнул: «Мама?»
— Сиди, играй, солнышко, все хорошо, — автоматически, неестественно бодрым голосом выдавила она. Все было не хорошо. Все было кончено.
Она сидела на полу, не зная, сколько прошло времени — минута или час. Потом встала. Действовала четко, на автомате, как запрограммированный робот. Собрала остальные бумаги, положила их в коробку. Чек оставила в руке. Зашла в детскую, улыбнулась сыну, сказала, что нужно срочно к бабушке, помогла ему одеться. На себя накинула первое, что попалось под руку.
Когда ключ повернулся в замке, она поняла, что Максим не брал с собой ключей от машины. Он ушел куда-то пешком или на такси. Может, оформлял страховку. Или выбирал цвет «ласточки».
Они дошли до матери пешком. Катя несла на руках уставшего Лешу. Анна Васильевна, открыв дверь, сразу все поняла по дочернему лицу, в котором не осталось ни слез, ни даже жизни — только пустота и шок.
— Что случилось? Опять он?
Катя молча протянула ей чек.Анна Васильевна прочитала, поднесла бумагу к свету, будто надеясь, что это подделка. Потом медленно опустилась на стул в прихожей.
—Господи… В МФО… Он с ума сошел… Это же кабала навсегда…
— Мама, я не могу, — просто сказала Катя. Голос был тихим и безжизненным. — Все. Я не могу с ним больше. Он сделал выбор. Он выбрал ее. Я с Лешей останусь здесь. Надолго.
Анна Васильевна кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она взяла внука на руки, понесла его снимать куртку.
Катя прошла в свою старую комнату. Села на кровать. В руках у нее завибрировал телефон. Максим. Он звонил. Она смотрела на экран, на это имя, которое еще недавно означало дом, любовь, будущее. Теперь оно означало предательство, долговую яму и бездну.
Она не стала брать трубку. Через минуту пришло смс: «Кать, где вы? Дома никого. Вернусь скоро, нужно поговорить».
Она набрала ответ. Медленно, каждую букву проверяя. Руки не дрожали. Дрожь была где-то глубоко внутри, в самых основаниях души.
«Ты сделал свой выбор. Мы у мамы. Ключи под ковриком не оставляй — сдам квартиру, чтобы платить твои кредиты. Ты выбрал свою маму. Живи с ней. Больше не звони.»
Она отправила сообщение. Выключила телефон. Упала на подушку, уткнувшись лицом в одеяло, которое еще пахло ее юностью. И наконец, уже не сдерживаясь, разревелась — глухими, надрывными, безнадежными рыданиями, от которых сжималось все внутри. Она оплакивала не только доверие и любовь. Она оплакивала будущее, которое только что было похоронено хрустящим чеком на восемьсот тысяч. Будущее ее сына. Их общее будущее.
Оно закончилось.
Первые несколько дней после отправки того рокового сообщения Катя провела в состоянии глубокого ступора. Она спала урывками, просыпалась от кошмаров, в которых бесконечно падала в черную яму, а на дне ее ждала ухмыляющаяся Галина Петровна на фоне новенького «Хёндай». Леша, чувствуя мамино состояние, стал капризным и плаксивым, цепляясь за нее каждую минуту. Анна Васильевна ходила вокруг них на цыпочках, с лицом, осунувшимся от бессильной жалости и гнева.
Катя почти не включала телефон. Когда она впервые решилась это сделать, экран взорвался десятками пропущенных вызовов и смс от Максима. Сообщения менялись по тону: от растерянных («Кать, прости, давай поговорим») до отчаянных («Вернись, пожалуйста, я все объясню») и, наконец, до обвиняющих («Ты что, совсем семью разваливать собралась?»). Она не читала до конца. Просто поставила его номер в черный список. Больше всего она боялась услышать в его голосе не раскаяние, а очередное оправдание. Это убило бы в ней последнюю надежду.
Тем временем в их опустевшей квартире Максим существовал, как призрак. Тишина, которая раньше казалась ему уютной, теперь давила со страшной силой. Он не спал в их постели, перебравшись на диван в гостиной. Каждый вечер он садился с калькулятором и листком бумаги, выводя убийственные цифры: ипотека, платеж по кредиту в МФО, коммуналка. Цифры не сходились. Даже с его зарплатой они не сходились катастрофически. Он звонил в банк, пытаясь договориться о реструктуризации ипотеки, но ему вежливо отказывали, ссылаясь на чистую кредитную историю и отсутствие просрочек. «Пока отсутствуют», — мрачно думал он.
Единственным связующим звеном с внешним миром для него теперь была мать. Она звонила каждый день. И если раньше в ее голосе звучали нотки страдания и упрека, то теперь тон стал бодрым, даже торжествующим.
— Ну что, сынок, как дела с оформлением? Страховку сделал? — спрашивала она в первый же день после того, как он сообщил ей, что деньги «найдены».
—Мама, Катя ушла, — пробормотал он в ответ, надеясь на каплю сочувствия.
—Сама виновата! Не понимает, что семья — это прежде всего уважение к старшим! — парировала Галина Петровна. — Ничего, одумается, когда увидит твою решительность. Ты молодец, что не поддался на ее истерики. Мужиком проявил себя. Когда привезешь мою ласточку?
В ее голосе не было ни капли переживания за его распадающуюся жизнь. Было лишь нетерпеливое ожидание подарка.
Через неделю, когда все бумаги были оформлены, Максим на пустом, холодном салоне нового «Соляриса» цвета «белый жемчуг» поехал к матери. Он чувствовал себя не водителем, а катафалком, везущим собственное финансовое и личное крушение. Машина пахла пластиком и новизной, и этот запах вызывал у него тошноту.
Когда он заглушил двигатель у ее подъезда, из окна третьего этажа уже выглядывала Лена. Через минуту на крыльцо высыпала вся «свита»: Галина Петровна в новой дубленке и модной меховой шапке, Андрей с ключами от своей машины в руках (видимо, чтобы сравнить), и Лена с телефоном наготове.
Галина Петровна обошла машину кругом, критически щурясь, постучала ногтем по крылу, заглянула в салон.
—Белый… Ну, допустим. Я больше серебристый хотела, но ладно. Комплектация базовая, я смотрела в интернете. Кондиционер есть?
—Есть, мама, — монотонно ответил Максим, протягивая ей ключи.
—Ну, сойдет, — заключила она, но довольная улыбка уже расползалась по ее лицу. Она села за руль, попросила Андрея сфотографировать ее. «Сними так, чтобы мое лицо и логотип были видны!»
Лена снимала на видео.Галина Петровна позировала, прижимая ключи к щеке, потом обняла сына за плечи (Максим стоял, как деревянный), потом села в салон и изображала восторг.
Вечером того же дня в ее социальных сетях появился пост. Фотография: Галина Петровна за рулем, сияющая. Подпись: «Ну что ж, дети порадовали старую маму на Новый год! Спасибо моим любимым сыновьям за такой царский подарок! Особенно старшенькому — вытянул-таки мамину мечту из глубин сердца! Ценю, люблю, горжусь! Кто сказал, что современная молодежь не умеет быть благодарной? Еще как умеет! #семья #любовь #благодарность #новыйавтомобиль #моидетилучшие».
Под постом мгновенно появился комментарий от Лены: «Поздравляем, мамуля! Заслуженно!» Андрей поставил лайк. И десятки комментариев от ее подруг: «Галочка, какие у тебя золотые детки!», «Поздравляю! Молодцы ребята!», «А мои-то только цветы на 8 марта дарят, а ты разбежалась!».
Максим, листая этот пост в своей пустой квартире, чувствовал, как его выворачивает наизнанку. Каждая хвалебная строчка была для него ножом. Каждый восторженный смайлик — насмешкой. Он был «лучшим сыном» в мире, который только что уничтожил все, что у него было.
В это же время, на кухне у Анны Васильевны, Катя, налившись чаем, наконец согласилась встретиться со своей старой подругой Ольгой. Они не виделись несколько месяцев. Ольга, юрист по семейному и гражданскому праву, работала в солидной конторе. Увидев Катю, она ахнула:
— Боже, Кать, что с тобой? Ты как будто после тяжелой болезни.
—Так и есть, — горько усмехнулась Катя и, не сдерживаясь, выложила подруге всю историю. Про ультиматум, про визит, про найденный чек. Ольга слушала, не перебивая, ее профессиональное, обычно невозмутимое лицо постепенно темнело.
—Да он просто… Да она просто… — Ольга искала слова, но даже для юриста, повидавшего всякое, это было за гранью.
—Вот, — Катя показала ей с телефона скриншот поста Галины Петровны, который ей переслала мама. — Торжество зла. И мой муж — главный спонсор этого торжества.
Ольга внимательно изучила пост, пролистала комментарии. Потом отложила телефон и посмотрела на Катю серьезно, почти жестко.
—Слушай, я как друг готова тебе посочувствовать и принести валерьянки. Но как юрист я тебе говорю: стоп. Хватит страдать. Давай смотреть на эту ситуацию не как на семейную драму, а как на юридический казус. Почти анекдотичный, но очень показательный.
—Что ты имеешь в виду? — Катя с надеждой вгляделась в лицо подруги.
—Имею в виду, что требование подарка под угрозой разрыва отношений — это не просто мерзко. Это, в определенной интерпретации, может рассматриваться как психологическое давление с целью получения материальной выгоды. Или, если проще, — мошенничество, основанное на злоупотреблении родственными чувствами.
—Но это же просто слова! Она говорила: «подарите машину». Это не шантаж в прямом смысле.
—А «не приходите» — это что? А использование фраз про здоровье, про «я вас растила» — это что? Это манипуляция и шантаж чувствами, — Ольга говорила уверенно, ее глаза загорелись азартом охотника, почуявшего дичь. — И знаешь, что самое интересное? Крупный подарок, совершенный под таким давлением, в судебной практике иногда можно оспорить. Он не был безвозмездным! Он был совершен под условием: «Или даришь, или я тебя не люблю». Это уже не подарок, а плата за сохранение иллюзии семьи. И плата неподъемная, разорительная для тебя и твоего ребенка. Это называется — кабальная сделка.
Катя смотрела на подругу, не веря своим ушам. В ее опустошенном мире, где царили только бесправие и отчаяние, вдруг появился слабый, но четкий луч. Он не обещал мгновенного счастья. Он обещал справедливость.
— Ты хочешь сказать… что можно забрать машину назад? — прошептала она.
—Не так все просто, — покачала головой Ольга. — Нужны железные доказательства. Нужно, чтобы Максим признал, что действовал под давлением. Нужны свидетели. Нужны записи. Это сложно, но… теоретически возможно. Хочешь попробовать? Хочешь дать им бой?
Катя молчала. Она смотрела в окно, где падал мягкий снег, такой невинный и чистый. Внутри нее боролись усталость, жалость к Максиму и дикое, яростное желание встать и сражаться. За свою жизнь. За будущее сына.
— Я не знаю, — честно сказала она. — Я не знаю, хватит ли у меня сил.
—Подумай, — Ольга положила руку ей на плечо. — А я пока начну изучать практику. Просто знай: ты не безоружна. Закон — на твоей стороне. Осталось только найти в себе силы им воспользоваться.
После ухода Ольги Катя долго сидела одна. Она думала о Максиме, который сейчас, наверное, смотрит в потолок в их пустой спальне. Она думала о его матери, листающей лайки под своим постом. И впервые за много дней в ее сердце, рядом с болью, поселилось что-то новое. Холодное, твердое и решительное. Не надежда. Пока еще нет. Но желание бороться.
Прошла неделя с разговора с Ольгой. Семь дней, за которые мир для Кати не перевернулся, но обрел новые, пусть и призрачные, очертания. Она больше не лежала пластом. Она начала действовать. Сначала механически, потом — с холодной, выверенной целеустремленностью.
Первым делом она попросила мать и Сергея прийти снова. На этот раз разговор был не о эмоциях, а о тактике. Анна Васильевна слушала, широко раскрыв глаза, а Сергей, привыкший к грубой физической работе и прямым решениям, вначале скептически хмурился.
— Возвратить машину? — переспросил он, когда Катя изложила суть идеи Ольги. — Сестренка, да они тебя, как того гуся, общипают. У них же все схвачено. И Андрей с Ленкой там, как смотрящие. Какие тут законы?
—Вот именно что законы, — вмешалась Анна Васильевна, уже успевшая внутренне принять эту возможность как спасательный круг. — Они думают, что все куплено и продается. А закон — он, оказывается, не только для них пишется.
—Ольга говорит, что шанс есть, — настаивала Катя. Она разложила на столе лист бумаги, где ее неразборчивым почерком были набросаны тезисы. — Но нужны доказательства. Не наши слова против их слов. А факты.
Она объяснила план, который они с Ольгой наметили.
— Первое: собираем все, что есть. Переписки Максима с матерью, где она давит. Скриншот того поста — это вообще золото. Там она прямо благодарит за подарок, то есть признает факт. Второе: свидетели. Нам нужен кто-то, кто слышал ее ультиматумы. Не Андрей с Леной, ясное дело. Может, соседи? Мама, ты же общалась с той женщиной с первого этажа, Марьей Ивановной? Она вечно все в подъезде слышит.
—Слышит-то она все, — задумчиво сказала Анна Васиновна. — Но говорить будет? Боится она Галину как огня. Та всех в подъезде строит.
—Попробовать надо, — сказал Сергей, уже заинтересовавшись. — А что третье?
—Третье — самое сложное, — Катя вздохнула. — Нужно, чтобы Максим сам признал, что взял кредит и купил машину под давлением. Идеально — если он это подтвердит при разговоре с матерью. Вслух. И чтобы этот разговор был записан.
Сергей свистнул.
—То есть тебе нужно, чтобы твой муж, который уже предал тебя ради мамочки, пошел против нее и согласился ее подставить на записи? Катя, да он же слюнтяй! Он и слова против нее сказать боится!
—Я знаю, — тихо ответила Катя. В ее глазах стояла та самая холодная решимость. — Но он теперь в той же яме, что и мы. Только глубже. Он один. Он уже понял, что натворил. Каждый день он выплачивает проценты по этому адскому кредиту. Он видит, что мы с Лешей не вернемся просто так. В нем должен включиться инстинкт самосохранения. Если не как мужа, то как человека, который не хочет остаться на улице.
В комнате повисло молчание. Все обдумывали услышанное.
—И что, если мы все это соберем? — спросила мать.
—Тогда Ольга составляет досудебную претензию. Не сразу в суд. Сначала — официальное письмо на имя Галины Петровны. С изложением всех фактов, ссылками на статьи Гражданского кодекса о недействительности сделок, совершенных под влиянием обмана, насилия или угроз. С требованием добровольно вернуть деньги, вырученные от продажи машины. И с приложением копий всех доказательств.
—А если она откажется? — не унимался Сергей.
—Тогда суд. И там уже будут озвучены все эти записи, все свидетельства. Вся эта грязная история станет достоянием общественности. Для Галины Петровны, которая живет своим имиджем «успешной и любимой мамы», это будет страшнее любого штрафа.
Сергей задумчиво почесал подбородок.
—Звучит… как авантюра. Но черт возьми, заманчиво. Дать по зубам этой семейке… А как же Максим? Ты с ним говорить-то будешь?
—Придется, — Катя сглотнула. Сама мысль о разговоре с ним вызывала тошноту. Но другого пути не было. — Но не сейчас. Сначала нужно собрать все остальное. Мама, ты можешь попробовать поговорить с Марьей Ивановной? Очень осторожно, не пугая.
—Попробую, — кивнула Анна Васильевна. — Приду с пирогом. Пожалуюсь на жизнь, мол, дочь с внуком у меня, семья рушится… Сама все расскажет, если знает что.
В последующие дни началась тихая, методичная работа. Анна Васильевна действительно сходила к соседке. Та, за чаем и пирогом, сперва отнекивалась, но потом, разжалобившись истории про плачущего внука и кредиты, проговорилась:
—Да я все слышала, милая, стены же тонкие. Как она им там кричала: «Не будет машины — матерью вам не буду!» И про сердце, и про то, что всем подругам стыдно… Ужас, ужас. А сынок твоего зятя, Андрей тот, он потом смеялся в тамбуре с женой, говорят: «Ну, Макс-то попал, теперь будет пахать на мамашу». Гадость одна.
Это было первое, еще шаткое, но доказательство. Катя аккуратно записала слова соседки, дату и время разговора.
Тем временем Ольга прислала черновик будущей претензии. Документ был составлен сухим, казенным языком, но от этого звучал еще грознее. «Гражданка Петрова Г.П., используя родственные связи и оказывая систематическое психологическое давление на сына, гражданина Климова М.С., шантажируя разрывом отношений и намеками на ухудшение состояния здоровья, вынудила его совершить разорительную для его семьи сделку… Требуем в добровольном порядке вернуть денежные средства в размере… В противном случае оставляем за собой право обратиться в суд…»
Читая это, Катя чувствовала, как в ней растет сила. Она была не просто обиженной женой. Она была потерпевшей стороной, у которой появился голос. Законный, весомый голос.
Вечером того дня, когда черновик был готов, Сергей зашел к ней в комнату.
—Ну что, сестра, похоже, ты решилась. Когда к нему?
—Завтра, — сказала Катя, глядя в окно. — Я позвоню. Попрошу встретиться. Не у мамы, не у нас… На нейтральной территории. В кафе.
—А что я? — спросил Сергей.
—Ты поблизости. На всякий случай. Но не входи, пока я не позвоню.
Она боялась. Боялась увидеть его, боялась, что ее холодная решимость растает от одного его жалкого взгляда. Боялась, что он снова начнет оправдываться, и ее захлестнет старая волна жалости и злости. Но больше всего она боялась бездействия. Страх перед будущим, в котором они с Лешей будут нищими из-за прихоти другой женщины, пересиливал все остальные страхи.
Перед сном она зашла в комнату к сыну. Он спал, крепко сжимая в руке игрушечную машинку — подарок Максима в прошлом году. Катя поправила на нем одеяло, провела рукой по мягким волосам.
—Все будет хорошо, — прошептала она ему, не зная, кому на самом деле старалась это доказать — ему или себе. — Мама все исправит.
Исправлять предстояло, начав с самого сложного — с разговора с человеком, который был когда-то самым близким, а теперь стал источником всех ее бед. Завтрашний день должен был дать ответ, осталось ли в Максиме что-то, за что можно было зацепиться, или он окончательно превратился в послушную тень своей матери. От этого зависело все.
Кафе, которое Катя выбрала для встречи, было безликим и пустынным в этот будний день. Пахло жареным кофе и моющим средством. Она пришла за полчаса, заняла столик в дальнем углу, у окна, выходящего на серый двор-колодец. Пальцы нервно перебирали бумажную салфетку, разрывая ее на мелкие клочки.
Она видела его отражение в стекле раньше, чем он вошел в зал. Он казался выше и худым, как будто его кожу натянули на каркас. Темные пальто висело на нем мешком. Он остановился у входа, беспомощно оглядываясь. Когда его взгляд упал на нее, Катя увидела, как его лицо исказилось судорогой — смесь надежды, страха и стыда.
Он подошел, не решаясь сесть.
—Кать… — его голос был хриплым, невыспавшимся.
—Садись, — сказала она, не глядя на него, указывая на стул напротив.
Он послушно опустился, снял перчатки, положил их на стол, потом убрал. Его руки были худыми, с синеватыми прожилками.
—Спасибо, что пришла. Я… я не знал, как до тебя достучаться. Ты не отвечала.
—Я пришла не для того, чтобы выслушивать оправдания, Максим. Я пришла говорить о фактах.
Она наконец подняла на него глаза. Он смотрел на нее так, словно видел в последний раз. В его взгляде была такая бездонная усталость и отчаяние, что на мгновение ее холодная броня дрогнула. Но она вспомнила чек на восемьсот тысяч. И броня снова сомкнулась.
— Я знаю, что не имею права просить прощения, — он начал говорить быстро, словно боялся, что его прервут. — Я совершил чудовищную ошибку. Я был слаб. Я просто… я не знал, как ей отказать. Ты же видела, как она…
—Я видела, как ты мне солгал, — перебила она, и голос ее звучал ровно, без дрожи. — Я видела, как ты подписал бумагу, которая хоронит наше будущее. Наше и Леши. Ты не «был слаб». Ты сделал выбор. Осознанный. В пользу ее каприза. В ущерб нам.
Он опустил голову, сгорбившись еще больше.
—Я не думал, что ты так… что ты уйдешь. Я думал, мы как-нибудь выкрутимся.
—Выкрутимся? С двумя кредитами? С процентами в МФО? Ты хотя бы посчитал, сколько мы должны отдавать в месяц теперь? — ее голос начал повышаться, и она силой воли взяла себя в руки, понизив тон до ледяного шепота. — Нет. Ты не считал. Ты думал только о том, как бы мамочка не обиделась. А мы как-нибудь.
Официантка принесла два кофе, которые Катя заказала заранее. Молчание повисло, пока девушка расставляла чашки. Когда они остались одни, Максим обхватил свою чашку обеими руками, словно пытаясь согреться.
— Я теперь один, — сказал он тихо. — В той квартире. Это… это невыносимо. Я не сплю. Я думаю только о том, как все исправить.
—Вернуть деньги можешь? — спросила Катя, отхлебывая кофе. Он был горьким и невкусным.
—Нет. Я уже звонил, пытался… Они говорят, только если досрочно, со штрафом. А у меня нет такой суммы. Катя, я… я, кажется, скоро не смогу платить по ипотеке. Я уже на работе взял аванс.
В его словах прозвучала настоящая, животная паника. Тот самый инстинкт самосохранения, на который рассчитывала Катя. Он начал осознавать масштаб катастрофы.
— Твоя мама звонит? — спросила она, следя за его реакцией.
—Каждый день, — он горько усмехнулся. — Спрашивает, как я, хвалит меня за решительность. Рассказывает, как ездила к подругам, хвасталась машиной. Про тебя и Лешу… ни слова. Как будто вас и не было.
Катя кивнула. Все шло так, как она предполагала. Галина Петровна получила свое и вычеркнула неудобных людей из картины мира.
— Максим, я скажу тебе одну вещь, — начала она, отодвинув чашку. — Я не знаю, сможем ли мы быть семьей после этого. Доверие сломано. Но есть одна вещь, которую мы можем и должны сделать. Исправить материальную часть этой катастрофы. Вернуть деньги.
Он смотрел на нее с тупым непониманием.
—Как? Продать машину? Она никогда не согласится.
—Не спрашивая ее согласия, — жестко сказала Катя. — Через суд.
Он остолбенел. Потом медленно, будто боясь спровоцировать удар, покачал головой.
—Ты с ума сошла… Судиться с собственной матерью? Это немыслимо.
—А взять кредит под тридцать процентов, чтобы купить ей тачку, потому что ей стыдно перед подругами, — это мыслимо? — она не дала ему опомниться. — Слушай меня внимательно. Я консультировалась с юристом. Ольгой, помнишь? Так вот. Подарок, совершенный под психологическим давлением, шантажом и угрозой разрыва отношений, может быть признан недействительным. Машину можно заставить вернуть. А точнее — вернуть деньги, которые ты за нее отдал.
Максим слушал, и его лицо постепенно выражало уже не непонимание, а ужас.
—Нет… Нет, Катя, это невозможно. Ты не знаешь, что ты предлагаешь… Она меня убьет. Она…
—Она уже убила! — прошипела Катя, наклоняясь к нему через стол. — Она убила нашу семью! Она чуть не убила наше финансовое состояние! Ты сейчас говоришь о ее чувствах? А кто думал о чувствах нашего сына, который спрашивает, где папа и почему мы живем у бабушки? Кто думал обо мне?
Он молчал, в его глазах бушевала внутренняя буря. Страх перед матерью боролся с холодным, растущим ужасом перед реальностью — перед долгами, одиночеством, потерей всего.
—И… и что нужно? — наконец выдохнул он.
—Нужны доказательства. Что она вымогала этот подарок под угрозой. У нас уже есть кое-что. Свидетельство соседки. Ее пост в соцсетях. Но нужно главное — твое признание. И ее подтверждение.
—Какое подтверждение?
—Нужно, чтобы она сама, в разговоре с тобой, подтвердила этот ультиматум. Чтобы она признала, что без машины вы для нее не дети. Чтобы ты сказал ей о долгах, а она ответила что-то вроде «зато у меня новая машина». Нужна запись этого разговора, Максим.
Он отпрянул, будто его ударили током.
—Ты предлагаешь мне тайком записывать свою мать? Подставлять ее? Это… это гнусно!
—Гнусно? — Катя засмеялась коротко и сухо. — Гнусно — ставить ультиматум собственному сыну, зная, в какой он ситуации. Гнусно — радоваться подарку, купленному на костях его семьи. Ты сейчас защищаешь того, кто тебя уничтожил. Подумай. Чего ты боишься больше: ее истерики или того, что через полгода ты останешься без квартиры, с испорченной кредитной историей и долгами на всю жизнь? Оглянись, Максим! Ты уже один. У тебя остались только долги да ее телефонные звонки, в которых она хвалит себя за хорошее воспитание. Больше у тебя ничего нет.
Она видела, как каждое ее слово било точно в цель. Он закрыл лицо руками, его плечи задрожали.
—Я не могу… Я не могу предать ее…
—Она уже предала тебя! — Катя уже не сдерживалась, ее шепот стал резким и пронзительным. — Она использовала твою любовь и чувство вины как инструмент. Как кошелек. Ты для нее не сын. Ты — ресурс. И когда ты иссякнешь, она найдет себе нового спонсора. Может, Андрея. Или кого еще. А ты останешься ни с чем.
Он поднял на нее заплаканное лицо. В его глазах было то самое состояние загнанного зверя, которое она видела в их квартире после визита к матери.
—А если… если мы это сделаем… ты и Леша… вы вернетесь?
Катя почувствовала,как в груди все сжалось. Она не могла обещать этого. Не сейчас.
—Я не знаю. Но я обещаю одно: если мы вернем эти деньги, закроем тот кредит, у тебя появится шанс. Шанс начать все сначала. С чистого листа. Хотя бы финансового. А иначе… иначе тебе конец. И мы с Лешей будем просто посторонними людьми, которые когда-то тебя знали.
Он долго смотрел в опустевшую чашку. В кафе включили тихую, безразличную музыку.
—Что… что мне нужно сказать? — наконец прошепелявил он, не поднимая головы.
Катя вынула из сумки листок бумаги.Там было несколько ключевых фраз, которые он должен был попытаться вставить в разговор.
—Позвони ей. Скажи, что у тебя проблемы. Что кредит неподъемный. Что ты не знаешь, как платить дальше. Спроси, что тебе делать. И дай ей говорить. Пусть она сама все скажет.
—А если она догадается?
—Она не догадается. Она слишком уверена в своей власти над тобой. Для нее ты все тот же маленький мальчик, который боится ее расстроить.
Он взял листок дрожащими пальцами, пробежался по строчкам.
—Я… я попробую, — сказал он так тихо, что она еле расслышала. — Но я не знаю, что из этого выйдет.
—Это единственный путь назад, Максим. Единственный.
Она положила на стол деньги за кофе, встала.
—Позвони, когда будешь готов. И когда сделаешь это… позвони мне сразу. Удачи.
Она вышла на холодную улицу, не оглядываясь. Сергей, стоявший в подворотне напротив, поравнялся с ней.
—Ну как?
—Согласился, — коротко бросила Катя, закутываясь в шарф. Ее трясло от нервного напряжения. — Но я не уверена, что у него хватит духа.
—Хватит, — уверенно сказал Сергей, беря ее под руку. — Он сейчас, как загнанная крыса. Будет кусаться.
Катя молча шла рядом с братом. Она сделала все, что могла. Теперь все зависело от того, сможет ли Максим переступить через свой самый глубокий, самый детский страх. И сможет ли Галина Петровна, в своем ослеплении эгоизмом, сама произнести свой собственный приговор. Завтра они это узнают.
Прошло два дня после разговора в кафе. Два дня, в течение которых Катя жила в состоянии лихорадочного ожидания. Каждый звонок телефона заставлял ее вздрагивать. Но Максим не звонил. Внутри нее начинал разгораться холодный гнев: он снова не смог. Снова струсил.
На третий день, ближе к вечеру, когда она укладывала Лешу спать, на экране наконец высветился его номер. Не из черного списка — для этой миссии она его разблокировала. Рука дрогнула. Она вышла на балкон, кутаясь в халат, и приняла вызов.
— Алло.
—Я… я сделал, — прозвучал в трубке его голос, безжизненный и пустой, будто после тяжелой болезни.
—И?
—Записал. Получилось. Она… она сказала все, что нужно. Даже больше.
Он замолчал. Катя слышала его неровное дыхание.
—Ты где?
—Дома. В квартире.
—Жди меня. Сейчас приеду с Ольгой.
Она не хотела ехать туда, в это место, которое когда-то было их домом. Но нужно было получить запись, оценить ее, обсудить дальнейшие шаги. Сергей отвез ее. По дороге они молчали.
Максим открыл дверь. За несколько дней он превратился в тень. Щеки впали, глаза лихорадочно блестели. В квартире был беспорядок, пахло несвежим. Он молча протянул ей телефон. Ольга, приехавшая следом, взяла его, подключила к ноутбуку и надела наушники. Ее лицо было сосредоточенным.
Катя стояла посреди гостиной, не зная, куда деть руки. Здесь все было знакомо до боли, и в то же время чужое. Максим сгорбился на краю дивана, не глядя на нее.
Ольга слушала долго, перематывала, делала пометки. Наконец она сняла наушники. На ее лице было странное выражение — смесь профессионального удовлетворения и человеческого отвращения.
—Это… это даже лучше, чем мы надеялись, — тихо сказала она. — У него получилось вывести ее на чистую воду. Хочешь послушать ключевой момент?
Катя кивнула. Ольга включила запись на колонку. Сначала был слышен шум, затем голос Максима, неестественно-напряженный:
—Мама, у меня проблемы. Большие. Кредит, который я взял на машину… он неподъемный. Я не могу платить по нему и по ипотеке. Я не знаю, что делать.
Голос Галины Петровны, сперва озабоченный, но без тени сочувствия:
—Что значит «не можешь»? Ты же работаешь! Возьми еще один, рефинансируй!
—Мама, я уже на дне. Я не сплю. Катя с Лешей ушли. Я один, и я тону. Может, продать машину? Хотя бы часть денег вернуть…
—Что?! — ее голос взвизгнул до истерических ноток. — Ты с ума сошел? Продать мою машину? Мою новую машину! Да я тебя на порог не пущу! Ты должен был думать, прежде чем брать! А теперь выкручивайся как знаешь! Снимай квартиру и живи в трущобах, если не можешь обеспечить семью! Зато у меня теперь есть достойная машина, я этого достойна после всей моей жизни! И не смей даже думать о продаже!
Затем шла тирада о том, как он неудачник, как она всем подругам рассказывает о его «подарке», и что если он посмеет тронуть ее собственность, она «отречется от него навсегда». В конце, уже успокоившись, она добавила:
—А Катя сама виновата. Нечего было на тебя давить. Вот пусть теперь одна тянет ребенка, раз такая независимая. А ты, сынок, держись. Может, на работе премию дадут. И не нервируй меня больше такими разговорами, у меня давление.
Запись оборвалась. В комнате стояла гробовая тишина. Катя смотрела в пол, чувствуя, как ее тошнит от услышанного. Это был даже не эгоизм. Это была монструозная, всепоглощающая любовь к себе, не оставляющая места ни для чего человеческого.
— Юридически это золото, — нарушила тишину Ольга. — Прямое подтверждение шантажа («отрекусь»), осознание того, что сын разоряется («выкручивайся»), и полное равнодушие к его судьбе в обмен на материальную выгоду. С этим и с остальными доказательствами у нас сильная позиция.
Она посмотрела на Максима, который сидел, уставившись в свои руки.
—Ты молодец, что смог это сделать. Я знаю, как тебе было тяжело.
Он лишь мотнул головой,не в силах вымолвить ни слова. Видимо, после того звонка в нем что-то окончательно умерло — последние иллюзии о матери, последняя надежда на ее понимание.
Работа закипела. Ольга отредактировала досудебную претензию, вписав в нее выдержки из разговора. Были приложены скриншоты поста, показания соседки, распечатанные смс с угрозами «не приходите», копия чека из МФО. Получился увесистый, пугающий своей обстоятельностью пакет документов.
Его отправили заказным письмом с уведомлением на адрес Галины Петровны. Ожидание ответа заняло еще пять дней. Самых напряженных.
На шестой день вечером у Кати на телефоне раздался незнакомый номер. Она почувствовала, кто это, и приняла вызов, включив громкую связь. В комнате были она, мать и Сергей.
— Алло, — сказала Катя.
—Катя? Это Галина Петровна, — в трубке прозвучал голос, который старался быть ровным и властным, но в его глубине слышалась паника. — Я получила твои… бумаги. Это что за безобразие? Какая-то клевета, подлог! Ты хочешь меня шантажировать?
—Это не шантаж, Галина Петровна. Это досудебная претензия. Все изложенные факты мы можем доказать, в том числе аудиозаписью вашего разговора с сыном, где вы прямо подтверждаете мотивы своего требования.
—Какой разговор? Я ничего не подтверждала! Это подделка! — ее голос сорвался на крик. — Вы сговорились! Мой же сын… Максим! Он никогда бы…
—Ваш сын и предоставил эту запись, — холодно прервала ее Катя. — После того как осознал, что вы толкнули его в финансовую пропасть, равнодушно наблюдая, как рушится его семья.
—Он врет! Он под давлением! Вы его запугали!
—Суд разберется, кто под давлением был, — сказала Катя. — Но суд — это публично. Все подробности, все эти ваши фразы про «достойную машину» и «пусть в трущобах живет» станут достоянием общественности. Ваши подруги, соседи, знакомые… Все узнают, как вы на самом деле относитесь к детям. Если, конечно, вы доведете дело до суда.
На другом конце повисла тяжелая, сопящая тишина. Они слышали, как Галина Петровна задыхается от ярости и унижения.
—Чего… чего вы хотите? — наконец прошипела она, уже без прежней напыщенности.
—Мы хотим, чтобы вы добровольно продали машину и вернули Максиму деньги, которые он за нее заплатил. Все восемьсот тысяч. На погашение кредита. Вы сохраните лицо — просто решите, что машина вам не подошла. И мы больше не побеспокоим вас. В противном случае — суд, публикация всех материалов и принудительное взыскание через судебных приставов. Выбор за вами. У вас три дня.
Катя положила трубку. У нее тряслись колени. Она только что говорила со своим главным страхом последних месяцев — и победила.
На следующий день позвонил Андрей. Голос его был злым, но сдавленным:
—Вы довольны? Довели маму до сердечного приступа!
—Если с сердцем что-то серьезное, вызывайте скорую и предоставьте справку, — ответила Ольга, которая взяла дальнейшие переговоры в свои руки. — В остальном — у вас двое суток, чтобы дать ответ.
На третий день пришел ответ. Краткий, сухой емейл от Галины Петровны, составленный, видимо, с помощью какого-то знакомого юриста. Она соглашалась продать автомобиль и вернуть деньги при условии подписания мирового соглашения о неразглашении всех деталей и о прекращении каких-либо претензий.
Это была их победа.
Продажа машины, оформление документов, перевод денег заняли еще неделю. Максим, получив на счет деньги, сразу же закрыл кредит в МФО. Проценты, которые он уже успел выплатить, были для него страшным уроком, но хотя бы основное тело долга было снято.
Вечером тридцать первого декабря Катя стояла на кухне у матери. Леша бегал по коридору в карнавальной шапке Деда Мороза. Анна Васильевна накрывала на стол. Было скромно, но по-домашнему уютно.
В дверь позвонили. Катя вздрогнула. Сергей был здесь, значит…
Она открыла.На пороге стоял Максим. Он был пострижен, чисто выбрит, но в его глазах все еще лежала тень пережитого кошмара. В руках он держал небольшой букет цветов и коробку с детским конструктором.
— Можно? — тихо спросил он.
Катя молча отступила,впуская его.
Он поздоровался с Анной Васильевной, помахал Леше, который на мгновение замер, а потом робко подошел и взял подарок. Максим опустился на колено, обнял сына, и Катя увидела, как по его щеке скатилась быстрая, украдкой смахнутая слеза.
Он подошел к ней. Они стояли друг напротив друга в тесной кухне, под звук бойковских курантов из телевизора в соседней комнате.
—Я закрыл тот кредит, — сказал он. — Осталась только ипотека. Я договорился на работе о подработке. Я… я не прошу тебя вернуться сейчас. Я знаю, что нужно время. Если оно вообще есть у меня. Я просто хотел… быть рядом сегодня. Если ты не против.
Катя смотрела на него. Она не чувствовала былой любви. Там была пустота, усталость и глубокая, незаживающая рана. Но она не чувствовала и ненависти. Он был таким же пострадавшим в этой войне, пусть и по своей глупости. И он нашел в себе силы сделать последний, самый трудный шаг — против той, кто его сломал.
— Останься, — тихо сказала она. — Сегодня. Праздник же.
Они сели за стол. Было немного неловко, но Леша, оживленный подарком и присутствием отца, постепенно разрядил обстановку. В двенадцать они чокнулись бокалами с шампанским и соком. Катя поймала взгляд Максима. В нем не было счастья. Была благодарность. И тихая, невысказанная скорбь обо всем, что они потеряли.
Телефон на буфете завибрировал. Все взгляды упали на него. На экране горело имя: «Мама».
Максим посмотрел на Катю, на сына, на стол, за которым сидела его, пусть и временная, но семья. Он взял телефон, посмотрел на экран. Пальцы не дрожали. Он нажал на красную кнопку, отвернув звонок, и аккуратно, без эмоций, положил аппарат экраном вниз.
— Простите, — хрипло сказал он. — Это не важно.
В этот момент Катя поняла, что их главный подарок в этом году был не под елкой. Он был в этой тихой, трудной победе над токсичностью. В обретенном, хрупком, но своем собственном достоинстве. И в умении наконец-то сказать «нет», чтобы сохранить то немногое, что еще можно было спасти.
Они не обнимались и не целовались под бой курантов. Они просто сидели за одним столом. И для начала этого было достаточно. А снег за окном был самым чистым и красивым за много лет.